Санджар Непобедимый - Шевердин Михаил Иванович (лучшие бесплатные книги .TXT) 📗
«А, молодой человек, — размышлял толстяк, пока назир старался оправиться от безумного волнения, сжавшего ему до боли сердце, — ага, ты только сейчас сообразил, что мы тоже имеем уши, что мы тоже кое–что понимаем в вопросах жизни нашей родной страны и в делах некоторых темных людишек, которые из заграницы лезут со своими цепкими лапами к нашему горлу, хотят, очень хотят волосяной аркан на горле народа затянуть… Вот о чем ты думаешь, дорогой юноша. И ты думаешь еще, как бы хорошо было, если б этого неприятного свидетеля твоей неприятной беседы здесь не было. И ты еще думаешь, господин выродок, о том, как бы этому свидетелю заткнуть глотку и оставить его здесь посреди пустыни, чтобы шакалы ободрали и слопали его мясо, а солнце и гармсили высушили его кости. Ну, нет, господин потаскушка, аллах не напрасно вложил зернышко мудрости в череп Гуляму, и мы еще проведем за нос вашу паршивую желторотую милость…»
— Эй ты, жирняк, — хрипло проговорил назир, — что ты расселся, как кази–калан бухарский…
— А, что угодно вашей милости?
— Ты что, оглох? Иди сюда… Положи хурджун на нашего коня…
— А? — Магог приложил ладонь к уху и рысцой побежал к назиру. — А? Что вы изволили приказывать? Ветер, господин… относит ваши слова, господин…
— Да ты глуховат, я вижу, — с заметным облегчением сказал назир и повторил крикливым, капризным голосом приказание.
— Будет исполнено, будет исполнено, вот теперь мы слышим… — и Гулям Магог потащил тяжелый хурджув к своей лошади.
— Стой! — крикнул назир. — Стой… не туда несешь, говорят тебе… глухой дурак. У тебя жиром, что ли, уши заплыли?
Но до тех пор, пока он не схватил за плечо Гулям Магога, тот так и не обернулся на крик.
Толстяк так наивно моргал глазами, так забавно оттопыривал нижнюю губу, что назир, даже если и имел в душе какие–нибудь сомнения, теперь окончательно уверовал в то, что этот грузный, бестолковый степняк глуховат, придурковат и совершенно безвреден. Проследив за тем, чтобы хурджун был хорошо приторочен к седлу, назир взобрался на коня и, приказав показывать дорогу, направился к далеким холмам, чуть маячившим в желто–пегой мари.
Но когда Гулям Магог, следуя приказанию, вздумал поехать впереди, назир истерическим выкриком остановил его:
— Куда? не смей вырываться вперед… Позади меня поедешь.
Магог в полном недоумении остановил лошадь.
— Так–то, — проворчал, проезжая мимо, назир.
— Но… а дорогу как я буду показывать?
— А ты вежливо объясняй: «Будьте милостивы, поверните вправо! Поверните, если вас это не затруднит, налево!» — И тихо добавил: — Так вас, мужланов, надо учить…
«Афганец» все крепчал. Степь уже не шелестела, не звенела. Низко над землей сплошным потоком мчался, ревя и воя, песчаный поток. Песок больно хлестал по лицу, по рукам. В воздухе стоял все нарастающий стон, заглушавший все прочие звуки. Быть может, поэтому назир только один раз, да и то очень смутно, слышал голос своего проводника…
Когда назир уже в кромешной тьме по чуть мерцавшему огоньку костра набрел на своих людей, он вознамерился строго допросить Гулям Магога, но оказалось, что тот исчез.
— Видно, он не только глух, но и слеп. Мы же сами нашли дорогу, — самодовольно заявил своим спутникам назир и, рисуясь, добавил: — Что значит закалять свою волю и тело охотой… Ну, а теперь в путь. Скорее из этой проклятой долины.
Через минуту кавалькада двинулась прямо на север.
Темна ночь, когда свирепствует «афганец» на границе. Скрежещет по оконному стеклу крупный песок. Далеко на чужой стороне полыхают зарева тревожных костров…
Прижав к уху трубку полевого телефона, пограничник четко и раздельно произносит слова рапорта. Несмотря на стоящую в комнате пыль, несмотря на гнетущую духоту, командир в полной красноармейской форме. Гимнастерка застегнута на все пуговицы, ремни и кобура блестят, слышно позвякивание шпор. На тоненьком ремешке на руке висит дорогой работы камча. Из–под щеголеватой буденовки выбиваются русые кудри; щеки, подбородок тщательно выбриты.
— Докладывает начальник заставы, — говорит в телефонную трубку пограничник, — разрешите доложить…
Он вскидывает глаза на толстощекое, лоснящееся лицо Гуляма Магога и многозначительно хмурит брови. Толстяк навалился всем телом на грубо обтесанные доски стола и так внимательно слушает, что даже губы у него шевелятся. Точно он старается вместе с начальником заставы передать кому–то на другом конце провода все самые последние новости.
— Одного взяли, — продолжает докладывать пограничник, — из Дарьи вытащили… Захлебнулся, но отошел… Нет, товарищ комбриг, не говорит, ничего не говорит. На кого похож?.. Вроде как не здешний, — и обличье и одежда. Нет, не афганец, нет… Разрешите доложить, товарищ Кошуба, второго упустили, то есть утонул он… Да, так точно.
Последовала небольшая пауза. «Зуммер», попискивая, передавал, судя по выражению лица командира, что–то очень значительное. От сознания важности минуты Гулям даже приподнялся на табурете, и стол затрещал под напором его могучего тела.
Пограничник отчаянно замахал на него рукой и прокричал в трубку:
— Товарищ Кошуба, дело–то очень серьезное. Прикажите самому доставить нарушителя. Надо лично вам доложить про… Этот самый задержанный встречался у Белого тополя с одним бухарским работником… А… что? По телефону нельзя? Так точно, нельзя. Послезавтра быть в Дюшамбе? Есть, быть в Дюшамбе. С Гулямом? Есть быть с Гулямом.
Толстяк совсем лег на стол и с напряженной и в то же время умильной улыбкой смотрел на пограничника.
— Скажите командиру Кошубе, — молил он свистящим шепотом, — скажите начальнику и другу нашему Кошубе, что друг его и верный слуга Гулям по прозвищу Магог шлет ему поклон и пожелание всяческого благополучия.
Трудно проследить путь одинокого всадника на горных каменистых тропах… Затерялся в горах и след Санджара.
Рассказывают, что видели командира в Сары–Кунда.
Был большой той у мечети и ликование народа. Санджар сидел на почетном месте в кругу стариков, рука об руку с Сираджеддином. Только Сабирбай да мухтасиб не присутствовали на празднике. Сабир, узнав, что приехал Санджар, впал в великий гнев и, как говорили дехкане, черная кровь дошла до сердца и он в гневе умер. А «вонючий» блюститель нравственности бежал прямо из мечети в горы столь поспешно, что забыл свои калоши и резной посох.
Видели якобы Санджара в Ущелье Смерти.
Одинокий, он скакал ночью при свете желтой луны по берегу соленой речки, и тень его отражалась в поблескивающих струях. Говорили, что вслед за Санджаром скакали на некотором расстоянии еще два всадника. У Могилы Афганца, когда луна зашла за тучи, внезапно послышалась стрельба, лязг стали о сталь. Ночную тьму прорезало дикое ржание лошадей, человеческий вопль. А когда луна выкатилась снова на звездный простор небес, всадник все так же ровным галопом скакал на запад. На следующий день ехавшие в Миршаде кочевые узбеки обнаружили уже застывшие трупы двух неизвестных, увешанных дорогим оружием.
Впрочем, так ли это было, трудно сказать. Имя Санджара–непобедимого и поступки его стремительно обрастали легендами, и правду становилось нелегко отличить от вымысла…
Рассказывают, что вблизи Байсуна Санджар, как вихрь, ринулся с саблей наголо в кишлак Сагын, где свирепый басмач Пансат Исмаил, непримиримый враг Советов, пировал на своей свадьбе с дочерью местного помещика Атабека. Басмачи разбежались, как трусливые шакалы, а самого Пансата Санджар вел за собой много верст на веревке, привязанной к седлу.
Дехкане несколько раз кидались с палками и камнями на подлого курбаши и пытались прикончить его. И только потому, что Санджар говорил народу: «Не трогайте эту вонуючую гадину, дайте мне отвести его в Байсун! Там будет над ним суд скорый и правый», — люди сдерживали себя и ограничивались криками и угрозами. Но когда Санджар уехал из Байсуна, они вырвали курбаши из рук милиционеров и повесили его на базаре….
