Царская сабля - Прозоров Александр Дмитриевич (читаем книги онлайн .txt) 📗

– Не видишь, нога у боярина Гончарова посечена? Тебе велю сходить! Смотри, боярину на ослушание ваше пожалуюсь, он вам быстро рода выровняет!

– Токмо тогда Гончарову я не понесу. Тебе, как сотнику, и братьям своим. Дабы в обычай сие не считалось!

– Да иди уж! Коли надобно будет, свой лук ему отдам.

Басарга продолжал метать стрелы, насколько хватило сил, свалив не меньше пяти ногайцев и растратив всю первую связку. Когда на его место, наконец, подступили басмановские бояре, торопливо засыпая врага сразу из трех луков, Леонтьев с облегчением опустился на пол, привалившись спиной к внешней стене и пытаясь отдышаться.

Воздуха не хватало. От подступившей слабости перед глазами прыгали сиреневые искорки. Ныла, подобно гнилому зубу, раненая нога – и почти так же сильно болела правая рука. Чужой лук оказался тугим, и, натянув тетиву сотню раз, Басарга уже почти не ощущал на ней пальцев. Да и крови он потерял изрядно, что тоже на силах сказывалось.

«С братом и отцом было бы проще, – подумалось ему. – С ними можно меняться…»

Один из бояр Прилепиных вдруг вскрикнул и опрокинулся на спину. Из его глазницы торчала, мерно подрагивая, стрела с серым совиным оперением.

– Рюрик!!! – бросив луки, кинулись к нему братья. – Господь всемогущий, нет! Рюрик, очнись! Что мы матери скажем? Как же ты?

– Выцелил кто-то… – Сотник, подобрав оброненный лук, подступил к бойнице, осмотрелся. Поднял с пола стрелу, начал ловить наконечником врага.

– Басурмане поганые! – Один из Прилепиных снова схватился за оружие, стал беспорядочно стрелять куда-то вниз, но вскоре отскочил назад с криком боли. Ему повезло больше, чем брату: стрела вонзилась в руку. Но, похоже, сломала кость.

– Вы слышите? – отвернувшись от бойницы, вскинул голову сотник Колычев. – Никак трубы отступление поют?

– И верно, отступать велено, – согласился его побратим Терентий. – Уходить надобно, пока одни супротив всех нехристей не остались.

Это было правдой. Со стороны русского лагеря трубачи играли приказ к отступлению, звали своих воинов обратно в лагеря.

Басарга не без труда поднялся, выглянул наружу. На нескольких улицах Казани сеча быстро откатывалась к пролому. Однако ногайцы не желали отпускать русских просто так и раз за разом кидались во все новые атаки, не давая спокойно уйти. Бояре сомкнули щиты в прочную стену и пятились, не ввязываясь в схватки, – только отбивая попытки достать их саблями и пиками. Но на двух улицах – средней и той, что тянулась вдоль стены, – сражение продолжалось с прежней яростью.

– Коли до ночи застрянут, их тут всех перебьют. Нешто труб служивые не слышат? – громко забеспокоился Басарга.

Однако в башне его никто не услышал. И стрельцы, и басмановские бояре уже ушли, не желая оказаться отрезанными от своих. Боярский сын, спохватившись, тоже заторопился вниз, но с его тяжелой и непослушной ногой это оказалось не так-то просто. Если наверх Леонтьев заволакивал конечность за собой, ненадолго опираясь при шаге, то для спуска приходилось сперва спрыгнуть на ступеньку, потом приподнять за штанину раненую ногу и опустить рядом. Снова опереться для спрыгивания и опять переставить. Иначе нога подчиняться отказывалась.

Пока Басарга добрался таким образом до второго яруса – внизу послышались шум, крики, в дверь башни ввалилось с десяток людей, зазвенело железо. Ругань и громкие проклятия сразу выдали русских воинов: отстоять дверь служивым не удалось, многочисленная толпа басурман теснила их к дальней стене. Боярский сын сдернул с плеча лук, потянул из последней связки стрелу. Сверху, из люка, всадил гостинец одному ногайцу, другому, третьему.

Татары отпрянули, не сразу поняв, откуда свалилась беда, но быстро разобрались и разделились на две группы. Одна ринулась добивать последних стрельцов и бояр, басурмане из другой начали тыкать пиками вверх, пытаясь заколоть Басаргу, – но пока не доставали. Боярский сын успел выпустить еще две смертоносные стрелы, прежде чем враги подобрали щиты и, прикрываясь ими, полезли вверх по лестнице.

Молодой воин стал стрелять по ногам, сбил с ног еще одного басурманина, а потом отбросил бесполезный лук, левой рукой потянул из-за спины топорик, правой обнажил саблю. Он понимал, что с непослушной отечной ногой ни убежать, ни даже отступить не сможет, а сдаваться в плен не собирался.

Едва первый из ногайцев ступил на пол, Басарга быстрым выпадом зацепил боевым топориком верх его щита, резко потянул на себя, споро ударил открывшегося врага саблей в горло. Тот жалобно хрюкнул, опрокинулся назад, заваливаясь на своего товарища, и боярин, пользуясь шансом, со всей силы рубанул второго ногайца по плечу. Оба басурманина рухнули вниз, но вместо них полезли другие, тоже прикрываясь деревянными прямоугольниками. Первый слишком старался, закрывая голову, – и боярскому сыну удалось подрубить ему ногу, но второй в тот же миг на всю длину ударил Басаргу пикой в грудь.

Пластины юшмана выдержали, однако сам Басарга потерял равновесие, опрокидываясь назад, торопливо отполз и, лежа на спине, каким-то чудом отмахнулся от двух уколов копья в живот и лицо…

Внезапно ногаец закатил глаза и упал. Через него перемахнул прыжком молодой стрелец в синем кафтане, прижался рядом спиной к стене и резко выдохнул:

– Жив еще, боярин?

Возле люка ловко отмахивался бердышом от нехристей еще один – но достать врага через щиты не смог, попятился к товарищу. Наступающий ногаец изумленно открыл рот, захрипел, уронил щит, поднялся выше. Стало видно, что лезет он теперь не сам, – его поднимают с первого яруса русские сразу на трех рогатинах. Вверх по лестнице побежали вперемешку стрельцы и бояре. Много, несколько десятков. Поднялся князь Воротынский, закрывая лицо окровавленной тряпкой [7]. От яркой епанчи на нем остался только красный тряпичный клок на левом плече, а доспехи потемнели от крови.

– Пушки османские вниз тащите! – решительно скомандовал воевода. – Кто там из стрельцов?! Зелье и жребий [8] тут в бочках у басурман быть должны. Напротив двери тюфяки ставьте. Мы завал разбили, и басурмане тоже разобьют. А под жребий лезть побоятся.

Башня наполнилась деловитой суетой. Кто-то из стрельцов сбивал обручи бочек, кто-то собирал банники и шомпола, сразу несколько спускали по лестницам трофейные тюфяки. Им навстречу поднялся боярин в сверкающем чистотой и новизной бахтерце с золочеными пластинами, следом быстро и легко запрыгнули на ярус двое молодых холопов в кольчугах, из-под коротких рукавов которых торчали алые атласные рукава.

– Да скажи ты, княже, наконец, отчего так зол ныне? – расстегнув ремень, скинул шлем и тафью боярин, отер потную лысину. – Чем государь порадовал?

– Сказывал, не готов Большой полк к приступу! – резко повернулся к нему Михайло Воротынский и зло метнул окровавленную тряпку в стену. – Не успеет до темноты выступить!

– Чего же тогда взрывали?

– А об том ты розмысла нашего пытай, боярин! Ваньку Выродкова!

– Не разумею я слов твоих, княже, – мотнул головой из стороны в сторону княжеский собеседник. – Прямо сказывай, как поступать нам воеводы царские приговорили?

– Уходить велено. Оставить Казань да в лагерь возвращаться. Общего приступа ждать. Но не быть такому, чтобы Воротынский от басурман, ровно пес шелудивый, драпал! – в ярости сжал кулак князь. – Коли взял сию стену и башню, живот свой здесь положу, но ни единого шагу назад не сделаю!

Воевода заметался от стены к стене, остановился возле Басарги, безуспешно пытавшегося подняться на ноги, бросил на него критический взгляд:

– Да ты совсем плох, боярин. Выбираться тебе надобно, пока басурмане отхлынули. Давай подымайся. Я холопам велел стену поджечь, дабы ногайцы ночью не залатали. Слуги тебя до пролома и доведут.

– Не надо мне до пролома, – тяжело выдохнул Басарга. – Я биться буду.

– Что за прок от тебя в битве, служивый? Ты вон даже на ноги встать не в силах!