Дикая кошка - Эмар Густав (книги без сокращений TXT) 📗
Сам Овициата, подчиняясь влиянию чувства, которое так сильно смутило его товарищей, почтительно поднял колье и, вежливо поклонившись дон Дьего, сказал ему с притворной улыбкой:
– Брат мой, возьми обратно это тюрбо; ты священен для нас.
– Да, да, – закричали индейцы, – у него есть тюрбо Такиука, страшного Токи пяти наций.
– Почему ты не показал раньше этого колье? – продолжал вождь. – Ничего происшедшего не случилось бы. Но ты добр, ты простишь нас; мы бедные индейские невежи; мы постараемся исправить сделанное нами тебе зло.
Потом он продолжал, обращаясь к воинам и толкнувши ногой труп Онондюре:
– Уберите этого человека, главную причину недоразумения, и бросьте его на съедение коршунам и хищным птицам.
Дон Дьего не верил своим глазам; все следы казни исчезли; отвязали от столбов обоих испанцев, обезумевших уже от ужаса; теперь с ними обращались с почтением, они свободно могли расхаживать по лагерю и еще более: по прказу вождя им возвратили оружие, их лошадей и все вещи, которые были у них отобраны.
– Эх! – сказал Перикко, захохотав. – Я знал, что мы не погибнем еще сегодня.
Овициата обратился с речью к дону Дьего:
– Пусть мой брат подождет, – сказал он, – когда зажгут огонь совета, он отдаст нам отчет перед ульмена-ми в поручении, которое он получил от главного вождя бледнолицых.
– Я подожду, – сказал полковник.
Индеец ушел; но по жесту его несколько воинов увели Мерседес и ее кормилицу, так что молодому человеку не удалось ободрить ее и словом надежды. Он сделал движение, как будто желая не допустить этой разлуки; по Перикко поспешил удержать его за руку и наклонившись к его уху, сказал ему:
– Потерпите, полковник, все окончится благополучно.
– Да, – сказал молодой человек, – я удержусь, это необходимо. Но я спасу ее.
– Пардье, – продолжал Перикко с убеждением... – но все равно, – добавил он подумав, – я очень рад тому, что мы отделались от этого мерзавца Онондюре. Какая каналья!
И усевшись под деревом, он вынул из кармана табак и бумагу и, тщательно сделав папироску, зажег ее и принялся с наслаждением курить, окружая себя облаками голубоватого дыма, которым вскоре он был совершенно окружен.
Едва прошло полчаса со времени этого происшествия, как воин подошел к дону Дьего и попросил его последовать за ним.
Он ввел его в палатку.
Там вокруг огня совета сидели и важно курили свой калюмет главные ульмены племени.
Вправо от Овициаты, на резном треножнике из опалового дерева, сидел вождь, которого молодой человек еще не видел.
Это был старец по крайней мере восьмидесяти лет: его белые как снег волосы ниспадали в беспорядке на его плечи и грудь и смешивались с бородой; его почтенное лицо сияло величием. Закутавшись в пестрое пончо, он безмолвно курил свой калюмет, по-видимому погрузившись в ту созерцательную дремоту, которая так свойственна жителям Востока и туземцам Америки. Этот вождь, к которому индейцы питали глубокое уважение, назывался Ононтхио, или Большая Гора. Это был отец Овициата.
Прежде он был славнейшим воином в своем племени; но с того времени, как лета заставили его оставить дело войны, он прославился мудростью в советах, и индейцы слушали его как оракула; но подобно всем старикам он говорил весьма мало; иногда он не произносил ни одного слова по целым неделям, что еще более придавало авторитета его словам, когда он удостаивал высказать свое мнение или отдать приказ.
Когда приготовительные церемонии окончились, и калюмет обошел вокруг огня совета и возвратился к Овициате, он встал и, обратившись к дону Дьего, сказал:
– Пусть мой брат говорит, наши уши открыты; великие техюэльские вожди слушают его и Шемеин (священная черепаха) желал бы, чтобы его предложения соответствовали нашим ожиданиям, для того, чтобы мы могли благородно исправить ту ошибку, в которую нас невольно ввел один негодяй.
При этом оправдании, несколько наглом, молодой посланник не мог удержать презрительной улыбки; но тотчас же овладев собою, он хладнокровно и с необходимой важностью произнес:
– Техюэльские ульмены, – сказал он, – вот колье – письмо главного вождя бледнолицых живущих на берегах безбрежного озера. В этом колье он предлагает вам продолжение своей дружбы и просит у вас вашей. Кроме того он желает заключить с вами прочный союз, обязуясь помогать вам в ваших войнах, уважать вашу охотничью территорию и поступать везде, где бы он не встретился с воинами пяти наций, как со своими братьями и детьми.
Если вы примете то, что мне поручено предложить вам от его имени, то для вас будут приготовлены в Санта Роза-де лас-Андес богатейшие подарки, куда явится за получением их один из Ульменов в сопровождении своих воинов.
Эти подарки будут состоять из множества ружей, ножей, пятидесяти бочонков пороха, двадцати бочонков пуль, ста бочонков водки и пятисот шерстяных одеял. Вождь, который отправится в Санта Роза, приведет к великому вождю бледнолицых отряд из четырех тысяч лучших из пяти наций воинов, которые помогут нам в войне, которую мы объявили вероломным малюкосам.
Между нами и могущественной техюэльской нацией топор будет зарыт на такой глубине, что дети наших детей не найдут его в продолжение тысячи лунных годов. Пусть мои братья ульмены обдумают мои предложения. Я все сказал.
После этой речи последовало продолжительное молчание, во время которого индеец, введший посланника, вывел его. Через час дон Дьего был введен в собрание вождей.
– Брат мой, – сказал Овициата, – ульмены техюэльской нации принимают предложение их белого отца: прочный мир да будет между нами. Малюкосы бабы, которых техюэли принудят одеться в юбки; вот мой тюрбо в знак мира. Завтра один из главных ульменов отправится в Санта Роза за получением подарков, а другой отправится с тобой для того, чтобы условиться с токи бледнолицых о числе воинов, которых они от нас требуют. Пусть брат мой займет место у огня совета: он молод; но мудрость его велика. Хорошо ли я сказал, могущественные люди? – добавил он, обращаясь к воинам.
Они молча поклонились.
– Я благодарю, – ответил дон Дьего, – моих краснокожих братьев за то, что они приняли предложения, которые мне поручили им сделать; мне очень жаль, что я не могу остаться долее с вами; меня заставляет мой долг немедленно возвратиться в Санта Роза вместе с испанцами, которые находятся здесь, а также вместе с донной Мерседес, – добавил он, ударяя на последние слова.
