Инженю - Дюма Александр (книги полностью бесплатно .TXT) 📗
И тут Ревельон, словно в ответ на эти вопли, услышал у себя за спиной голос:
— Закрывайте, господин Ревельон, закрывайте! Он обернулся и увидел Оже.
В нескольких шагах позади, с крыльца дома, дочери фабриканта со слезами на глазах умоляли отца отойти от ворот.
— Закрывайте, сударь! Закрывайте! — повторил Оже. Ревельон захлопнул окошечко.
И сразу раздался грозный рев проклятий; на ворота обрушились тысячи ударов, словно толпа только и ждала, когда закроется это окошечко, чтобы открыть военные действия.
Оже подтолкнул Ревельона в сторону дочерей и нескольких рабочих, оставшихся верными хозяину:
— Бегите! Бегите!
— Бежать! Но почему? — спросил Ревельон. — Я не сделал ничего дурного этим людям!
— Послушайте их, — сказал Оже и, вытянув руку, показал Ревельону на ворота, за которыми убийцы кричали: «Смерть ему! На фонарь!»
Толпа уже подумала о двойной пользе, какую можно извлечь из длинной железной длани, что до сих пор служила только для подвески фонарей.
Так как правительство больше не хотело вешать от своего имени, народ, чтобы не дать погибнуть этому замечательному общественному институту, захотел вешать от собственного имени.
Ревельон, охваченный ужасом, потерявший дар речи, дал уговорить себя и, бежав вместе с дочерьми через сад, куда еще не ворвалась толпа, смог, сделав большой крюк, укрыться в Бастилии.
«Ну, теперь поглядим, что здесь произойдет!» — решил Оже.
LVII. ГЛАВА, В КОТОРОЙ УДАРЯЕТ МОЛНИЯ
Ворота, однако, не поддавались.
Кстати, нападавшие не могли не оглядываться по сторонам и видели в каких-то двухстах шагах силуэт Бастилии; этому гранитному великану было достаточно поднести зажженный фитиль к одной-двум пушкам, чтобы уничтожить собравшихся у дома Ревельона людей, которые еще боялись производимого ими шума.
Оторвав взгляды от зубцов Бастилии, нападавшие высматривали каждый угол улицы, откуда, как они ожидали, может появиться стража, грозная стража с площади Дофина!
Кое-кто в толпе с тревогой вглядывался в окна Ревельона, не доверяя их молчанию, ибо из-за жалюзи мог высунуть свое расширяющееся жерло тромблон и дать по скоплению людей свой страшный залп, ни одна пуля которого не пролетит мимо цели.
К тому же надо было выполнять пункты объявленной программы и сжечь пресловутое чучело Ревельона.
В эту секунду какой-то усердный исполнитель поднес факел к связке соломы, и занялся огонь.
Сумерки — лучшее время для фейерверков! Мы говорили, что с самого начала ворота были закрыты и заперты накрепко, но от огня дубовые створки пошли трещинами и стали весело потрескивать; вскоре весь дом заволокло дымом.
Аутодафе дома Ревельона длилось уже больше часа; бунт бушевал полдня, но ни одна перевязь, ни одна шляпа с галунами, ни один штык в предместье не показались.
Чем объяснялась эта бездеятельность властей? Надо с грустью признать: по всей вероятности, она исходила от королевского двора.
На этот день, 27 апреля, назначали открытие Генеральных штатов. Двор, которому был известен состав депутатов, ничего так не боялся, как этого открытия, уже перенесенного на 4 мая; двору необходимо было добиться, чтобы Генеральные штаты не открылись и 4 мая, как они не открылись 27 апреля.
На что же надеялся двор? Двор рассчитывал, что к этой банде из пятисот — шестисот негодяев и к сотне тысяч зевак, наблюдающих за ними, присоединится тридцать — сорок тысяч голодных и безработных рабочих; что ограбление дома Ревельона пробудит у бедняков роковое желание последовать этому примеру; что они разграбят дюжину богатых особняков, и это будет вполне обоснованным предлогом для того, чтобы отложить заседание Генеральных штатов и стянуть войска в Париж и Версаль.
Поэтому ничто не мешало мятежникам из предместья Сент-Антуан. Вследствие этого около трех часов дня общее напряжение начало ослабевать; дом Ревельона никто не защищал, соседи не вмешивались, власти не предпринимали карательных мер — следовательно, можно было действовать без оглядки и боязни.
В четыре часа мятежники смело взялись за ворота и стали серьезно готовиться штурмовать ограду.
Только в эти минуты подошло подразделение стражников и вступило в переговоры с нападавшими.
Это подразделение, кстати, было слишком слабым и не способным ни на что, кроме переговоров.
Поняв это, мятежники, ободренные притворным сопротивлением стражников, продолжили осаду дома.
Тогда и прозвучали первые выстрелы; но было уже слишком поздно: люди разгорячились. В ответ на выстрелы полетели камни, стражники потерпели поражение и обратились в бегство.
Когда избитые камнями стражники бежали, нападавшим оставалось лишь штурмом взять дом.
Они даже не дали себе труда высадить дверь: приставив к стенам лестницы, мятежники проникли в дом через окна, и те, что залезли первыми, распахнули двери и окна перед оставшимися во дворе. Но в то время, когда нападавшие карабкались в окна, загорелся склад обоев. Почему это произошло? Об этом никто так и не узнал.
Возникла страшная неразбериха; каждый поступал согласно своим склонностям и стремлениям: одни рассыпались по комнатам и выбрасывали из окон мебель; другие бросились в винный погреб; самые рассудительные искали кассу.
Туда-то мы и приведем нашего читателя, если он разрешит нам это сделать.
Касса Ревельона находилась в небольшом здании, выходившем на отдельный двор, где брали пробы красок.
Касса была на втором этаже и состояла из довольно просторной комнаты, служившей конторой и расположенной между маленькой прихожей, через которую в нее входили, и кабинетом, куда вела отдельная дверь.
В этом маленьком кабинете и стояла касса.
Этот внушительный предмет обстановки представлял собой большой деревянный сундук, который, даже когда он был пустой, с трудом могли бы передвинуть трое мужчин. Железные засовы (металла на них не пожалели), гвозди с огромными шляпками, ручки, кованые углы, висячие замки предохраняли сундук и от руки времени, и от рук воров.
Вход в кабинет отыскать было нелегко. Туда вела небольшая винтовая лестница; знать это могли только рабочие.
Грабители же предпочли рассеяться по дому Ревельона; они взламывали секретеры, били зеркала и хватали все, что представляло хоть какую-то ценность.
Когда во двор ворвалась толпа, Оже укрылся в кассе. Отсюда он наблюдал за тем, как бушует буря: красноватые облачка пламени и едкий дым начали проникать во двор, как будто они стремились отыскать свежий воздух и небо.
Сидя на сундуке, Оже смотрел на этих одержимых, метавшихся словно полчище бесов в аду.
Расположившись за железной решеткой маленького кабинета, Оже, казалось, ждал, когда мятежники ворвутся и в его святилище.
Но — какое странное, почти чудесное избавление! — никто Оже не беспокоил, ибо грабители неистовствовали в другой стороне.
Кстати, все чаще слышались выстрелы: это из предместья подошел отряд солдат французской гвардии под командованием г-на дю Шатле — правда, отряд насчитывал самое большее человек двадцать пять или тридцать.
На звук стрельбы Оже подошел к выходящему на улицу окну и увидел, как упало несколько человек. Не зная, сколько пришло солдат французской гвардии, он должен был предположить, что их вполне достаточно, чтобы подавить бунт.
— Я пропал! — прошептал Оже. — Кассу грабители не тронули, через полчаса солдаты станут хозяевами положения.
И он от отчаяния рвал на себе волосы.
— Хорошо! — вдруг воскликнул он. — А если я сам сделаю то, чего не сделали эти глупцы?
Оже спустился в небольшой двор, бросил горящую бумагу в бак со скипидаром — тот с шипением вспыхнул, и красновато-зеленая струя огня, словно змея, поползла по стене.
Он увидел, как загорелись в чанах краски, разведенные на эфирных маслах, услышал, как трещит деревянная обшивка стен, и, открыв сундук, достал из него мешок с золотыми монетами, которые, как нам уже известно, были сложены аккуратными столбиками.
