Византийская тьма - Говоров Александр Алексеевич (библиотека книг бесплатно без регистрации txt) 📗
Подошел исполняющий обязанности дуки — воинского начальника — по имени Цурул, покорнейше просил следовать в его катихумену, где должен собраться военный совет.
Дука повел Дениса по городской стене, где ветер раздувал их плащи и трепал бороды. Стараясь перекричать шум недалекого моря, дука Цурул, наклоняясь к Денису, указывал меж кирпичных зубцов каких-то людей внизу, собиравшихся в кучки. Денис разобрал только, что некий Фома Русин, между прочим, его, претора, родственник (уже и родственник!), учиняет здесь противоправительственный мятеж.
Но мысли его были далеко. Кир Апокавк ошеломил его замечанием, что ведь и бесы веруют, от этого, однако, ангелами не становятся… А как же тогда сказано — кто верует, тот спасется?
Введя Дениса в катихумену, которая была еще пуста, дука Цурул вдруг встал на колени, протянув ему какую-то вещь. Денис заставил себя очнуться от мыслей и увидел, что это золотая цепь, та самая, которую в римской армии жалуют ветеранам и заслуженным воинам… У него, Дениса, такая цепь тоже когда-то была.
— Это твоя цепь, благороднейший, твоя… — потряхивал ею дука, как будто продавал. — Мой отец когда-то был здесь чиновником, в Амастриде, он и взял ее у тебя вместо взятки. Возвращаю теперь и молю, не суди старика!
После первого удивления Денис решил отдать цепь кир Апокавку, пусть обратит ее на добрые дела. У Цурула же переспросил, что он там говорил про его якобы родственника Фому Русина.
Дука Цурул повторил, что этот Фома Русин, бывший стратиот, дезертировавший из столицы, мутит воду, призывает к неповиновению, пока, по его словам, все богатые и сильные из провинции не будут изгнаны… Они с конями стоят напротив градоначальства, ждут, когда претор выйдет, неизвестно зачем…
— Пригласи их на военный совет, — предложил Денис.
Дука Цурул пришел в ужас — они же дезертиры! А требования их? — С кем же ты пойдешь в бой? — пожал плечами Денис. — Пусть, если чувствуют себя правыми, придут, объяснятся. Я обещаю их неприкосновенность. А если не явятся на мой призыв — народ поймет, что у них совесть нечиста…
Дука опрометью кинулся исполнять указания руководства, по дороге успев шепнуть Ласкарю, советнику претора: «Праведник этот наш Дионисий, праведник!»
Денис же услышал эти слова (видимо, они с таким расчетом и были произнесены) и опечалился. Все это у него получается какое-то фарисейство — тут простил, там отпустил, здесь цепь отдал… Народ, правда, на него с восхищением смотрит, а он как бы щеголяет своею этой праведностью, вводит в соблазн наивных детей средневековья!
А если не праведность, то что — злоба, которая приведет к установлению всеобщего счастья?
Но вот и военный совет. Рассаживаются, конечно, по чинам и выше всех чин оказыается у Никиты Акомината, который недаром же околачивался при дворе и чины там зарабатывал. Никита усаживается, раскладывает свои таблички для записи, делится впечатлениями с советником Ласкарем.
— Какой же молодчина этот кир Апокавк, как доходчиво сказал! Действительно, чего чает народ — избавителя, единственно избавителя от угнетателей, от кочевников, от бед людских. В одном месте он тонко намек-пул — при бывшем царе Андроник казался заступником народным, вождем. Теперь как сам царем сделался…
«Народ, народ! — с раздражением думает уже успевший устать Денис. — Все бы им народ!»
Наконец военный совет открывается и по указанию претора вводят диссидентов. Это действительно Фома Русин, брат покойной Фоти, со всегда злым и напряженным лицом. Рядом с ним Стративул, тот самый, из постоялого двора. Кивает Денису, ухитряется подмигнуть ему веселым оком гуляки.
Фома излагает требования дезертиров Пафлагонской фемы, если претор и дука желают, чтобы они вернулись в войско. Полугодовой запас хлеба и кормов вперед, полное прощение всех недоимок и провинностей…
— Кроме уголовных, — вставляет Денис.
— Кроме уголовных… — опешив, обещает Фома.
— Я согласен, — говорит Денис и, встав, протягивает ему руку. Дука, чувствуется, страшно таким оборотом недоволен, он возмущенно трет себя по лысине… Но что он может сделать, царский претор уже решил! «Э, — думает Денис. — У них тут отношения было зашли в тупик. Разберемся после победы!»
В ходе совета выяснилось, что новый эмир агарянский со странным именем — Кучафслан (во всяком случае, так на изысканный византийский слух) нарушил все прежние договоренности и замирения, разорил Гангры, Гераклею, Меропию, теперь курочит Филарицу, люди уж не знают, куда им податься, бросают все.
— Поп его туда-сюда водит, наш же бывший поп… — устало говорил Цурул, который день и ночь думает об этом окаянном Кучафслане.
— Какой поп?
— Этот Валтасар из Филарицы, который весной удрал в столицу, говорят, мятежникам помогал…
— О! — встрепенулись акриты. Они уж, как несущие службу на границе, знакомы с жизнью зарубежной не понаслышке. — Этот расстрига? Он, говорят, в басурманскую веру переделался, у эмира там первый мурза.
А Денис вспоминал, как широким жестом отпустил этого ренегата, после того как Андроник отдал его с головою. Выходит, что Андроник людей-то получше знает, во всяком случае византийских!
Слышно было, как к подъезду подскакал всадник, на оклик часовых отозвался, что вестник из войска Враны. Все напряглись, замолчали, этих известий ждали все. А он еще бежал по лестнице, а кричал охрипшим от скачки голосом — победа, победа!
— Слава Богу! — крестились все. — Может быть, удастся в мире запахать и засеять. А то что же тогда будет зимою? Голод и мрак!
Военный совет прервался, отец Апокавк срочно готовил благодарственный молебен. Члены совета и приглашенные обступили вестника, обтирали ему лоб, подавали чашу с напитком. Хотелось узнать подробности.
Вестник рассказал, что знал о победе на Скамандре. Ватац убит, его преступное воинство рассеяно, погибли сыновья из лучших семей. Вестник сам мало что знал или осторожничал на всякий случай. Рассказал только поразительный слух, будто царевна там объявилась волею чудес. Она и войско Враны за собою повела, она же и плясуньей прикинулась, перед мятежниками представляла, чтобы им глаза затуманить. Народ говорит — уж не оборотень ли, уж не мурин ли запечный?
Военный совет возобновился. По данным разведки было ясно, что сатанинский эмир Кучафслан укрепился на Хоминой горе под Филарицей, туда свозят все им награбленное, сгоняют пленных людей. Оттуда, по всей очевидности, он собирается в обратный путь к себе за горы.
Военачальники только крякали, не смея выразить надежды…
Когда все разъезжались, бывшие дезертиры, а ныне вновь полноправные стратиоты Пафлагонской фемы, открыто усаживаясь на своих лошадей, говорили:
— Оборотни, везде оборотни… Уж я бы этих оборотней, особенно которые из баб…
— А между прочим. Фома, этот Дионисий, который твой родственник, если он бес, то он понимающий бес!
— Ты что, Стративул, сбрендил? Как может быть мой родственник — бес?
— Ну и что ж тут такого! Вон кир Апокавк, слышал? Он прямо говорит — и бесы веруют.
— Ты что. Стративул? Как может бес веровать? Ведь он же б-е-с!
— Ты, Фома, перепил? Если хоть один самый мелкий бесок не верует, значит. Господь не всемогущ? Иначе какой же он пантократор, вседержитель?
— Ну, Стративул, вот не знал, что ты такая гнида! И без того замученное худое лицо Фомы Русина исказилось злобной гримасой, он перегнулся над седлом и ударил мирного Стративула рукояткой меча в висок.
— Убивают! — закричал тот. — Караул! Римляне, помогите!
Дука Цурул, при всем своем благоговении перед синэтером царя, не мог не удержаться, чтобы не проворчать — вот, мол, последствия либеральничанья со всеми этими стратиотами… Денис ничего не ответил, он старался представить себе Хомину гору и подходы к ней. Ведь и землянику когда-то собирали там с Фоти на ее травянистых склонах.
И вот они скачут по дороге через степь, кругом полыхают пожары, стелется гарь, дым плотен, словно занавес, но над ним сияет обновляющееся каждый день солнце, и всадники скачут как на праздник, у всех чешутся руки — буквально.
