Благовест с Амура - Федотов Станислав Петрович (бесплатные версии книг TXT) 📗
— Отведайте наливочки из морошки, чада мои возлюбленные. Славная, скажу я вам, для жизни ягодка! От цинги спасает. Травка, знаете, северная, неприметная, а такую пользу родит! Как и вся земля наша… Тост за вами, Николай Николаевич, дорогой вы моему сердцу человек. Вы же ныне совершаете такое, за что потом вся Россия будет Господу Богу нашему молитвы за вас возносить. Святое дело! Недаром покойный государь наш успел отметить отличную службу и особые труды ваши орденом Святого благоверного Великого князя Александра Невского.
— Полноте, владыко, — поморщился Муравьев. — Вот ваши труды апостольские в Америке и здесь, в Сибири, воистину святы, а мое служение царю и Отечеству — долг чести. Нет, я от наград не отказываюсь, но смотрю на них, как на знаки исполнения этого долга и подтверждения доверия ко мне со стороны государя… А тост я предлагаю поднять за то, чтобы вы, владыко, стали первосвятителем Приамурского края. В прошлые пять лет мы заступили туда ногой военной, с нынешнего сплава начали его мирное заселение, но только обращение аборигенов к свету веры православной закрепит этот край за нами, за Россией.
— Обещаю: как только будет договор о границе, я перенесу резиденцию свою на Амур. Выберем с вами место для основания города и понесем благую весть о жизни и деяниях Отца нашего Иисуса Христа в каждую душу, свету открытую.
— Как тяжко живется на свете, когда никто не воюет с Россией!
Этой фразой, рассчитанной на то, чтобы остаться в истории, сэр Генри Джон Темпл Пальмерстон завершил свой доклад королеве Виктории и принцу-консорту Альберту о результатах Парижского конгресса, на котором была подведена черта под Крымской войной. Премьер не скрывал своего недовольства ее окончанием.
Королева, никогда не забывавшая, как уничижительно отзывался лорд о дипломатических инициативах и способностях ее горячо любимого мужа, не упускала даже малейшего промаха виконта, чтобы не поставить его на место. После падения правительства Абердина, которого она глубоко уважала, падения, подготовленного, между прочим, именно Пальмерстоном, она вынуждена была прислушаться к воинственно настроенному общественному мнению и поручить сэру Генри возглавить кабинет, но схваток с ним не прекращала.
— Так что же мы получили в результате Восточной войны, сэр Генри? — как можно язвительнее спросила королева.
— В военном отношении успехи ничтожны, ваше величество, — со вздохом признал премьер. — Даже взятие Севастополя, как бы его ни раздували газеты, не прибавило нам военного авторитета. А провалы операций на Тихом океане нанесли весьма чувствительные удары.
— А территориальные приобретения?
— Их нет, ваше величество.
— Может, Англия получила какие-то выгоды для торговли?
— Увы, если не считать свободы плавания по Дунаю.
— Зачем же мы ввязывались в это предприятие, Пальмерстон? Это же была ваша инициатива, которую вы настойчиво внедряли в общество. Кстати, почему лорд Кларендон и этот… как его?.. Каули удовлетворились в Париже столь ничтожными результатами?
— Парижский конгресс оказался под сильным влиянием императора Наполеона, — вмешался до того молча следивший за словесной баталией принц Альберт. — Его величество Император Французов [107] раздумал побеждать Россию и многие требования союзников спускал на тормозах. В результате мы имеем то, что имеем.
— Отрицательные результаты, ваше величество, — Пальмерстон намеренно обращался только к королеве, приводя принца в тихое бешенство, — иногда приводят к положительным выводам. Да, я был зачинщиком этой войны и считаю ее своим достижением. Война выявила наши слабые места и ошибки, то, что в мирное время мы бы долго не замечали, а теперь это надо немедленно исправлять. Разумеется, то же самое, и — я подчеркиваю — в гораздо большей степени, выявилось и у России. Россия выдохлась, это — главный итог войны. Но вот исправлять выявленное она, в отличие от нас, будет очень долго. Минимум пятнадцать-двадцать лет мы будем избавлены от соперничества с этим неповоротливым монстром.
— И на Тихом океане, где мы потерпели позорное поражение? Россия обеими ногами встала на Амуре!
— О нет, ваше величество. До этого еще далеко, и, я уверен, никогда не случится. Мы затеем небольшую войну с Китаем, заставим его открыть для нас торговое судоходство по Янцзы и Хуанхэ…
Пальмерстон говорил уверенно, напористо, а думал о том, что далеко не все из того, что он вколачивал в головы царствующих особ, может реализоваться. Ему уже было известно, что граф Нессельроде отправлен в отставку, а его место должен занять князь Александр Горчаков, который не станет угождать всем [108], что только что, в марте, прошло заседание российского Правительствующего Сената, на котором генерал-губернатору Восточной Сибири Муравьеву дали такие полномочия, что он стал основной политической фигурой, представляющей Россию на востоке империи. А это значит, что он любыми средствами будет давить на Китай ради подписания договора о разграничении на его, Муравьева, условиях. И самое печальное, что Англия не может никого противопоставить этому агрессивному деятелю. Остина разоблачили и выслали из страны, а те, кто его прикрывал в Цицикаре, поплатились головой. Теперь в провинции Хэйлунцзян новый губернатор, князь И-Шань, и Муравьев будет с ним вести переговоры, а князь, насколько можно судить по его предыдущим контактам с русскими, благоволит им гораздо больше, чем другим иноплеменникам. И воздействовать на него со стороны невозможно, хотя бы потому, что он тесть богдыхана и к нему не подобраться.
И под угрозой полного разгрома вынудим отказаться от переговоров с Россией по поводу Амура, — победно закончил премьер.
В парке шереметевского дворца в Останкине прогуливались два старых друга, два Александра — император и князь Барятинский. Оба высокие, статные, пышноусые, оба — неторопливые, как в разговоре, так и в движении. Они шествовали вдоль решетки, отгораживающей парк скульптур от дороги, ведущей в Отрадное, иногда останавливались возле мраморных изваяний богинь, любуясь идеальными формами мифических женщин и между делом перебрасываясь небольшими, но емкими фразами.
Александр Николаевич вызвал князя на свою коронацию, назначенную на 26 августа, как издревле повелось, в Успенском соборе Кремля. Монаршая чета прибыла в Первопрестольную специальным поездом за неделю до коронации и пока отдыхала, одновременно говея [109]. Выбор для отдыха усадьбы Останкино явился знаком особого расположения императора к знаменитому благотворителю — графу Дмитрию Николаевичу Шереметеву, кстати сказать, сыну крепостной актрисы Прасковьи Ковалевой-Жемчуговой и графа Николая Петровича.
— Ну, как у тебя, Саша, складывается дело в Кавказской армии? — Император так заинтересовался «Дианой-охотницей», что даже обошел ее со всех сторон.
Князь, наблюдая за ним, ухмыльнулся в усы:
— С Милютиным — хорошо. Лучше, чем было без него. — Генерал Дмитрий Алексеевич Милютин по просьбе князя был назначен исправляющим дела начальника Главного штаба Кавказской армии. — А что, ваше величество, эта девица вам кого-то напоминает?
— Кажется, она и тебе кого-то должна напоминать. Даже больше, чем мне, — с сарказмом парировал самодержец.
Барятинский вгляделся внимательнее в профиль языческой богини.
— А ведь и верно, — протянул он, покачав головой. — Какой острый глаз, ваше величество! И какая память! Всего две встречи — одна на балу, а вторая наверняка в полумраке, — и так помнятся!
— Ты-то с ней сколько якшался, а не вспомнил. Так что не ерничай, — осадил князя Александр Николаевич. — Да и генералу от инфантерии это не к лицу.
— Запамятовали, ваше величество, — я всего лишь генерал-лейтенант, а лейтенанту все к лицу.
— В день коронации можешь надеть эполеты полного генерала.
