Бессмертный - Слэттон Трейси (читать полностью книгу без регистрации TXT) 📗
Армия двинулась на юг, и Пьеро де Медичи, сын Лоренцо, попытался мирно договориться с Карлом, уступив ему Пизу и несколько других крепостей на тирренском побережье. Флоренция, которая гордилась господством над Пизой, пришла в негодование от такого малодушия. Синьория закрыла свои двери для Медичи и изгнала их из Флоренции. Взбунтовавшаяся толпа ворвалась в легендарный дворец на Виа-Ларга и разграбила его. Савонарола использовал свое влияние на народ, чтобы провозгласить новую республику. Он объявил вне закона азартные игры, скачки, непристойные песни, сквернословие и богохульство, чрезмерную пышность и все проявления безнравственности. Он назначил суровое наказание для нарушителей: за богохульство прокалывали язык, а за мужеложство кастрировали. Безобразный монашек приветствовал армию франков как освободителей. От имени Флоренции он договорился с королем Карлом, что его армия станет лагерем за пределами городских стен. Но 17 ноября 1494 года переговоры Савонаролы обнаружили свою несостоятельность: король Карл ввел во Флоренцию двенадцатитысячное войско.
Для Флоренции это было нелегкое время: сначала Савонарола присвоил себе власть, затем франкская армия оккупировала город на одиннадцать дней. Даже после отступления франков во Флоренции не восстановилось спокойствие. Закрылись таверны и публичные дома, юноши пели псалмы вместо похабных песенок, и в городе хозяйничали неуправляемые банды детей, которые называли себя «плакальщиками» и приводили в исполнение жестокие законы Савонаролы. Торговля приходила в упадок, Пиза заключила союз с Венецией и Миланом, франкская армия отступила, к этому добавился неурожай, и Флоренция, город банкиров и купцов, разорилась.
Каким-то чудом напряжение тех дней никак не коснулось нас с Маддаленой. Мы жили просто и тихо, стараясь не привлекать к себе внимания. Мы были поглощены друг другом и нашей любимой Симонеттой. Мы довольствовались нашей любовью и гордостью за нашу дочь, и они защищали нас, как щитом, поэтому перипетии политической жизни нас мало затрагивали. Мы отгородились ото всех блаженством нашей любви. Оглядываясь сейчас назад, я считаю это настоящим даром судьбы. Рядом происходили трагические события, но мы их не замечали, мы жили и любили. Если бы я знал, как скоро все потеряю, я бы не смог насладиться тем временем сполна. Наше неведение и общие радости позволяли нам плыть по течению времени, как река, свернув в новое русло, впадает в океан. Маддалена легко подчинилась ограничениям в одежде, которые ввел Савонарола, хотя никогда не посещала его проповедей. А потом, в феврале 1497 года, она пришла домой и убедила нас с Симонеттой пойти на карнавал трезвости и самопожертвования, устроенный Савонаролой.
Когда она пришла, мы с Симонеттой занимались латынью. Я отказался нанимать учителя и предпочел сам проводить время с дочерью. К тому же я был неплохим учителем. Я ведь учил мать этого умного дитяти и даже был учителем такого выдающегося человека, как Леонардо, о чьих работах в Милане трубила вся Италия. Он прислал мне письмо и набросок с изображением фрески «Тайная вечеря», которую завершал на стене трапезной в доминиканском монастыре Санта Мария делле Грацие. Я собирался съездить в Милан, чтобы посмотреть на нее. Сандро Боттичелли видел ее, он плакал, когда описывал мне эту картину. Боттичелли клялся, что это чудо, поразительное и мастерски исполненное изображение драматического момента — момента, когда Христос сказал: «Один из вас предаст меня». Характер каждого апостола раскрыт в выражении лиц персонажей фрески: потрясенный Андрей с разинутым ртом; готовый хвататься за нож, дабы доказать свою невиновность, вспыльчивый Петр; черноволосый, застывший в одиночестве Иуда, который виновато отстраняется от Христа. Сам Леонардо написал мне: «У художника две цели: изобразить человека и замысел его души. Первое легко, второе сложно, потому что душу нужно передать через движения тела».
Но Леонардо превосходно показал на своей фреске каждую душу, в том числе глубоко трогающее сердце безмятежное душевное спокойствие и красоту Христа. К виртуозному портретному изображению Леонардо добавил безукоризненную композицию из скрытых треугольников и восхитительную сопряженность обычных, но преображенных его кистью предметов последней трапезы Христа и первого святого причастия: винных кубков, вилок, караваев хлеба и оловянной посуды. Символ жизни хлеб предвещал смерть. Но неотъемлемой частью последней трапезы перед распятием была святость причастия, вечное благословение для верующих. Поэтому смерть неотделима от жизни, а самый обычный момент заключает в себе искупление и трагедию.
Один из таких обычных моментов застал нас с Симонеттой наверху, в мастерской, которую я превратил для нее в детскую. Мы работали над переводом Цицерона. Для десятилетней девочки это было трудное занятие, но умница Симонетта справлялась. Послышался звук хлопнувшей двери, и мы сбежали вниз посмотреть, кто пришел.
— Мама! Как я рада тебя видеть! — засмеялась Симонетта и запрыгнула в объятия матери.
— Милая Симонетта! — Маддалена обняла девочку. — Как ты? Все мучаешься с латынью?
— Да, час, который мы провели без тебя над латынью, был для малышки настоящей пыткой, — сказал я и через маленькую белокурую головку потянулся, чтобы поцеловать Маддалену, вдохнуть аромат сирени и лимона и провести рукой по нежной щеке.
Я никогда не упускал возможность прикоснуться к жене, и позже меня это утешало. Она весело произнесла:
— Лука, Фра Савонарола устраивает очередной карнавал.
— Карнавал? Вот как он называет эти унылые сборища? Карнавал — это когда прекрасная женщина в маске целует мужчину на мосту так, словно он единственный на всем белом свете!
Маддалена засмеялась.
— На этот тоже стоит посмотреть. Весь город сегодня гуляет, слушает его проповеди и участвует в шествии. Почему бы тебе не пойти, и малышку тоже возьмем, повеселимся на славу?
Я старался не попадаться монаху на глаза из опаски привлечь внимание после того, как меня предостерег проницательный Лоренцо. Но когда-то давно я пообещал говорить Маддалене только «да». Даже после пятнадцати счастливых лет, проведенных вместе с ней, для меня было делом чести сдержать эту клятву. Я согласился, надел самую скучную и строгую тунику, плащ, и мы втроем вышли из дома.
Ярость выжигала улицы Флоренции: ярость очищения, совершенствования, слепого подчинения безумцу, самопровозглашенному голосу Бога. Мне надо было догадаться, что подобное стремление к очищению в конечном итоге приведет к трагедии, смертям и горю. Толпы людей в серой тусклой одежде хлынули на площадь Синьории. Стоило нам свернуть на Виа-Ларга, как к нам подлетели малолетние разбойники, исполнители воли Савонаролы.
— Отдайте нам одну из ваших суетных вещей! — потребовал коренастый черноволосый мальчуган лет двенадцати. — Какое-нибудь имущество, к которому вы чрезмерно привязаны, которое мешает вам подчиниться добродетели!
Остальные восемь детей, все одетые в белое, с криками обступили нас, и Симонетта, которой было всего десять лет, с любопытством уставилась на них.
А мальчик пригрозил:
— Мы не уйдем, пока вы не отдадите суетность, мы собираем ее для самого святого Савонаролы!
— Вот, вот, — засмеялась Маддалена и, стряхнув с плеч накидку, отстегнула рукава из чистейшего изумрудного шелка.
Дети радостно закричали и схватили рукава. Я улыбнулся при виде тонких белых рук Маддалены. Они вызывали у меня безнравственные мысли, которых праведный Савонарола никогда бы не одобрил.
— Вы будете вознаграждены на небесах! — воскликнул мальчик, и дети убежали приставать к очередному флорентийцу.
— Ты слишком щедра, Маддалена, — сухо сказал я и помог Маддалене надеть серую накидку.
— Мама всегда замечательная, но вряд ли сейчас у нее был выбор, — практично заметила Симонетта. — От них так легко не отделаешься! Интересно, если бы они читали Цицерона, то были бы более воспитанными?
От таких слов мы, естественно, прыснули со смеху и бросились обнимать дочку. Вот так, прижавшись друг к другу, мы трое шли к площади.
