Ашборнский пастор - Дюма Александр (книга читать онлайн бесплатно без регистрации TXT) 📗
– А предусмотрен ли случай, когда эта вдова оказалась бы виновницей смерти ребенка?
Я опять вздохнула.
– Его родители хотели сами подняться сюда, чтобы выгнать вас из дома, вытащить во двор, и, быть может, восстановить против вас всю деревню, но я этому воспротивился. Мне пришлось сказать, что схожу к вам сам, и вот я здесь.
– Однако право остается за мной, – пробормотала я.
– Да, но то, что произошло, против вас. Окружающие вас крестьяне грубы и невежественны, а грубые и невежественные люди легко становятся злыми. Они считают вас ведьмой, нечестивицей; не исключено, что они сочтут богоугодным делом разорвать вас на куски…
– Неужели так уж нужно, чтобы я покинула эту комнату, где умерла моя дочь! Чтобы я ушла без единой вещи, связанной с памятью о моем бедном ребенке! Чтобы я блуждала ночью вокруг деревни!.. И как мне тогда навестить кладбище, где похоронено мое сердце?!
– Для вас безопасней быть отсюда подальше, жить в другом конце Англии. Я покачала головой.
– Если у вас нет средств, – продолжал врач, – что ж, я вам помогу, насколько позволяют мои возможности… Так или иначе, уехать необходимо.
– Когда?
– Чем скорее, тем лучше.
Я на минуту задумалась… Внезапно в голову мне пришло страшное решение, и отчаяние восприняло его со своей обычной поспешностью.
– Хорошо, – согласилась я, – пойдите к ним и скажите, что сегодня ночью я уйду…
– Нуждаетесь ли вы в чем-нибудь? – спросил врач.
– Благодарю, я ни в чем не нуждаюсь.
– До свидания!
– Прощайте!
Он вышел. Я осталась одна.
Именно в этом временном промежутке, своего рода мостике между жизнью и смертью, я возобновляю начатый рассказ и дописываю его последние строки.
По-разному будут судить о моей смерти; оклевещут мою жизнь; быть может, проклянут меня.
Важно, чтобы люди знали, какие страдания довелось мне вынести. Быть может, если хоть одно доброе и сострадательное сердце будет молиться за меня, и этого будет достаточно, чтобы сдержать гнев Господень.
Решение, которое я приняла, состояло в том, чтобы покончить с собой.
Увы, не в первый раз приходила мне на ум эта мысль.
Но я отталкивала ее. Разве у меня не было этой комнаты, где умерла моя дочь и где я могла бы думать о ней? Разве не было у меня камня рядом с ее могилой, чтобы плакать там?
Пока у меня оставалась бы эта комната и этот камень, я могла бы существовать, по крайней мере, пока не умерла бы от голода; смерть же от голода не считалась бы самоубийством.
Но с той минуты, когда меня выгонят из моей комнаты, с той минуты, когда мне запретят ходить на кладбище, что останется мне, как не умереть?!
Если я умру здесь, в этом доме, меня из жалости бросят в яму где-нибудь в дальнем углу кладбища; но, во всяком случае, я останусь здесь.
Если же я умру на чужбине, там меня и похоронят.
Если камень на моей могиле окажется слишком тяжелым, чтобы я его подняла и пошла навестить мою дочь, Боже мой, что же со мной будет на протяжении вечности?
Но, быть может, самый тяжелый камень, который кладет на могилу божественное правосудие, это самоубийство.
Ну и пусть! У меня нет иного пути, кроме этого рокового, и я пойду по нему!..
Я только что сошла вниз, хотя и рисковала встретить отца или мать погибшего мальчика.
Мне надо было нанести два последних визита.
Один – Богу, второй – моему ребенку.
И церковь и кладбище оказались закрыты.
Это опять они лишают меня моего последнего утешения! К счастью, из окна я вижу могилу Бетси.
Я встану на колени перед окном и буду молиться.
Пока я стояла на коленях перед окном, на небе собрались грозовые облака.
Разразившаяся гроза напомнила мне ту, которая грохотала в день смерти моей дочери.
Сверкали молнии, гремел гром, лил дождь.
Затем все стихло и природа вновь стала такой спокойной, словно грозы не было и в помине.
В моей душе тоже назревала гроза.
Через несколько минут она разразится.
Затем все станет снова спокойным и вокруг меня, и во мне самой.
Одно только тревожило меня: дело в том, что для приобретения какого-либо орудия самоубийства, будь то уголь, кинжал или яд, мне потребовалось бы разменять монету, врученную мне дочерью, ведь, как известно, у меня не осталось ни одного пенса, и со вчерашнего дня я не ела ничего, кроме куска хлеба, который дал мне булочник.
Я могла бы броситься вниз головой с третьего этажа и таким образом попытаться себя убить.
Но мне вспомнилось, как у меня на глазах несли к нему домой несчастного кровельщика, упавшего с церковной крыши и поломавшего себе руки и ноги.
Этот человек стал калекой, но не погиб.
А мне необходимо умереть.
Кажется, я припоминаю…
Я не ошиблась.
Мне вспомнилось, что в бельевой, находящейся рядом с моей комнатой, я видела развешенное белье.
Зайдя туда, я смогла найти там несколько веревок разной толщины; мне оставалось только выбрать из них самую подходящую.
Ах, гроза громыхает…
Я сделала свой выбор.
Вот каким образом я умру.
Я выйду из дома в полночь. В конце сада, в темном месте, где скрыта источающая слезы скала, высится большое эбеновое дерево. Под этим деревом стоит каменная скамья. Став на нее, я привяжу веревку к самой крепкой ветви дерева.
Вот там завтра меня и найдут.
Странное совпадение! Ведь ровно год тому назад, день в день, я потеряла моего бедного мужа!
Сейчас пробьет полночь. О дитя мое! Скоро я соединюсь с тобой навсегда… или, кто знает, навек с тобой расстанусь!
Господи, Господи! Тебе одному ведомо, как я страдала, и твоему милосердию я вверяю себя!
Смилуйся надо мной!..
Уэстон, ночь с 28 на 29 сентября 1584 года.
Под этими словами преподобный г-н Уильям Бемрод прочел написанные тем же почерком, что и начальная заметка, такие строки:
«А теперь вот что говорит предание.
С последним полуночным ударом башенных часов между двумя раскатами грома пастор и его жена, лившие слезы у траурного ложа своего сына, услышали что-то вроде проклятия, за которым последовал страшный крик.
В том, что они услышали, было что-то такое мрачное, такое таинственное и такое жуткое, что супруги вздрогнули и молча переглянулись, не осмеливаясь спросить себя, откуда донесся этот полночный крик.
Они прислушивались, но до самого утра так и не услышали ничего, кроме постепенно стихающего шума грозы.
На следующий день, при первых рассветных лучах, сосед, работавший в своем огороде, заметил даму в сером, висевшую на ветви эбенового дерева.
Он перепрыгнул через изгородь, убедился в совершившемся и пошел сообщить пастору об этом новом событии.
Слух о смерти вдовы быстро распространился по всей деревне, и тут каждому вспомнилось свое.
Рудокоп, шедший по тропинке вдоль пасторского сада как раз во время последнего полночного удара, подтвердил то, что говорил пастор о проклятии и крике, которые он якобы слышал.
Рудокоп тоже слышал проклятие, но ему удалось разобрать слова.
Голос произнес:
«В мой смертный час, подталкиваемая к самоубийству преследованиями пастора, его жены и их детей, я призываю несчастья на всех близнецов, которые родятся в пасторском доме, и пусть один из них убивает другого так, как сегодня старший брат убил младшего!..»
За этим проклятием последовал жуткий крик.
Вне себя от испуга рудокоп вернулся домой и рассказал жене, что он слышал, как дух бури накликает проклятия на пасторский дом.
Все объяснилось, когда увидели труп дамы в сером, висевший на ветви эбенового дерева.
В то время, когда со всей пышностью хоронили пасторского сына, труп самоубийцы бросили в яму, вырытую в углу кладбища, в неосвященной земле.
