Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Книга 3 (худ. Клименко) - Дюма Александр (лучшие бесплатные книги .TXT) 📗
Кольбер, на которого было вылито столько презрения, тем не менее не смутился.
— Я прибыл несколько позже, чем вы, монсеньор, — продолжал он, — потому что останавливался всякий раз, как вы останавливались.
— Почему же, господин Кольбер? — воскликнул Фуке, разгневанный такой дерзостью. — Почему же, ведь у вас было больше людей, почему вы не догнали и не перегнали меня?
— Из почтительности, — сказал интендант и поклонился до самой земли.
Фуке сел в карету, которую неизвестно как и почему ему выслал город, и направился в нантскую ратушу в сопровождении большой толпы, уже несколько дней волновавшейся в ожидании открытия штатов. Как только Фуке устроился в ратуше, Гурвиль вышел в город с намерением приготовить лошадей по дороге в Пуатье и Ванн и лодку в Пембефе. Он вложил в эти приготовления столько старания и благородства и окружил их такой непроницаемой тайной, что никогда Фуке, мучимый приступом лихорадки, не был так близок к спасению, как в эти часы, и ему помешал лишь великий разрушитель человеческих планов — случай.
Ночью по городу распространился слух, будто король едет на почтовых лошадях, и притом очень быстро, и прибудет уже через десять или двенадцать часов. Собравшийся в ожидании короля народ приветствовал громкими криками мушкетеров, только что прибывших со своим командиром г-ном д’Артаньяном и расставленных на всех постах в качестве почетного караула.
Будучи человеком отменно учтивым, д’Артаньян около десяти часов утра явился к Фуке, чтобы засвидетельствовать суперинтенданту свое почтение. Хотя министр страдал от приступа лихорадки и был весь в поту, он все же пожелал принять д’Артаньяна, который был очарован этой оказанной ему честью, как увидит читатель, ознакомившись с разговором, который произошел между ними.
XIX. Дружеские советы
Подойдя к кровати, где лежал измученный лихорадкой Фуке, д’Артаньян увидел человека, цепляющегося за уходящую жизнь и старательно оберегающего тонкую ткань бытия, такую непрочную и чувствительную к ударам и острым углам этого мира. Заметив д’Артаньяна в дверях, суперинтендант сердечно приветствовал его.
— Здравствуйте, монсеньор, — ответил д’Артаньян. — Как изволите себя чувствовать после поездки?
— Довольно хорошо, благодарю вас.
— А как лихорадка?
— Довольно плохо. Как видите, я беспрерывно пью. Сейчас же по прибытии в Нант я наложил на местное население контрибуцию в виде травяного отвара.
— Прежде всего надо выспаться, монсеньор.
— Черт возьми, дорогой господин д’Артаньян, я охотно поспал бы…
— Кто же мешает?
— Прежде всего вы, капитан.
— Я! Ах, монсеньор!..
— Разумеется. Или, быть может, и в Нанте вы являетесь ко мне так же, как явились в Париже, не по повелению короля?
— Ради бога, оставьте, монсеньор, короля в покое! В тот день, когда я приду по повелению короля для того, о чем вы сейчас говорите, обещаю не заставлять вас томиться в догадках. Я положу руку на шпагу, как полагается по артикулу, и скажу вам самым торжественным тоном: «Монсеньор, именем короля арестую вас!»
Фуке против воли вздрогнул: до того голос темпераментного гасконца был естествен и могуч. Инсценировка события была почти столь же страшна, как само событие.
— Вы обещаете быть по отношению ко мне до такой степени искренним?
— Моя честь порукою! Но поверьте, мы еще далеки от этого.
— Почему вы так считаете, господин д’Артаньян? Что до меня, то я думаю совершенно обратное.
— Я ни о чем подобном не слышал.
— Что вы, что вы! — произнес Фуке.
— Да нет же, вы очень приятный человек, несмотря на треплющую вас лихорадку. И король не может, не должен позволить, чтобы ему помешали испытывать к вам чувство глубокой любви.
Фуке поморщился:
— А господин Кольбер тоже любит меня, и так же, как вы говорите?
— Я не говорю о господине Кольбере. Это — человек исключительный. Он вас не любит — возможно; но, черт возьми, белка может спастись от ужа, пожелай она этого.
— Честное слово, вы разговариваете со мною как друг, и, клянусь жизнью, я никогда не встречал человека вашего ума и вашего сердца!
— Вы слишком добры. И вы ждали сегодняшнего утра, чтобы удостоить меня таким комплиментом?
— До чего же мы бываем слепы! — пробормотал Фуке.
— Ваш голос становится хриплым. Выпейте, монсеньор, выпейте.
И он с искренним дружелюбием протянул ему чашку с отваром; Фуке принял ее у него из рук и поблагодарил ласковою улыбкой.
— Такие вещи случаются только со мной, — сказал мушкетер. — Я провел у вас на глазах долгие десять лет, и притом это были те годы, когда вы ворочали грудами золота. Вы выплачивали по четыре миллиона в год одних пенсий и никогда не замечали меня. И вот теперь вы обнаруживаете, что я существую на свете, обнаруживаете это в момент…
— Моего падения, — перебил Фуке. — Это верно, дорогой господин д’Артаньян.
— Я не говорю этого.
— Но вы так думаете, и это важнее. Если я паду, верьте мне, не пройдет ни одного дня, чтобы я не бился головой о стену и не твердил себе по много раз на день: «Безумец, безумец! Слепое ничтожество! У тебя под рукой был господин д’Артаньян, и ты не воспользовался его дружбой! И ты не обогатил его!»
— Вы преувеличиваете мои достоинства, я в восторге от вас.
— Вот еще один человек, который не придерживается мнения господина Кольбера.
— Дался же вам этот Кольбер! Это похуже, чем приступы лихорадки.
— Ах, у меня есть на это причины. Посудите-ка сами.
И Фуке рассказал ему о гонке габар и о лицемерном поведении интенданта финансов.
— Разве это не вернейший знак моей гибели?
Д’Артаньян стал серьезен.
— Это верно, — сказал он. — И дурно попахивает, как говаривал господин де Тревиль.
И он устремил на Фуке свой умный и выразительный взгляд.
— Разве не правда, господин д’Артаньян, что я обречен? Разве не верно, что король привез меня в Нант, чтобы удалить из Парижа, где столько людей, обязанных мне, и для того, чтобы взять Бель-Иль?
— Где находится господин д’Эрбле, — добавил капитан мушкетеров.
Фуке поднял голову.
— Что касается меня, монсеньор, — заметил д’Артаньян, — то могу вас уверить, что в моем присутствии королем не было сказано ни одного слова, враждебного вам.
— Это правда?
— Правда. Но правда и то, что король, посылая меня сюда, велел ничего не говорить об этом господину де Жевру.
— Моему другу.
— Да, монсеньор, господину де Жевру, — продолжал мушкетер, глаза которого говорили вовсе не то, что произносили уста. — Еще король велел мне взять с собой бригаду моих мушкетеров, что, по всей видимости, излишне, поскольку страна совершенно спокойна.
— Бригаду? — переспросил Фуке, поднимаясь на локте.
— Девяносто шесть всадников, монсеньор, то же количество, которое было взято, чтобы арестовать господина де Шале, де Сен-Мара и Монморанси.
— А еще? — спросил насторожившийся Фуке.
— Еще он отдал целый ряд незначительных приказаний, вроде следующих: «Охранять замок, охранять каждое помещение, не допускать ни одного из гвардейцев господина де Жевра нести караульную службу». Господина де Жевра, вашего друга!
— А относительно меня, — воскликнул Фуке, — каковы его приказания?
— Относительно вас, монсеньор, ни словечка.
— Господин д’Артаньян, речь идет о спасении моей чести, а быть может, и жизни. Вы меня не обманываете?
— Я?.. С какой целью? Разве вам что-нибудь угрожает? Погодите… есть еще приказ относительно карет и относительно лодок… но он не может коснуться вас. Простая полицейская мера.
— Какая же, капитан, какая?
— Приказ не выпускать из Нанта ни лошадей, ни лодок без пропуска, подписанного самим королем.
— Боже мой! Но…
Д’Артаньян засмеялся.
— Этот приказ войдет в силу лишь после прибытия короля; таким образом, вы видите, монсеньор, что приказ не имеет к вам ни малейшего отношения.
Фуке задумался; д’Артаньян сделал вид, что не замечает его озабоченности.
