Паж герцога Савойского - Дюма Александр (читать книги полностью TXT) 📗

Екатерина осталась стоять около постели; она улыбалась королю, но в сердце ее кипела ярость.

XVI. У КОРОЛЯ ФРАНЦИИ ТОЛЬКО ОДНО СЛОВО

Через пять минут герцог Савойский вошел в одну дверь, а мадам Маргарита — в другую.

Лица молодых людей вспыхнули от радости, когда они увидели, что раненый пришел в себя. И действительно, благодаря почти волшебной жидкости, которую Генриху дали выпить, состояние его, по сравнению с прежним летаргическим оцепенением, в котором они его оставили, заметно улучшилось.

Екатерина отступила на шаг, чтобы освободить Эммануилу и Маргарите место около постели раненого.

Они опустились на колени перед умирающим королем.

— Как хорошо, — сказал Генрих, глядя на них с нежной и грустной улыбкой, — вы так хороши, дети мои… Побудьте здесь.

— О государь, — прошептал Эммануил, — какая надежда!..

— О брат мой, — сказала Маргарита, — какое счастье!

— Да, — сказал Генрих, — счастье уже и то, что сознание ко мне вернулось, и я благодарю за это Господа… Но надежды нет, так не будем рассчитывать на несбыточное и будем действовать со всей возможной поспешностью… Эммануил, возьмите мою сестру за руку.

Эммануил повиновался; правда, рука Маргариты сама потянулась ему навстречу.

— Герцог, — продолжал Генрих, — я желал, чтобы вы женились на Маргарите, еще когда я был здоров… Сегодня, умирая, я не просто желаю этого, я этого требую.

— Государь… — повторил герцог Савойский.

— Добрый мой брат! — воскликнула Маргарита и поцеловала королю руку.

— Послушайте, — продолжал Генрих, придавая своему голосу величайшую торжественность, — послушайте,

Эммануил: вы не только владетельный принц благодаря тому, что я вернул вам ваши провинции; не только благородный дворянин благодаря вашим предкам; но вы еще и честный человек благодаря вашему прямому духу и великодушному сердцу… Эммануил, я обращаюсь к честному человеку.

Эммануил Филиберт поднял свою благородную голову, и в его глазах отразилась вся прямота его души; потом, твердо и нежно, как он это умел, сказал:

— Говорите, государь.

— Эммануил, — продолжал король, — только что подписан мир, для Франции этот мир невыгоден…

Герцог сделал какое-то движение, но король заговорил снова:

— Но это не важно, поскольку он подписан. Этот мир сделал вас союзником и Франции и Испании одновременно; вы двоюродный брат короля Филиппа, но вы становитесь дядей короля Франциска; ваша шпага теперь много тянет на весах, на которых Бог взвешивает судьбу держав; эта шпага разметала мои войска в Сен-Лоранской битве и опрокинула крепостные стены Сен-Кантена. Так вот, заклинаю вас: пусть эта шпага будет столь же справедливой, сколь ее владелец верен, и столь же грозной, сколь он мужествен. Если мир, который подписали король Филипп и я, нарушит Франция, пусть эта шпага обратится против Франции; если этот мир нарушит Испания, то пусть она обратится против Испании… Если бы место коннетабля было свободно, то, Бог мне свидетель, я отдал бы его вам как принцу, женившемуся на моей сестре, как рыцарю, защищающему подступы к моему королевству; к несчастью, это место занято человеком, у которого, может быть, я должен был бы его отобрать, но этот человек, в конце концов, верно мне служил или полагал, что верно служит. Но дело не в этом, вы и так сочтете себя связанным справедливостью и правом; так вот, если справедливость и право будут на стороне Франции, пусть ваши рука и шпага будут за Францию; если справедливость и право будут на стороне Испании, пусть ваши рука и шпага будут против Франции!.. Вы клянетесь мне в этом, герцог Савойский?

Эммануил Филиберт простер к Генриху руку.

— Верным сердцем, взывающим к моей верности, — произнес он, — я клянусь в этом!

Генрих облегченно вздохнул.

— Спасибо, — сказал он.

Спустя минуту, в которую он, кажется, мысленно возблагодарил Бога, он спросил:

— Когда будут выполнены отложенные до сих пор формальности, необходимые для вашего бракосочетания?

— Девятого июля, государь.

— Хорошо, тогда поклянитесь еще и в том, что буду ли я жив или мертв, около моей постели или на моей могиле ваша свадьба будет отпразднована девятого июля.

Маргарита бросила на Эммануила быстрый взгляд, в котором сквозили остатки тревоги.

Но он, наклонив голову к ней и поцеловав ее в лоб как сестру, сказал:

— Государь, примите же вторую клятву, как вы приняли первую… Я с равной торжественностью приношу вам их обе, и пусть Бог накажет меня в равной степени, если я нарушу одну или другую.

Маргарита побледнела и, кажется, была готова упасть в обморок.

В это мгновение кто-то робко и нерешительно приотворил дверь и в щель просунулась голова дофина.

— Кто там? — спросил король, чьи чувства, как это часто бывает у больных, обострились до крайности.

— О! Мой отец говорит! — воскликнул дофин; с него сразу слетела робость, и он бросился в спальню.

Лицо Генриха просветлело.

— Да, сын мой, — ответил он, — и я рад тебе, потому что мне надо тебе сказать нечто важное.

Потом он обратился к герцогу Савойскому:

— Эммануил, ты поцеловал мою сестру, которая будет твоей женой, а теперь поцелуй моего сына, который будет твоим племянником.

Герцог обнял мальчика, нежно прижал к груди и поцеловал в обе щеки.

— Ты помнишь обе клятвы, брат? — спросил король.

— Да, государь, одинаково хорошо и одну и другую, клянусь вам!

— Хорошо… теперь пусть меня оставят вдвоем с дофином.

Эммануил и Маргарита вышли из комнаты.

Но Екатерина осталась стоять на прежнем месте.

— Так что же? — сказал король, обращаясь к ней.

— Что, и я тоже, государь? — спросила Екатерина.

— Да, и вы тоже, сударыня, — ответил король.

— Когда король захочет меня видеть, он позовет меня, — сказала флорентийка.

— Когда наша беседа окончится, вы можете вернуться, позову я вас или нет… Но, — добавил он с грустной улыбкой, — вероятно, не позову, я чувствую огромную слабость… Но вы все равно возвращайтесь.

Екатерина хотела выйти сразу, но потом, видимо, передумала и, обогнув постель, наклонилась и поцеловала руку короля.

Потом она вышла, еще раз обведя комнату умирающего долгим обеспокоенным взглядом.

Хотя король слышал, как за Екатериной затворилась дверь, он выждал мгновение, а потом спросил у дофина:

— Ваша мать вышла, Франциск?

— Да, государь, — ответил дофин.

— Закройте дверь на засов и быстро возвращайтесь, поскольку я чувствую, что последние силы покидают меня.

Франциск поспешно повиновался; он задвинул засов и вернулся к постели короля:

— О государь, Боже мой, вы очень бледны!.. Что я могу для вас сделать?

— Прежде всего позовите врача, — сказал Генрих.

— Господа, быстрее, — крикнул дофин, обращаясь к врачам, — король зовет вас!

Везалий и Амбруаз Паре подошли к постели.

— Вот видите! — сказал Везалий своему собрату, которого он, видимо, предупредил, что королю вот-вот станет хуже.

— Господа, — сказал Генрих, — сил мне! Дайте мне сил!

— Государь… — сказал Везалий, колеблясь.

— У вас нет больше этого эликсира? — спросил умирающий.

— Есть, государь.

— Так в чем же дело?

— Государь, эта жидкость дает вашему величеству только кажущиеся силы.

— Не все ли равно, лишь бы это были силы!

— И злоупотребление ей может сократить жизнь вашего величества.

— Сударь, — прервал его король, — речь уже не идет о продлении моей жизни… Я хочу сказать дофину то, что должен ему сказать, и если с последним словом я умру, — это все, что я прошу.

— Тогда мне нужен приказ вашего величества: я уже сомневался, давая вам этот эликсир во второй раз.

— Дайте мне его третий раз, сударь, я так хочу! — сказал король. Голова его ушла в подушки, глаз закрылся, по лицу разлилась смертельная

бледность: можно было подумать, что он испускает дух.

— Но мой отец умирает, мой отец умирает! — воскликнул дофин.