На край света - Кедров Владимир Николаевич (список книг TXT) 📗

Слышалось храпение и дыхание спящих. Люди спали вповалку, кто — на лавках, кто — на полу. Кроме Попова с его покручениками, в избе жили якут Удима, двое среднеколымских казаков и их приказный.

Жарко. Воздух тяжелый; и Попову не удается снова уснуть. Мысли, сменяя друг друга, не дают ему покоя.

«Ишь, как Митька Вятчанин насвистывает! — думает Попов. — Славный малый. Но хитер! Что его занесло в эту даль? Александров, Назаров, Федоров — те охотники. Соболь их сюда привел. Олимпиев — помор. Куда только не заносит поморов! Но Митька… А я сам! Как я здесь оказался? Подумать только: отсель два года, коли не больше, до Москвы ехать! Москва!..»

Попов повернулся на спину, широко открытыми глазами уставился в темноту. Вспомнилась березовая роща в Подмосковье, шелестящая от летнего ветерка. Вспомнилась Иринушка…

Тогда Попову шел двадцать первый год. Жизнь еще не наложила на молодого купеческого приказчика особых тягот. Напротив, она манила Попова, как бы нашептывала ему чудесные обещания, казалась готовой открыть ему свои тайны. Попов вспомнил, как он лежал на холме, глядя в вечернее небо. Ему были приятны и летний ветерок, шевелящий волосы, и звон кузнечиков, и взлеты далекой песни.

Попов любовался небом. Голубое над головой, оно было молочным у горизонта, и там четко рисовались темно-синие лохмотья облаков. Небо казалось огромной фарфоровой чашей, украшенной у краев хитрым рисунком. Лежа на спине, Попов разгадывал узоры чаши-неба. Как на китайской чаше, что стояла в горнице его хозяина Усова, Попов видел средь облаков драконов, великанов, дворцы, корабли…

Колосья колыхались у самого лица молодого человека. Как спокойно ему было и хорошо! Казалось, ничего больше не существует, но лишь это небо, кузнечики да далекая песня. Но вот пришла она, Ирина. Попов услыхал шуршание травы под ее легкими ножками, приподнялся. Неожиданно увидев перед собой красавицу-девушку, он был настолько поражен, что даже не сразу встал. Попов видел, как в глазах ее, выражавших сперва больше удивления, нежели испуга, вспыхнули искорки веселья.

Заходящее солнце, выглянув из-за облаков, осияло девушку теплыми лучами. Засветился нежный пушок на ее щечках, и вспыхнули пряди русых волос, выбившиеся из-под цветной шелковой косынки.

Неловкий поклон растерявшегося Попова — и губки девушки дрогнули, приоткрылись. Ее смех еще и сейчас, через семь с лишним лет, звучал в ушах Попова. Внезапно девушка спохватилась, быстро обернулась и побежала с холма вниз на дорогу, где в повозке ее ждал родитель. То был именитый купец гостиной сотни — Василий Федотов Гусельников. А зачарованный Попов смотрел вслед убегавшей девушке. И лишь когда ее синий шелковый сарафан и белоснежные льняные рукава скрылись меж березами, Попов бросился догонять девушку, страшась, что может не узнать ее имени.

Теперь, лежа на полатях, Попов вспомнил и развязку этой встречи. Ему едва удалось вторично увидеть девушку и перемолвиться с ней немногими словами. Их любви не суждено было расцвесть. Вскоре Попов узнал, что Ирину Гусельникову отец выдал за сына богатого купца Шерстобитова.

Попов вздохнул и сел на полатях. Затем он спустился, сунул ноги в валенки, накинул полушубок и стал пробираться в потемках меж спавшими людьми к двери. Открыть дверь оказалось нелегким делом, — так ее занесло снегом. Попов навалился на нее со всей силой. Наконец дверь подалась настолько, что можно было выглянуть.

Яркий свет заставил Попова зажмуриться. Морозный воздух ворвался в избу.

Попов протиснулся в дверь и оглянулся. Вокруг все бело. Небо очистилось. Снеговые тучи, целый месяц висевшие над Средне-Колымским зимовьем, исчезли. Буран, бушевавший трое суток, утих. Лишь легкий поземок крутил снежок. А что снегу вокруг! Избу занесло по самую крышу.

После вынужденного заключения в темной и душной избе Попову захотелось света, воздуха, движения. Он разбудил своих людей, и скоро все зимовье проснулось. Среди снега запестрели красные и черные шапки, нагольные полушубки, замелькали лопаты, зазвенели молодые голоса. То здесь, то там началась борьба. Молодой парень с детским веснушчатым лицом, Михайла Шабаков, со смехом валял в снегу своего сверстника — Филиппа Александрова.

— Так его! Катай его, курносого! — кричал любимый покрученик Попова Дмитрий Вятчанин.

Через мгновение насмешник сам был опрокинут в снег высоким, голубоглазым Тимошей Месиным и беспомощно барахтался, не в силах выбраться из сугроба. Хохот молодежи взлетал над зимовьем. Все радовались окончанию бурана.

— А что, Федот Алексеич, — спросил Попова покрученик крестьянский сын Ивашко Осипов, — пожалуй, скоро и на охоту?

— На медведя пойдем! — живо ответил Попов. — Удима! Где он? Удима, ты божился, что знаешь медвежье место?

— Знаю, хозяин. Удима знает, — отвечал худой, сморщенный старый якут, взявшийся быть вожем, то есть проводником, и толмачом.

— Без мяса оттоле не вернешься, — добавил он, приветливо глядя на Попова.

Попов вышел с Удимой поразмяться на лыжах. Похожее на луну красноватое солнце висело во мгле низко над горизонтом. Снег матово блестел и весело скрипел под лыжами.

Удима шел впереди, прокладывая лыжню. Временами он оглядывался на Попова, показывая плоское, морщинистое, узкоглазое лицо, и дружелюбно улыбался.

Старый Удима был беглым рабом кангаласского тойона Курсуя. Однако когда-то он был свободным человеком и жил с женой и двумя детьми на реке Танде, притоке Алдана, занимаясь соболиным промыслом.

Попову захотелось побольше узнать об Удиме.

— Удима, — обратился он к старику, — расскажи-ка, как ты попал к своему тойону.

— Учугей, хорошо, — охотно согласился Удима. — Вот прискакали кангаласцы. Курсуй, сын самого тойона Бозеко Тыниновича, налетел. Да брат с ним был родный Бузудай, да их родники, да боканы [44], да вскормленники их. Сына мово убили. Юрту спалили. Меня, жену и дочь в полон увели.

За семь лет жизни в Сибири Попов наслышался много подобных рассказов. Якутские тойоны постоянно совершали набеги на улусы соседних племен, а бывало — и на улусы своего же племени.

— Где ж твоя жена?

— В ту пору умерла жена тойона Бозеко. Моя Чимая ей служила. Ее и зарезали, чтоб схоронить с хозяйкой.

— Что ты! — воскликнул пораженный Попов, но тут же вспомнил, что он уже слышал о диком обычае хоронить ближайших рабов с их тойонами.

— Бокан должен служить тойону и после смерти, — спокойно пояснил Удима.

— Где твоя дочь?

Удима грустно повесил голову.

— Тойон Курсуй продал ее. Взял за нее двух кобыл.

— Давно ли ты ушел от Курсуя?

Удима снял рукавицу и пересчитал по пальцам.

— Пять зим, как ушел.

— Как ты убежал?

— Как? Ночью увел двух коней. В Якутский острог прискакал. У русских я и остался.

— А не требовал ли тебя тойон обратно?

— Где требовать! Курсуй сам должен был бежать. Заворовался! Повинен он в убийстве.

— Поймали его?

— Где там! Тайга велика.

— Как ты попал на Колыму?

— Как? Ушел я сперва на Индигирку. Соболей добывать. Пристал к покрученикам торгового человека Дубова. С ними и ушел. Там ограбил нас беглый казак Анкудинов. С голоду помирали. Потом пристал к охотникам, что на Колыму шли.

Попов разглядывал морщинистое лицо человека, чья судьба была столь изменчивой. Вдруг впереди послышались собачий лай и крики людей. Меж деревьями показались нарты.

Несказанно удивленные, Попов и Удима увидели средь кустов дюжину измученных собак. Высунув языки и скуля, они едва вытаскивали нарты из сугробов. Рядом с нартами бежал на лыжах долговязый человек с палкой в руке и пищалью за плечами. То и дело он помогал собакам и кричал высоким фальцетом:

— Ну! Рыбий глаз! Вперед! Паца! Паца! [45] Чтоб вас громом разразило!

Долговязый был одет в рваную короткую кухлянку и меховые штаны. На поясе у него болтались топор и большой нож. Едва каюр [46] обернулся, Попов увидел рыжие космы волос, выбившиеся из-под рваной рысьей шапки, выпученные бесцветные глаза под рыжими бровями, длинный вздернутый нос, впалые щеки, открытый рот и редкую, словно выщипанную, бороденку.