Пертская красавица, или Валентинов день - Скотт Вальтер (электронную книгу бесплатно без регистрации .txt) 📗
В тот час испытания Торквил, сам не знавший страха, был охвачен тревогой за Гектора, но быстро успокоился, видя, как уверенно держится его любимец. И те немногие слова, с какими юный вождь обратился к своему клану, прозвучали смело и должны были воодушевить бойцов: он выразил решимость разделить их жребий, ждет ли их смерть или победа. Но не осталось уже времени для наблюдений. Королевские трубачи протрубили вступление на арену, пронзительно и одуряюще загудели волынки, и воины двинулись правильным строем, все ускоряя шаг, пока не перешли на легкий бег и не встретились на середине поля, как бурная река встречается с набегающим морским прибоем.
Первые два ряда стали рубиться длинными мечами, и бой, казалось, развивался поначалу как цепь независимых поединков. Но вскоре с той и другой стороны, распаленные ненавистью и жаждой славы, стали пробиваться в промежутки воины вторых и третьих рядов, и теперь битва уже являла картину общей сечи: над хаосом свалки то поднимались, то опускались громадные мечи, одни — еще сверкая, другие — залитые кровью, и так быстро они двигались, что казалось, будто ими управляют не человеческие руки, а какой-то сложный механизм. Многие бойцы, так как в тесноте стало невозможно пользоваться длинным мечом, уже пускали в ход кинжалы и пытались подойти к противнику совсем близко, чтобы тот, размахнувшись мечом, не мог их задеть. Хлестала кровь, и стоны раненых сливались с воем кидавшихся в сечу — потому что во все времена шотландские горцы, верные своему исконному обычаю, не кричали в бою, а скорей завывали. Однако зрители, даже те из них, чей взор был привычен к зрелищу крови и смятения, не могли разобрать, какая сторона берет верх. Бой, правда, шел, то придвигаясь ближе, то отступая, но это говорило всякий раз лишь о кратковременном превосходстве, которое тут же утрачивалось под натиском противной стороны. Дикая музыка волынок еще звучала над сечей и побуждала бойцов с новым рвением кидаться в битву.
Но вдруг, словно по обоюдному сговору, волынки пропели сигнал к отступлению, он был дан заунывными звуками, означавшими, казалось, погребальную песнь над павшими. Стороны прекратили схватку и разошлись для передышки на несколько минут. Зрители жадно оглядывали поредевшие ряды бойцов, когда те выходили из сражения, но все еще невозможно было решить, кто понес больший урон. Хаттаны потеряли меньше людей, чем их противники, но зато их окровавленные плащи и рубашки (многие бойцы на той и другой стороне сбросили с себя плащи) показывали, что раненых среди них больше, чем у кухилов. В общей сложности человек двадцать с обеих сторон лежали на поле мертвыми или умирающими, и разбросанные всюду отрубленные руки и ноги, раскроенные до подбородка головы, торсы, рассеченные вкось от плеча до сердца, показывали, как была яростна битва, каким грозным, оружием велась и с какою губительной силой владели им бойцы. Вождь клана Хаттан дрался с неустрашимой отвагой и был легко ранен. Эхин тоже сражался мужественно в кольце своих телохранителей. Меч его был окровавлен, осанка — смела и воинственна, и он радостно улыбался, когда старый Торквил, заключив в объятия, осыпал его похвалами и благословениями.
Оба вождя, дав бойцам передохнуть минут десять, снова построили свои отряды, численность которых сократилась на добрую треть. Бой передвинулся теперь ближе к реке: на прежнем месте схватки, заваленном телами убитых и раненых, стало тесно. Можно было видеть, как раненые — то один, то другой— приподнимались взглянуть на поле битвы и снова откидывались на спину — большей частью затем, чтобы тут же умереть от потери крови, так и хлеставшей из зияющих ран.
Гарри Смита было легко различить среди прочих — но не только по его городской одежде, а и по тому, что он одиноко стоял, опершись на меч, на прежнем месте боя, подле тела человека, чья голова в шапочке горца, на десять ярдов отскочившая от тела под мощным ударом меча, была украшена дубовым листом — знаком принадлежности к личной охране Эхина Мак-Иана. Генри с той минуты, как убил этого человека, больше не нанес ни одного удара, довольствуясь обороной: отражал удары, предназначенные ему самому, и несколько раз отвел удар, нацеленный на вождя. Когда Мак-Гилли Хаттанах дал своим людям сигнал снова сомкнуться в ряды, его не на шутку встревожило, что могучий наемник остается в стороне и не выказывает ни малейшего расположения вернуться в строй.
— Что с тобой? — сказал вождь. — Неужели в таком сильном теле такой слабый и робкий дух? Ступай, сражайся!
— Ты сам только что назвал меня вроде как поденщиком, — возразил Генри. — Если я — поденщик, видишь, — он указал на обезглавленное тело, — я сделал достаточно за дневную плату.
— Кто мне служит, не считая часов работы, — возразил вождь, — тех я, не считая, награждаю золотом.
— Если так, — сказал Смит, — я сражаюсь как воин-доброволец — и на том посту, какой мне полюбился.
— Хорошо, на твое усмотрение! — ответил Мак-Гнлли Хаттанах, почтя разумным ублажить столь могучего помощника.
— Договорились! — сказал Генри.
Взяв к плечу свой тяжелый меч, он поспешно вступил в ряды и занял место напротив вождя клана Кухил.
Тогда-то — в первый раз — в Эхине проявилась неуверенность. Он издавна привык видеть в Генри лучшего бойца, какого могли выставить на поле боя Перт и вся его округа. К ненависти, с какой юный горец смотрел на соперника, примешивалось воспоминание, как еще недавно кузнец, невооруженный, с легкостью отразил его отчаянное и внезапное нападение, и теперь, увидев, что Генри Уинд с окровавленным мечом в руке неотрывно глядит в его сторону, как будто замыслил устремиться прямо на него, юноша пал духом и выказал первые признаки страха, не ускользнувшие от его приемного отца.
Счастьем было для Эхина, что Торквил, разделяя воззрения тех, среди кого он жил, да и по самому складу своему, был не способен представить себе, чтобы человеку его племени, а тем более вождю и его, Торквила, питомцу, могло недоставать прирожденной храбрости. Будь он способен вообразить что-либо подобное, горе и гнев толкнули бы его на отчаянный шаг: он своей рукой лишил бы Эхина жизни, чтобы не дать ему запятнать свою честь. Но простую мысль, что его долг по природе своей трус, ум его отвергал как нечто чудовищное и противоестественное. Суеверие подсказывало другую разгадку: на вождя навели порчу злым колдовством! В тревоге, шепотом Торквил спросил Гектора:
— Чары снова омрачают твой дух, Эхин?
— Да! Я жалкий человек! — ответил несчастный юноша. — И вот он стоит предо мной, лютый колдун!
— Как! — вскричал Торквил. — Вот этот? И на тебе доспех его работы?! Норман, несчастный мальчик, зачем ты принес эту проклятую кольчугу?
— Если моя стрела не попала в цель, я могу только пустить вслед за стрелой свою жизнь, — ответил Норман-нан-Орд. — Держитесь стойко. Вы увидите, я разобью заклятие.
— Да, держись, — сказал Торквил. — Пусть он колдун, но я слышал своими ушами — и своим языком повторяю: Эхин выйдет из битвы живой, свободный и невредимый… Где он, саксонский колдун, который может опровергнуть это предсказание? Как он ни силен, он и пальцем не дотронется до моего питомца, пока не свалит весь дубовый лес со всей порослью. Сомкнитесь кольцом вокруг долта, мои сыны! Bas air son Eachin!
Сыновья Торквила подхватили эти слова, означавшие: «На смерть за Гектора!»
Их преданность вновь придала Эхину отвагу, и он смело крикнул менестрелям своего клана:
— Seid suas! — Что означало: «Гряньте!» Волынки пропели боевой призыв, но два отряда сходились медленней, чем в первый раз: противники узнали и оценили друг друга. Генри Уинд в нетерпении начать борьбу вырвался из рядов клана Хаттан и сделал знак Эхину выйти на поединок. Однако Норман бросился вперед, заслоняя названого брата, и на мгновение все замерли, как будто оба отряда согласились принять исход поединка как знамение судьбы. Горец выступил, подняв над головой двуручный меч, словно собираясь им ударить, но, едва подошел на длину клинка, он отбросил громоздкое это оружие, легко перепрыгнул через меч Смита, когда тот попробовал подсечь его на бегу, обнажил кинжал и, подобравшись таким образом вплотную к противнику, ударил кинжалом — подарком Смита! — сбоку в шею, причем направил удар книзу, в грудь, и громко провозгласил:
