Империя (Под развалинами Помпеи) - Курти Пьер (читать книги бесплатно полностью .txt) 📗
С этой минуты Ливии приходилось лишь молча смотреть на управление Тиверия, гибельное для государства в моральном и материальном отношении, и на то отвращение, которое ежеминутно росло в обществе и народе к этому безумному деспоту. К нему не могли уже доходить ее увещевания и просьбы, особенно с того времени, когда он, покинув навсегда Рим, поселился на острове Капри, лежащем в Неаполитанском заливе, и, не сдерживаемый никем и ничем, предался самому крайнему разврату и чтению записок, т. е. доносов, приходивших к нему от его шпионов, на лучших, наиболее уважаемых лиц из римского общества, и почти всегда имевших своим последствием дележ между доносчиками имущества лица, которое они оклеветали.
С проклятого острова шли указы о смертной казни и о конфискации имущества, а низким доносчикам – разного рода награды: некоторым из них давались важные должности и ставились даже статуи, как великим гражданам.
В глазах Тиверия всякий ничтожный поступок мог быть принят за оскорбление императорской фамилии, за. государственное преступление: слово, сказанное на веселой пирушке, невинные шутки, снятие одежды перед изображением Августа, наличие при себе во время отправления естественных потребностей монеты с изображением Тиверия или его матери, – все это могло быть достаточным поводом к осуждению на смертную казнь.
Что касается развратных забав, которыми Тиверий обесчестил свою старость, то мое перо отказывается от их описания, и умалчивая об этом, я ограничусь лишь указанием еще на два поступка Тиверия по отношению к своей матери, героине моего рассказа, которой он был обязан своим возвышением.
Ливия распорядилась в память своего покойного мужа поставить статую близ театра Марцелла, и по ее же распоряжению на этой статуе были вырезаны имена ее и Тиверия, причем имя последнего помещено внизу, под именем его матери. Этого было достаточно для Тиверия, чтобы он вышел из себя; в его глазах это было жестоким оскорблением, нанесенным ему, как государю, и он не забыл его при следующем случае. Когда Ливия опасно заболела, и сенат, по рабской преданности своей, вотировал устройство народных игр и религиозных процессий для умилостивления богов, Тиверий позаботился о сокращении этих демонстраций в честь его матери, удовлетворив, таким образом, своей злобе против нее.
Еще яснее выразилась его неприязнь к матери при следующем обстоятельстве. Однажды у себя на вечере, в присутствии гостей, Апулея Варилия, племянница сестры императора Августа, зло подсмеялась над Ливией и покойным цезарем. Узнав об этом, Ливия, ненавидевшая, как известно, всех родственников Августа, а в числе их и Апулею Варилию, немедленно сообщила об ее поступке Тиверию, причем желая усилить обвинение, намекнула и на противозаконные отношения Варилии к Манлию.
Ливия ожидала торжественного отмщения, между тем Тиверий распорядился иначе. Назначая над Варилией суд, он приказал подвергнуть ее наказанию, если окажется справедливым донос, за непочтительные слова об Августе и за прелюбодеяние, но оставить без внимания насмешки Варилии над Ливией; консулу же, на его вопрос, касавшийся последнего обстоятельства, он ответил следующей фразой: «Никто не может быть преступником за слова, произнесенные против нее», т. е. против Ливии.
Вот, чем заплатил Тиверий своей матери за все ее жертвы и заботы о нем, за все преступления, к которым прибегала она, чтобы сделать его наследником Августа. Оскорбляемая и унижаемая поведением своего сына, Ливия старалась вознаградить себя тем, что пользуясь отдаленностью Тиверия, переселившегося на остров Капри, распоряжалась самовольно в Риме, так как префект Сейян не осмеливался противоречить ей; не оставляла она без внимания и своего здоровья, поддерживая его, по уверению Плиния, пеццинским вином и консервами, приготовлявшимися из корня, называемого enula сатрапа, которые она употребляла ежедневно. Таким образом, она дожила до восемьдесят шестого года, последнего в ее жизни.
Однажды утром, это было в 29 г. по Р. X., лежа больной в своей комнате, Ливия ударила в металлический диск, стоявший на одноножном столике, и на серебряный звук в комнату немедленно вошла одна из служанок.
– Это ты, Азия? – спросила вошедшую Ливия.
– Я, госпожа.
– Почему тебя не было здесь?
– Ты спала таким спокойным сном, что я боялась даже своим дыханием нарушить его; но я бодрствовала.
– Есть там кто-нибудь?
– В прихожей толпятся лица всякого звания, ожидая с нетерпением вести о том, как провела ты ночь; между ними находится и Ургулания, надеющаяся, что ты примешь ее.
– Иди, Азия, и скажи посетителям, что в лампаде остается мало масла и что она готова угаснуть навсегда.
– Боги этого не допустят.
– А Ургуланию введи ко мне.
Ургулания не замедлила явиться. Ливия встретила ее словами:
– Дай мне увидеть свет.
В то время, как фаворитка отворяла ставни и солнечный луч осветил комнату, больная старуха воскликнула:
– В последний раз вижу я сегодня солнечный свет!
– Нет, Ливия Августа: этого не может быть!
– Это будет… Ургулания, спрашивала ты о том, приехал ли Тиверий?
– Его еще нет, – отвечала фаворитка с некоторым смущением.
Наступило молчание.
Ургулания хотела приискать благовидную причину неприезда Тиверия, найти слова, которыми можно было бы успокоить страдающую ожиданием Ливию, но не была в состоянии этого сделать; она истратила все свое красноречие еще в прошлые дни, так как Ливия недели две назад, как только почувствовала, что настоящая болезнь уложит ее пепел в урну, писала к Тиверию, высказывая ему свое желание видеть его в последний раз.
С тех пор каждое утро она встречала свою фаворитку вопросом:
– Приехал ли император?
И каждое утро получала один и тот же ответ:
– Нет еще.
– Ургулания, – сказала Ливия, прервав, наконец, продолжительное молчание, – приблизься ко мне и выслушай, что я тебе скажу.
Нагнувшись к лицу Ливии, фаворитка заметила слезу, тихо катившуюся по морщинистой щеке старухи.
– Он не явится ко мне! – прошептала больная хриплым и едва слышным голосом. – Злодей!..
– Он приедет, божественная Августа.
– Нет! Говорю тебе, нет! – прохрипела с волнением Ливия. – Помнишь ты, в последний раз, как я лежала при смерти?
– Помню, божественная; но ведь тогда он приходил к тебе.
– Да, но на самое короткое время; он не выразил никакой печали, ни искры любви… и тотчас же вернулся на свой остров, чтобы предаваться разврату.
Все это было справедливо, и Ургулания не могла возражать.
– Ургулания, это должно было со мной случиться.
– Почему? Разве ты не была всегда доброй императрицей, истинной матерью отечества, а для него самим провидением?
– Спроси об этом у Агриппины.
– Но эта женщина была горделива и несправедлива к тебе…
– Она скажет тебе, – прервала Ургуланию умирающая, – что сделала я с ее матерью, с ее сестрой и братьями, с ее мужем…
При этих словах Ургулания невольно закрыла свое лицо обеими руками. В эту минуту не могла не пробудиться в ней совесть, напомнившая ей о том, какое сильное участие принимала она своими советами и подстрекательствами в уничтожении семейства Марка Випсания Агригшы. Поняв состояние души своей фаворитки, Ливия продолжала:
– Ты имеешь причину ужасаться…
– Прогони, о Ливия Августа, прогони от себя эти мрачные мысли…
– Нет, я чувствую, что их кровь подходит к моему горлу… она душит меня… убивает меня…
Вид и душевные страдания больной, а отчасти и сознание своей виновности, вызвали слезы и на глазах Ургулании. Она позаботилась поднять голову Ливии, подложив другую подушку, и дала больной несколько капель подкрепляющего питья.
– И все это для такого злодея! – продолжала бормотать несчастная мать. – Божественный Август предсказывал мне это, когда я просила у него за сына.
В эту минуту императрица действительно возбуждала к себе сострадание.
В комнате вновь наступила глубокая тишина, нарушавшаяся лишь всхлипыванием умиравшей.
