Крайняя мера - Стивен Мартин (читать хорошую книгу TXT) 📗
— Ты узнал того пьяного типа, что сидел один в углу? — спросил Грэшем.
— А что, я должен был его узнать? Может, вернуться и спросить его имя?
— Нет, по крайней мере не сейчас. Я его откуда-то знаю, но не могу вспомнить. Потом я обязательно вспомню.
Когда они проходили мимо одного из кабаков, дверь открылась, и на улицу вывалились два дерущихся мужчины. Послышались громкие крики и добродушный смех. Мгновенно собралась толпа зевак и стала подстрекать драчунов. Грэшем и Манион свернули в сторону. Генри знал, что в этой же таверне кто-нибудь, возможно, сейчас читает своим друзьям самые изысканные сонеты. Вскоре они скрылись в тени деревянно-кирпичных зданий с широкими выступами крыш. Это был жилой квартал с надежно запертыми на засов дверями. За плотно закрытыми ставнями кое-где мелькали слабые огоньки зажженных свечей или ламп. Вероятно, не спится какому-нибудь торговцу, подсчитывающему дневную выручку или оплакивающему убытки. Или же, судя по воплям и приглушенным ударам, почтенный муж учит свою жену хорошим манерам.
И вдруг в этот момент на Генри снизошла небесная благодать. Где-то рядом шла пьяная драка, и кто-то бил женщину, скорее всего только за то, что она не устояла перед зовом природы, а из верхнего окна соседнего дома лились божественные звуки музыки, легкие, словно дыхание небес.
Музыка всегда вдохновляла Грэшема, и он сожалел, что не наделен музыкальными способностями, которые так восхищали его в других людях. «О Юпитер, величаво восседающий на троне». Да, конечно, это Фаррант, Ричард Фаррант и никто иной. Генри встречался с композитором. Его лицо изуродовано оспой, и вот сейчас, несмотря на неурочный час, он дирижирует небольшим ансамблем в комнатке на верхнем этаже, отчаянно стараясь забыть о своем уродстве с помощью написанной им прекрасной музыки.
Дивный голос певца пробивался сквозь ставни и разливался по темной улице, словно ласковый дождик, согревающий душу. Грэшем и Манион остановились и, подняв головы, подставили лица под упоительный поток божественно прекрасных звуков.
Стоял разгар лета, и даже здесь, в огромном городе, ощущалось его дыхание. Теплыми вечерами камины зажигались позже и гасли раньше, а дым, в дневное время окутывающий Лондон погребальным покровом, становился менее густым. В это время года по городским улицам гнали откормленных коров с выменем, полным молока.
Мужчины благополучно добрались до места, не встретив больше никого, кроме одичавшей от голода собаки с перебитой ногой, которая благоразумно скрылась в соседнем переулке.
Хорошее настроение вернулось к Грэшему, как только они с Манионом подошли к порогу дома, построенного еще отцом Генри в одном из самых фешенебельных кварталов на Стрэнде. При доме имелась собственная пристань на реке, что делало его расположение исключительно удобным. Отец Генри купил участок под строительство во времена роспуска монастырей.
С первого взгляда было видно, что хозяйство в доме налажено отменно. Два дюжих привратника еще издали узнали хозяина, бредущего по грязи к порогу родного дома. Окажись на его месте посторонний, они тут же подняли бы тревогу. Привратники не скрывали искренней радости по поводу возвращения Грэшема и не ждали от него взаимности. Генри поприветствовал обоих мужчин и прошел в дом, а Манион не упустил случая побрюзжать, упрекнув их за неуместное веселье.
Прихожая в доме Грэшема была отделана мрамором, купленным в Италии за баснословные деньги. Статуи и портьеры привезли оттуда же, а вот встретившая Генри женщина была англичанкой.
Джейн Карпентер еще не сравнялось двадцати трех лет, и она считалась первой красавицей в Лондоне. Ее лицо с изящно очерченными скулами и огромными, бездонными глазами поражало неописуемой прелестью. Джейн не обладала пышными формами, которыми могли похвастаться многие придворные дамы, но ее изящная фигура с длинными, стройными ногами вызывала восхищение, а движения отличалась удивительной грацией и силой. Она напоминала Грэшему юного жеребенка, вырвавшегося на свободу. И все же самыми примечательными на этом лице были вспыхивающие темными искорками глаза. Генри улыбнулся девушке, а Манион стал стаскивать с хозяина сапоги, чтобы сменить их на удобные мягкие башмаки. Красавица улыбнулась в ответ. В компании Грэшема она утрачивала свою обычную холодность и сдержанность, свойственную ей при общении с людьми, занимающими высокое положение.
— Милорд, вы решили все проблемы, назревшие в Лондоне? Можно ли теперь невинным девушкам спокойно отправиться в постель? — спросила Джейн тихим усталым голосом.
— Во-первых, я проблемы не решаю, а создаю, во-вторых, никто не называет меня здесь милордом, в-третьих, тебя никак нельзя отнести к невинным девушкам, и, наконец, в-четвертых, в твоей постели никто не улежит спокойно, — с гордым видом заявил Генри. Не успел Манион выйти за порог комнаты, как он тут же подкрепил слова делом, крепко прижав Джейн к себе.
— Ох! — воскликнула девушка, когда эфес шпаги угодил ей под ребра. — Ну почему мужчинам непременно нужно хоть чем-нибудь да ткнуть бедную девушку, и все равно куда?
— Ну что ты, — пробормотал Генри, зарывшись лицом в ее волосы, — самой природой мужчинам предназначено дарить, а женщинам — принимать их дары.
— Что касается даров, то они весьма целенаправленные и без конца повторяются. — Джейн со смехом оттолкнула его от себя. — Следует ли мне ожидать вас сегодня ночью?
— Если мне захочется преподнести тебе свои дары, то да. Но так как ты всегда была послушной служанкой, не сомневаюсь, что ты не замедлишь согнуться передо мной… — Увидев удивленно приподнятые брови девушки, он вдруг замялся. — Ну… то есть склониться перед моей волей.
Джейн стояла, опустив руки и глядя на него со смешанным чувством раздражения и любви.
— Успокойтесь, Генри Грэшем, и отправляйтесь к себе в постель.
«К себе в постель?» Генри на мгновение перенесся в то далекое время, когда впервые увидел Джейн. Что же заставило его тогда вернуться? Может, особенный тембр ее голоса или же странное сочетание дерзости и трогательной беззащитности?
Это случилось в 1590 году, во время одной из первых поездок из тихого Кембриджа в Лондон. Генри еще не оправился от раны и слегка прихрамывал. Не успел он выехать из Бишопс-Стортфорда, как лошадь потеряла подкову, а так как запасной лошади Генри не имел, Маниону срочно пришлось искать ей замену. Грэшем остался его ждать в маленькой деревушке, где не было даже самой паршивой таверны.
Он сидел на берегу заросшего пруда и рассеянно теребил рукой траву, как вдруг почувствовал пристальный взгляд чьих-то глаз. Кто-то спрятался в кустах и наблюдал за ним. Генри оглянулся.
— Кто моргнет первым — проиграл, — послышался из кустов тоненький голосок.
От неожиданности Генри моргнул.
— Вы проиграли и должны заплатить штраф, — снова пропищал голосок.
— Так, юная леди, не припомню, чтобы я согласился на ваши условия, — сказал Грэшем, с любопытством разглядывая щуплую фигурку девочки лет шести или семи, появившуюся из-за кустов.
— Но ведь вы от них и не отказывались, сэр, и, как джентльмен, должны согласиться со мной.
Грэшем никак не мог уразуметь своеобразную логику ребенка.
— А что, если я не соглашусь? — Генри в жизни не встречал таких удивительных темно-синих глаз, в глубине которых плясали мерцающие искорки. Казалось, они занимают половину лица девочки.
— Тогда, думаю, вы меня поколотите, — пожала она плечами.
— Тебя часто бьют?
— Все время. Ведь я — ублюдок, а их нужно бить, — изрекла малышка, словно повторяя заученную наизусть молитву.
— Стало быть, бьют тебя часто?
— Да, сэр. Вот, посмотрите сами. — Она спустила с плеч ветхую одежонку, обнажившись до пояса. Спина девочки была исполосована свежими красными рубцами, а о прежних побоях свидетельствовали огромные черные синяки и кровоподтеки.
Девочка взглянула на Генри через плечо. Ни в позе, ни в голосе ребенка не было и следа застенчивости. Она просто констатировала факт.
