Джура - Тушкан Георгий Павлович (мир бесплатных книг TXT) 📗
III
Максимов взглянул на часы и принялся тормошить Кучака. Тот испуганно вскочил на ноги и уставился на Максимова, видимо спросонок не совсем понимая, что с ним.
— Садись, Кучак, — сказал Максимов. — Будем пить чай и есть, и ты расскажешь мне о том, где ты родился, где жил, что делал, с кем дружил, с кем ссорился и как очутился здесь. Одним словом, расскажи мне все о своей жизни.
— Совсем все? — спросил Кучак, помолчав.
— Все, — ответил Максимов.
— Совсем, совсем все? — опять переспросил Кучак. — Да, всю свою жизнь, все, что ты перенес и передумал, и все, что думаешь делать.
Кучак несколько раз глубоко вздохнул, как бы собираясь с духом, и начал. Волнуясь, он запинался, подыскивая слова, забегал вперед, говорил неуверенно и несвязно. Но по мере его рассказа голос у него окреп, речь стала спокойнее. Когда он заговорил о своей жизни в горах, он упомянул об аксакале. Неожиданно для себя Кучак понял, что Искандер потерял в его глазах все свое величие. — Знаешь, начальник, — сказал Кучак Максимову, — ведь мы очень хорошо жили бы, если бы не аксакал. Он у нас почти все забирал, работать на себя заставлял. Он мне прикажет — я все делаю и его боюсь. А в Кашгарии в сто, в тысячу раз хуже было… Максимов усмехнулся и попросил его продолжать по порядку. Кучак рассказал, как он с золотом бежал от Джуры. — Я хорошо знал цену золота из песни о богатстве. Вот слушай, я спою.
И Кучак запел:
— «Пусти меня гнаться за золотом. Я вижу: самый несчастный из людей — это бедняк. Для аксакала он ничто. Его жена издевается над ним, и самый ничтожный его толкает. Золото доставляет честь и славу, дружбу и согласие. Пустите же меня гнаться за золотом, и я обрету счастье и долголетие!»
Кучак кончил напевать и спросил:
— Правда это?
Максимов помолчал и вместо ответа спросил:
— А сам ты как думаешь?
Кучак так засмеялся, что Максимов сразу и не понял, смех это или рыдания.
— Брехня! — сказал Кучак. — У меня слов не хватит объяснить тебе, почему я песни пел, сказки и легенды любил… И все же из его нескладного объяснения Максимов многое понял. Много песен, сказаний и легенд знал Кучак наизусть, и, как бы ни было ему плохо, он всегда восполнял убожество своей жизни воображением. Получалось так, что он наполовину жил в каком-то нереальном, им самим придуманном сказочном мире, где счастье было в том, чтобы ничего не делать, быть сытым, побольше спать, а все бы делалось само собой. Он и на восток устремился только потому, что оттуда приезжали купцы и что там, по-видимому, была та сытая жизнь, которую так красочно воспевали старинные песни. Кучак рассказал о встрече с баями и Саидом, о том, как он раздумал идти туда, где соседями ему будут такие скверные люди, как эти баи, и как он все же попал в Кашгарию. Кучак рассказывал о своей жизни за границей. Раньше он боялся побоев аксакала, боялся остаться без еды, но страх потерять золото был превыше всего. Он его мучил и днем и ночью. Из-за золота Кучака преследовали, мучили и хотели убить, а пропало золото — и исчез большой страх.
По мере своего рассказа Максимову Кучак сам увидел как на ладони всю прожитую им жизнь. И то, что такой важный начальник говорит с ним, Кучаком, которого в Кашгарии не считали за человека, говорит как с равным, наполняло Кучака гордостью. Кучак разошелся. Он говорил и сам поражался мудрости своих слов. Бывает так: сбивают, сбивают сливки, а все ещё нет масла, и вдруг какой-то один удар мешалкой — и сразу появляется масло; ещё несколько ударов — и все сливки превращаются в масло. Много лет жил Кучак. Он переживал отдельные неприятности, радовался отдельным удачам, но по-настоящему осмыслил свою жизнь только тогда, когда его спас Джура от смерти в войлочной норе. Но тогда он понял только пережитое. И он хотел только одного — вернуться на родину.
— Знаешь, мне теперь стыдно, — говорил Кучак. — Что такое золото, камни? Я не знал, думал: золото — это все. Я в Кашгарии с золотом был, а человеком не был. А уж мучился, не ел, не спал… Если бы не Джура, совсем замерз бы нищим на базаре, мой труп съели бы собаки. Хорошо к себе вернуться!
— Ты вернулся, а здесь война, басмачи. Что же ты думаешь делать?
— А у нас в Мин-Архаре басмачей нет.
— А разве твоя родина — только твоя кибитка в Мин-Архаре? Разве может каждый человек в отдельности защищаться от многих басмачей? Не лучше ли объединиться и покончить с басмачами и с войной?
Об этом Кучак не думал раньше, а подумав сейчас, согласился, что это самое мудрое.
Максимов много говорил о необходимости бороться с врагами народа во имя будущей счастливой жизни.
— Значит, ты поможешь мне захватить басмачей в Горном кишлаке? — так закончил Максимов.
— А разве я могу помочь? — спросил Кучак. — Я ведь не умею стрелять из винтовки.
— Тебе не надо поражать врагов пулей. Ты будешь поражать их словом… Ты как прошел засаду? — спросил Максимов. — Они видели меня в кишлаке, — ответил Кучак. — Я сказал, что иду в разведку.
— Знаешь, Кучак, тебе опять придется одному идти к басмачам, — сказал Максимов.
— Опять одному?! — горестно воскликнул Кучак. — Опять, — подтвердил Максимов. — Ты храбрый и смелый человек, и ты поможешь нам победить басмачей. Я научу тебя, что делать, что говорить.
— Ты верно говоришь, — сказал польщенный Кучак, — я, конечно, очень храбрый человек.
— Кто тебя видел в лицо?
— Никто, — ответил Кучак. — Я перевязал лицо платком и сказал, что у меня зубы болят. Я видел, так делал один, который приехал к Шарафу. Курбаши его не узнал, а тот размотал белую чалму с лица, вынул ненастоящий глаз из правой глазницы, в чистой воде промыл и назад вставил. Тогда Шараф поклонился ему в ноги и говорит: «Приказывай». Я все видел через дырочку в кошме. — Он не называл его имам Балбак? — спросил Максимов, впиваясь глазами в Кучака.
— Не слыхал, — ответил Кучак.
— Так… — подумав, сказал Максимов. — Ты вернешься в кишлак с запада. На тропинке тебя остановит засада. Скажешь, что ты идешь из разведки и встретил по пути только двух охотников, а красных аскеров и следа нет. Потом ты останешься с басмачами. Сколько их? — Четыре.
— Совсем мало! И ты будешь петь им свои песни. Мне Джура говорил, что ты манасчи… Ты должен сделать все, чтобы отвлечь басмачей. С места, где они расположились, видна почти вся тропинка. Пой так, чтобы они туда не смотрели. А остальное буду делать я. Только помни: от тебя многое зависит. Кучак был очень испуган. Ему не хотелось идти к басмачам. Но начальник сказал: «От тебя многое зависит». Значит, он, Кучак, может принести большую пользу. Шутка ли, сам начальник доверяет ему большое дело! Больше всего Кучака поразило то, что начальник сказал о силе слов его, Кучака. Никто никогда ему не говорил ничего подобного. Вот уж не думал Кучак, что он так силен! А ведь в Кашгарии он был жалким ничтожеством. Лучше, превозмогая страх, совершать большие, настоящие дела, необходимые для себя и для народа, и чувствовать себя человеком, чем уподобляться растению или пугливой птице.
Джура всегда был храбрым, а Кучака считал последним трусом. Ну что же, он, Кучак, докажет, на что он способен… И как ни заманчиво горел костер под большим котлом с бараньим мясом, Кучак с достоинством поднялся и, обменявшись несколькими словами с Максимовым, пошел в горы.
IV
Донеслось цоканье подков о камни, и невдалеке показались конники.
Максимов пошел навстречу. Федоров, молодой стройный кавалерист, спешился, доложил о численности взвода и, выслушав распоряжение Максимова, приказал бойцам осмотреть подпруги, покормить лошадей, отдохнуть и поесть. Готовность — через час. Максимов, Федоров и его заместитель сели у костра. — В Горном кишлаке неопытные басмачи, — сказал Максимов. — Их не придется по одному выколачивать из-за камней, как было раньше. Будь это Джаныбек — против него лучше всего было бы двинуть кавалерию. Если бы это был Давлет-бай, против него лучше всего было бы использовать джигитов добротряда — наши альпийские войска, чтобы они, пробравшись по крутизнам, ударили с тыла… Этот пакет, — сказал Максимов, подавая Федорову пакет с фирманом, привезенным Кучаком, — весьма секретный, особой важности, надо сейчас же послать в город. Дать охрану.
