Дальняя бомбардировочная... - Голованов Александр Евгеньевич (читать книги онлайн полностью .txt) 📗
Удар о землю, вероятно, сделал свое дело, и я задышал. Однако длительное отсутствие кислорода заставило меня дышать так, как будто бы я пробежал большое расстояние с огромным напряжением сил. Немного отдышавшись, я попытался встать, но все мои усилия оказались безуспешны. Никаких болей нигде я не ощущал, но с полнейшей ясностью чувствовал, что сердце мое то бьется со скоростью автоматной очереди, то вдруг останавливается. Вскоре опять прервалось дыхание и последовало резкое ощущение недостатка кислорода, как будто я находился под стеклянным колпаком или в барокамере, откуда шла интенсивная откачка воздуха. Началось состояние удушья. Во мне были тогда как бы два отдельных существа: одно — испытывающее огромные физические страдания и находящееся на грани потери власти над собой, другое — решительное, властное, здраво взвешивающее каждый миг существования, управляющее мыслями и действиями, заставляющее осознавать и оценивать каждое явление, которое со мной происходило, и искать пути спасения от гибели. И первое существо подчинилось второму. Когда отсутствие кислорода приводило к тому, что начинались уже судороги всего тела, внезапно, вдруг дыхание открывалось, и с огромной частотой начинало биться сердце. Как только появлялась возможность дышать, я в полном смысле этого слова оживал. Не успевал, однако, я как следует отдышаться — опять останавливалось сначала сердце, а за ним и дыхание, и никакие усилия с моей стороны не могли заставить воздух пройти в легкие. Как будто кто-то закрывал ему доступ туда! Приступ шел за приступом… То находясь на грани небытия, то оживая, ни разу я не потерял сознания — видимо, оно все же уходит последним. Собрав всю свою волю, боролся я за жизнь. Боролся молча, веря и убеждая себя в том, что мой организм может и должен выдержать любые испытания. Инстинкт самосохранения и сознание диктовали мне, что никаких, даже малейших движений делать я не должен, чтобы выдержать длительные паузы отсутствия кислорода. Старался я не двигаться и тогда, когда вдруг появлялось дыхание, а когда оно прекращалось, просто впадал в состояние оцепенения. [451]
Наконец меня перенесли в госпиталь медсанбата. Здесь начался для меня новый, если можно так выразиться, этап испытаний. Приступы кончились так же внезапно, как и начались. Дыхание восстановилось, биение сердца я уже не ощущал. Была сильнейшая слабость и полнейшее безразличие ко всему. Желание борьбы за жизнь меня оставило, и вот в этот момент я почувствовал, что начинаю окаменевать с самых концов пальцев ног. Я не поверил в возможность таких ощущений, решил, что это просто следствие перенесенных приступов. Сказал о своих ощущениях товарищам, которые находились рядом. Они полностью согласились со мной. Однако я совершенно ясно физически ощущал, что это окаменение сантиметр за сантиметром медленно продвигается вверх по моему телу… Находясь в полном сознании, я следил за тем, как все большая и большая часть тела окаменевает снизу вверх. Процесс этот шел очень медленно, но неотвратимо, и я чувствовал, что ноги мои тяжелеют все больше и больше. Ощущение тела пропадало там, где оно окаменевало, и в конце концов я почувствовал страшную его тяжесть. Всякие сомнения в реальности происходившего у меня отпали. Что творилось с моим телом, я понять не мог. Объяснить этого не могли и присутствовавшие. Попробовал пошевелить одной ногой, другой, они не шевелились, хотя я прилагал все силы, которые у меня еще сохранились, чтобы хоть одну из них сдвинуть с места.
Когда окаменелость и его тяжесть дошли до пояса, я решил попрощаться со своими товарищами, соратниками по боевой работе в АДД, и высказал большое сожаление, что не увижу конца войны, нашей победы, которая, как мы все знали, была не за горами. Абсолютная ясность мышления и в то же самое время сознание надвигающейся катастрофы как-то мирно уживались друг с другом… Мозг все же работал над тем, нет ли какой-либо возможности выйти из, казалось бы, совершенно безвыходного положения. Так уж, видимо, устроен человек. А в это время, оказывается, разыскивали терапевта медсанбата, который был, по словам медперсонала, ассистентом профессора Зеленина, широко известного в нашей медицине ученого.
Ощущение окаменелости продвигалось уже к области сердца, когда появился терапевт медсанбата. Ему потребовались считанные минуты на то, чтобы узнать, что произошло, и сделать мне внутривенное вливание огромной дозы глюкозы. И вот что интересно и удивительно! Как только глюкоза стала проникать в вену, немедленно окаменелость стала отступать вниз, а с окончанием внутривенного вливания исчезло и окаменение. Я ожил в полном смысле этого слова и хотел встать. Однако желание мое было пресечено резким вмешательством врача, не подчиниться которому я не мог. Спас меня майор Николай Александрович Леонтьев, с которым мы впоследствии вместе и закончили войну. [452]
Прошло немного времени, и из Москвы прилетела группа врачей, направленных Верховным. Чувствовал я себя вполне хорошо и собирался из госпиталя уходить. Но прилетевшие товарищи, осмотрев меня, сказали, что я должен соблюдать постельный режим, так как сосчитать количество ударов сердца они не могут. Доставленный кардиограф зафиксировал огромное, исчисляющееся сотнями ударов в минуту, сердцебиение, которое при этом было весьма слабым. Вот тут-то я и подумал: сейчас, когда я чувствую себя вполне хорошо, врачи не разрешают мне встать. А что же творилось со мной, когда я выпрыгнул из окна и, говоря попросту, собирался «отдавать концы»?!
Лежа сейчас в госпитале, я вспоминал, как еще в 1942 году Сталин говорил со мной о том, что он имеет сведения о моей круглосуточной работе практически без отдыха и без сна. Это, сказал Сталин, не может хорошо кончиться. Долго так человек работать не может. Затем Верховный сказал, что здоровье людей, находящихся на большой, ответственной работе, им не принадлежит, что оно является казенной собственностью и распоряжаться им, то есть здоровьем, может только государство. А так как я распоряжаться своим здоровьем сам не могу, то ко мне придется приставить охрану, которая и будет регулировать мою работу и отдых.
— Как вы на это посмотрите? — закончил он.
Ответил я тогда довольно дерзко, видимо по-своему поняв желание Сталина приставить ко мне охрану. Сказались годы, проработанные мной в органах государственной безопасности. Смысл ответа сводился к тому, что если Сталин считает, что я трачу очень много времени, дабы справиться с должностью командующего АДД, то меня следует освободить и назначить на мое место другого товарища. Если же я соответствую своему назначению, то прошу предоставить мне самому право решать — когда я должен работать и когда отдыхать. Вспомнил я и то, как сильно рассердил своим ответом Сталина, и он несколько дней после этого разговора не только со мной не встречался, но даже не звонил и по телефону. Не прошло и двух лет, как произошло со мной то, о чем предупреждал Верховный. Хорошо, однако, думал я, что отделался легким испугом. Но как оказалось в дальнейшем, это был, к сожалению, не легкий испуг, а серьезный недуг, на избавление от которого ушли годы.
На третий день пребывания в госпитале все показатели в моем организме пришли в норму и по приказу Верховного я вылетел в Москву вместе со всеми врачами, которые прибыли ко мне. Как ни уговаривали они меня лететь с ними пассажиром, пугая всякими неприятностями, которые могут случиться со мной в воздухе, так и не уговорили. Полет прошел хорошо, чувствовал я себя превосходно. [453] Однако не прошло и двух дней, как история повторилась, правда, не в такой тяжелой форме. А дальше, как говорят, и пошло и поехало… То вдруг появлялся озноб и меня начинало трясти в полном смысле этого слова, отчего я холодел, и лишь крепкий сладкий горячий чай выводил меня из такого состояния. То вдруг начиналось сильнейшее частое сердцебиение, которое я ощущал физически, внезапно переходившее в замедленное, доходившее до сорока пяти ударов в минуту. То ни с того ни с сего во время ходьбы отказывали ноги, и я оказывался в состоянии паралитика, опустившись на землю там, где меня такое застало, терпеливо дожидаясь, когда это пройдет. То вдруг останавливалось дыхание, что причиняло мне, надо прямо сказать, немало страданий. И так далее и тому подобное. Нормально работать я, конечно, не мог. Большое количество различных не похожих друг на друга симптомов сбивало с толку врачей. С одной стороны, они имели решительные указания срочно поставить меня на ноги, а с другой, они не знали, как это сделать, ибо все принимаемые ими меры положительных результатов не давали. Больше всех выручал все тот же врач-терапевт Николай Александрович Леонтьев. Конечно, идти против рекомендаций множества консилиумов он не мог, но многое делал по-своему. Однако главного — что нужно лечить, никто не знал. Смущали результаты анализов, которые всякий раз однозначно показывали, что никаких отклонений от нормы в моем организме нет. Лишь длительное время спустя, при очередном обследовании под рентгеном, когда мне пришлось выпить изрядную дозу бария, я почувствовал себя плохо, а рентгенологи в это время зафиксировали и успели снять начавшиеся спазмы всего желудочно-кишечного тракта. Так была, наконец, установлена причина всех моих перипетий. Стало понятным и разнообразие проявлений этих спазмов, которые стали причиной всех моих бед. Появление спазмов было следствием систематического постоянного недосыпания, изнурившего, а более правильно сказать, значительно разрушившего центральную нервную систему. Можно сказать, классический пример учения Павлова. Какого-либо значительного опыта в лечении таких заболеваний тогда не было, и поэтому продвигалось оно весьма медленно, а проще говоря, никаких видимых результатов не давало.
