Тени пустыни - Шевердин Михаил Иванович (чтение книг .TXT) 📗

— Горбан Юсуф Ади, — изысканно вежливо ответил чиновник и поклонился, — осмелюсь напомнить вам о просьбе их превосходительства. Все сроки уплаты прошли…

Тут глаза Океана Знаний остановились на Зуфаре и округлились. Но он не успел отдать себе отчета, почему этот большевик сидит в гостиной келатского хана, потому что Юсуф Ади встал и, подойдя вплотную, бросил чиновнику в лицо:

— Пусть твоя долготерпеливая корова, господин губернатор, поцелует меня в зад!

— Неслыханно!.. Оскорбление высокой персоны! И потом: вы не платите налогов целых пять лет… А где сборы с двухсот пятидесяти пудов опиума? А куда вы сплавили опиум? А?

— Ни одного крана ты не увидишь от меня, ты, царь всех цифр!

— Вы пожалеете об этом. Кто же не знает, что на контрабанде опиума Юсуф Ади имеет миллионы.

Чиновник произносил деревянным голосом эти слова. Он смотрел на Зуфара и думал о Зуфаре.

— Ты со своим великим мудрецом губернатором весьма горазд считать в чужих сундуках… Посчитайте лучше, сколько вы нахапали взятками.

— Где ваша благодарность? Подряд на постройку дороги кто вам устроил? Я устроил.

— Примазаться захотел. Вот тебе! — и Юсуф Ади показал чиновнику дулю.

В отчаянии Зуфар думал: «Сейчас толстяк закричит: «Вот он, большевик! Хватайте его». Что же делать?.. Что же делать?»

А Юсуф Ади рычал:

— Еще старый шах дал мне грамоту. В ней написано: «Никто, кроме солнца и луны, не коснется его дома». Никаких налогов. Убирайся, прохвост! Ты забыл, сколько туманов я сунул тебе в руку в прошлый раз. Клянусь Петухом, клянусь Павлином, дьяволом, Мухаммедом, аллахом, если ты не оставишь меня в покое…

Океан Знаний многозначительно поглядел на Зуфара и хихикнул. Видимо, план уже созрел в его голове. Он потер ручки и снова хихикнул.

— Приношу нижайшие извинения, горбан, но… я накладываю арест на ваше имущество…

— Арест? Зуфар, сыночек, гони его в три шеи!

— Именем халифа–мученика приказываю: стойте! — завизжал чиновник. Остановитесь!

— Клянусь Мелек Таусом! Вон!

— В этом доме в гостях большевик! Русский шпион! — все еще визжал Океан Знаний.

Он тыкал пальцем в Зуфара и хихикал. Теперь–то он выжмет из упрямого старца не одну тысчонку. В благословенном оплоте прогресса и свободы шахиншахском государстве — не очень–то любят большевиков.

Зуфар был готов к самому худшему. «Прадедушка поверит толстяку и не пожелает ссориться с властями». Он уже узнал о любезном и любвеобильном прадедушке все, что нужно, и даже больше, чем нужно. Келатский хан отлично усвоил обычаи азиатских властителей: или убить, или быть убитым. Унаследовав после гибели своего отца (ему одна из жен налила, когда он спал, ртути в ухо) Келат, Юсуф Ади прежде всего по–родственному позаботился о своих братьях. А их было немало, потому что покойник имел более чем достаточно жен и наложниц. Братцев Юсуф Ади пригласил в сад на пир и совет. В сад они прибыли под торжественные звуки нагары и наев. Из сада они не вышли. А сыновьям Юсуфа Ади как–то не везло: то один из них падал в пропасть, то другого находили в горах с пулей в груди, то третий умирал от желудочных болей. Мертвец не имеет товарищей. Юсуф Ади очень обрадовался, обретя внука Зуфара, но Юсуф Ади что–то уж очень быстро согласился расстаться с ним.

Джаббар ибн–Салман, конечно, не пожелает вступиться за Зуфара, чтобы не разоблачить себя. В Келате есть и жандармы и яма. Зуфар лихорадочно думал. Пожалуй, ему ничего не остается, как отшвырнуть перса и выбежать во двор, а там…

Но в затуманенном винными парами мозгу Юсуфа Ади все вывернулось наизнанку.

— Так вот как, жирная свинья! — заорал он, наступая на чиновника. Ты меня попугать захотел… Тебе и в доме Юсуфа Ади мерещатся большевики?!.

Защищая лицо жирными ладошками, чиновник пятился к выходу и жалобно взвизгивал:

— Большевик… Вот тот молодой, за твоей спиной сидит… Его при мне допрашивал сам жандармский начальник…

— Твой начальник сделает из пророка Мухаммеда большевика и шпиона. Ты с начальником — одна дерьмовая шайка. Вон! Эй, кто там… Гончих сюда! Ату его!

Чиновник бежал.

Почти тотчас же во двор ворвались вооруженные жандармы. Но и они не напугали старика. Поднялась стрельба. Сам Юсуф Ади прыгал по террасе в одном белье с двумя маузерами в руках. Челядь во главе с тихим и немощным старичком Мередом палила из винтовок. Женщины выли за стеной эндеруна. Один Джаббар ибн–Салман не шевельнулся и продолжал попивать кофе. Штукатурка сыпалась с потолка, пули взвизгивали. И жандармы, и слуги, впрочем, стреляли в воздух. Зуфару сунул кто–то в руки оружие, но он не сделал ни одного выстрела…

Перестрелка оборвалась. В калитку просунулась толстощекая физиономия Океана Знаний.

— Бунт! — кричал чиновник. — Неподчинение! Большевики!

И тотчас же исчез.

Очень довольный собой и всей суматохой, Юсуф Ади улегся спать. Перед сном он долго и пьяно что–то втолковывал Ибн–Салману и Зуфару.

— Нет такого вопроса жизни, которого бы не решил Мелек Таус… О, Павлиний Петух — сатана, но гений… Что бы Мелек Таус сказал болвану губернатору? О! Он бы сказал: «Опусти на свой разум плащ забвения…»

Он так и заснул, не закончив своей мысли.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Если взглянуть на карту, путь через пустыню Каракумы к реке Аму–Дарье, избранный Ибн–Салманом, покажется на первый взгляд нелепым.

Севернее Каракумы пересекает ширококолейная Среднеазиатская железнодорожная магистраль, по которой пассажирские поезда пробегают расстояние от станции Душак до Чарджоу за каких–нибудь семь–восемь часов. Южнее, по ту сторону советско–афганской границы, лежит предгорная страна Парапамиз. Ее издревле пересекают торговые пути из Бухары в Персию через Мазар–и–Шериф — Меймен — Шибирган… Даже медлительные верблюжьи караваны проходят все расстояние недели за две — за три без особых трудностей…

Зачем же понадобилось Ибн–Салману бросать вызов всем злым демонам пустыни? Почему он избрал для своего путешествия забытую дорогу из Серахса в Хаурбе через безводные пески и солончаки?

Такие и многие другие недоуменные вопросы задавал себе Зуфар. Он брел злой, усталый. Курдский конек из конюшни Юсуфа Ади с усилием вытягивал ноги из сыпучего песка, дрожал и весь взмок. Лошадь только мешала. Лошадь приходится буквально втаскивать на высокие барханы. Лошадь надо кормить, когда нет корма; поить, когда в колодцах соленая жижа, а не вода. Зуфар выбился из сил с этой курдской слабосильной лошаденкой и предпочитал идти пешком. Он не думал, что пешее хождение как–то роняет его в глазах туркмен. Туркмен — природный конник. Пешего он и за человека не считает. Зуфар знал, что пустыня человеку родная мать, но строгая мать, и понимал, что пустыня не любит зазнайства и гонора. Человек выносливее лошади, и там, где не пройдет лошадь, он, если у него голова на плечах, пройдет отлично. Зуфар со снисходительным сожалением поглядывал на жалкое зрелище, которое являл собой Ибн–Салман, понуро сидевший на заморенном своем арабских кровей жеребце. Да, конь не переносил условий Каракумов, и можно было опасаться, что он долго не протянет. С самого начала араб допустил ошибку. Первые переходы путешественник в пустыне делает небольшие, чтобы втянутся в лишения дороги. А Ибн–Салман гнал и гнал. И конь его быстро выдохся. Арабский жеребец привык к тонкому обхождению, к хорошим кормам, сладкой воде. На беду, еще и сам Ибн–Салман оказался плохим ходоком. Он хвастался, что в молодые годы прошел пешком от Дамаска до Каира и от Медины до Багдада, что пустыня проникла в его кровь. Но сейчас Зуфар видел, что он быстро устает и через каждую сотню шагов залезает на своего чистокровного «араба»…