Сумерки - Глуховский Дмитрий Алексеевич (бесплатная регистрация книга TXT) 📗
За дверным стеклом маячила картонка с надписью "Вход в мемориальный музей В.Анисимовой с другой стороны здания". Но я нажал на ручку, и дверь открылась.
Наверное, я с чёрного хода попал в тот самый "храм памяти" почившей актрисы, недавно с помпой открытый московскими властями. По всей видимости, это был долгострой: воздух в гулких бесконечных коридорах отдавал чем-то затхлым. Пахло не краской и деньгами, как во всех амбициозных современных проектах, а книжной пылью и потёртой тканью, как от театральных занавесов и старых плюшевых кресел. Возможно, это запах экспонатов, сказал я себе.
Свет давали только висящие высоко под потолком хрустальные люстры, горящие в четверть силы и через одну. В облицованных гранитом стенах через каждые пятьдесят метров темнели проёмы арок - там находились выставочные залы. Помпезные бронзовые доски у входа в каждый из них оглашали название экспозиции: "Первые шаги", "Детский садик", "Здравствуй, школа!", "Гордость класса", и так далее.
Так я дошёл до настоящего перепутья: налево - коридор "Вся жизнь - театр", прямо - "Папа, мама, я - дружная семья!". Правый проход был отгорожен абсолютно неуместным бетонным забором с колючей проволокой и огромными красными буквами: "Опасность".
Куда дальше?
Тогда, в вагоне метро, перед тем как со мной заговорил мальчик, я читал про этот музей... И помню, на один краткий миг меня озарило понимание того, что музей этот, как и та навязчивость, с которой в моём поле зрения появляется эта актриса, как-то связаны с её мужем. Как там его фамилия? Кнорозов? А зовут, кажется, Юрий. Да, Юрий Кнорозов. Имя определённо знакомое. И инициалы...
Так вот зачем я здесь!
Не его ли мне надо найти?
И я устремился в коридор с выставками, повествующими о семейной жизни Валентины Анисимовой. "Первый поцелуй", "Лидочка", "В тесноте, да не в обиде"... и вот, в конце концов, искомое - "Юра". Я заглянул внутрь и ахнул.
За аркой распахивался невообразимых размеров зал, уставленный сотнями самых невероятных экспонатов, связанных с цивилизацией майя. Тут были и макеты пирамид Тикаля, и ушмальский Храм Колдуна в миниатюре, десятки всевозможных карт и многометровые стенды с майянской посудой, орудиями труда, мечами, луками, копьями... В особых застеклённых саркофагах с датчиками температуры и влажности хранились сложенные гармошкой книги из кожи и древесной коры. Вдоль стен стояли на постаментах фигуры индейцев в полный рост. Я не мог отделаться от ощущения, что это - чучела, до того натурально они смотрелись. Воины в полном боевом облачении, с татуировками и шрамами, жрецы в пышных одеждах, улыбающиеся дети со щенками на руках, женщины с домашней утварью... Огороженный золотыми столбиками с бархатными красными барьерами, в центре зала покоился изрезанный древний алтарь с четырьмя кровостоками.
Я прошёл всё помещение, узнавая лишь десятую часть имён и названий, хотя и думал, что поднаторел в майянской истории, проштудировав Ягониэля, Кюммерлинга и рукописи Луиса Каса-дель-Лагарто, не говоря уже о познавательных брошюрах. Но это, как выяснилось, было далеко не всё.
За высокой двустворчатой дверью в конце этого зала начинался ещё один, не меньших масштабов, озаглавленный "Конкиста". На входе посетителей встречали две фигуры испанских солдат в кирасах и выгнутых шлемах, при алебардах и аркебузах. Глаза у них подозрительно блестели, и я предпочёл как можно скорее миновать их. Чуть ли не половину одной из стен занимал гигантский портрет Диего де Ланды - в точности такой, как у Ягониэля. Прямо ему в глаза с противоположной стены недобро глядел Эрнан Кортес.
Здесь тоже было на что полюбоваться: и маленький макет часовни в Мани с трогательным крошечным аутодафе, и сцены баталий между конными конкистадорами и устроившими засаду индейцами, и первое издание книги "Сообщение о делах на Юкатане" за авторством настоятеля исамальского монастыря. Однако я чувствовал, что мне пора идти дальше.
Помещение, посвящённое Конкисте, заканчивалось неприметной дверкой. Рядом висели стрелки указателей: "Дирекция" и "Пантеон". Дойдя до комнаты с надписью "Директор", я безрезультатно подёргал ручку и вернулся к развилке. Оставался пантеон...
Этот коридор выглядел совсем иначе, и более всего напоминал этаж какого-то учреждения или научного института. Крашенные бежевой масляной краской стены, кабинеты с табличками: "Ах Кинчил", "Болон Цакаб", "Эк Чуах"... На некоторых было по два или три имени. Все они были крепко заперты. Я шёл мимо них довольно долго, насчитав не меньше сотни, пока не уткнулся в лифтовую дверь. Рядом с ностальгической прозрачной кнопкой вызова было выгравировано: "Ицамна".
Лифт - старый, с двумя внутренними деревянными дверцами, складывающимися гармошкой, громыхнул, когда я вошёл внутрь, и гостеприимно зажёг слабую лампу под круглым плафоном. В нём была всего одна кнопка - и ни цифры, ни надписи. Что ж, зато невозможно ошибиться.
Когда он, лязгнув, пополз вверх, я попробовал прикинуть, сколько этажей может быть в здании музея. Где-то восемь, самое большое - десять.
Прошло три, пять, двадцать минут, а он всё поднимался и поднимался, скрежеща заржавевшим механизмом; лампа иногда гасла, но после загоралась вновь, и я устал уже считать минуты и удивляться, а лифт всё тащился - выше, выше...
Потом он вздрогнул и встал. Это произошло так неожиданно, что я перепугался: застрять где-то на уровне вершины Джомолунгмы было бы сейчас очень некстати.
Попробовал выбраться - дверцы распахнулись; я очутился на забросанной окурками лестничной площадке, выложенной мелкой коричневой плиткой. Передо мной была скучная дверь с приклеенной к ней больничного вида пластмассовой табличкой - белой с чёрными буквами, из тех, на которых пишут обычно "Терапевт" или "Окулист".
На этой значилось: "БОГ".
Я постучал.
16.1
- Открыто, - послышался негромкий, удивительно знакомый голос.
Затаив дыхание, я приотворил дверь и робко заглянул внутрь, готовый увидеть там решительно всё, что угодно - от райского облака и церемониальной комнаты индейского храма до каморки музейного смотрителя, обладающего специфическим чувством юмора.
