Парижские могикане. Том 2 - Дюма Александр (бесплатные полные книги .txt) 📗
— Есть, однако, дорогой дядя, и такие, кто обогащается, не прибегая к мошенничеству.
— Да, не нужно сбрасывать со счетов случай: он порой ошибается и входит в дом к честному человеку, принимая его за мошенника. Бывают похожие двери.
— Если общество таково, как вы говорите, дядя, лучше все бросить и уехать куда-нибудь выращивать капусту и морковь.
— Верно, и жить в надежде, что их съешь? И в этом ты заблуждаешься: будешь верить, что съешь что-нибудь мягонькое, а обломаешь себе зубки.
— Вы должно быть, много страдали, дядя, раз пришли к таким выводам!
— Нет… просто я умираю с голоду! — признался генерал.
— Монсир генераль! Ушин потан! — отворив дверь, доложил Франц и улыбнулся, как может улыбаться австрийский капрал, лишенный креста и нашивок.
— Ну, пойдем! — пригласил генерал, беря под руку племянника, — продолжим беседу за ужином; может быть, тогда я увижу мир в других красках… Черт побери! Как я понимаю тех, кто делает революцию под тем предлогом, что они хотят есть!
VI. ГЛАВА, В КОТОРОЙ ДЯДЯ И ПЛЕМЯННИК ПРОДОЛЖАЮТ В СТОЛОВОЙ РАЗГОВОР, НАЧАТЫЙ В ГОСТИНОЙ
Дядя и племянник вошли в столовую под руку. Генерал тяжело повис на руке Петруса, словно совсем обессилел. Он опустился в кресло, на свое обычное место, и знаком пригласил племянника сесть напротив.
Генерал молча съел две тарелки ракового супу; суп был очень хорош: повар был мастер своего дела. Потом генерал налил себе рюмку мадеры, выпил, смакуя каждый глоток, налил еще и передал бутылку племяннику, приглашая последовать его примеру.
Петрус налил себе мадеры и выпил не задумываясь, что, видимо, возмутило дядюшку, привыкшего относиться к трапезе самым серьезным образом, почти с благоговением.
— Франц! — крикнул генерал. — Подайте господину
Петрусу бутылку марсалы: он не отличит ее от настоящей мадеры.
Так он понизил Петруса в звании знатока вин, как до этого понизил Франца в звании капрала.
Петрус встретил катастрофу с полнейшим смирением.
Гнев генерала постепенно переходил в презрение.
Однако дядюшка решил испытать Петруса еще раз. Франц только что подал генералу бутылку в меру подогретого олафита. Генерал налил себе рюмку, отхлебнул с видом знатока, прищелкнул языком и сказал племяннику:
— Давай свою рюмку.
Петрус в задумчивости протянул рюмку для обычного столового вина.
— Другую! Тонкого стекла, несчастный! — вскипел генерал.
Петрус протянул рюмку из тонкого стекла, изящной формы и на удивление прозрачную.
Когда генерал наполнил рюмку, Петрус поставил ее перед тарелкой.
— Да пей же немедленно! — возмутился генерал. Петрусу и в голову не пришло, что вино может остыть или потерять аромат; он решил, что дядя беспокоится по одной причине: племянник ест не запивая. Итак, гастрономическую тонкость он сводил к уровню простой меры гигиены! Повинуясь дядюшке и чувствуя, что перец, которым был приправлен карри по-индийски, так и горит у него во рту, он перелил вино из рюмки в бокал, долил его холодной водой и выпил залпом.
— А-а, злодей! — взревел генерал.
— В чем дело, дядюшка? — чуть не испугался Петрус.
— Если бы твой корсар-отец не промышлял разбоем исключительно в Ла-Манше, я бы подумал, что он привез из Кейптауна груз констанцского вина или с черноморского побережья — полные трюмы токайского и ты был выкормлен из соски нектаром!
— Почему вы так думаете?
— А что я должен думать, несчастный?! Я наливаю тебе в рюмку прекрасного олафита, того самого, что был заложен в погреб Тюильрийского дворца в тысяча восемьсот двенадцатом, в год кометы; вино из моего собственного погреба по двенадцать франков за бутылку, поданное же в меру подогретым, оно цены не имеет, а ты его пьешь разбавленным водой! Франц, попытайся раздобыть сюренского и напои им моего племянника.
Потом с невыразимой грустью он прибавил:
— Франц, хорошенько запомни следующее: человек пьет, а животное напивается.
— Простите меня, дядя, — сказал Петрус, — я задумался.
— Очень вежливо с твоей стороны говорить мне об этом!
— Это не просто вежливость, это галантность. Я был рассеян, потому что у меня из головы не шел наш недавний разговор.
— Льстец! — бросил генерал.
— Нет, слово чести, дядюшка!.. Так на чем вы остановились?
— Понятия не имею. Знаю только, что я был чертовски голоден и потому мог наговорить глупостей.
— Вы сказали, что я напрасно избегаю светского общества.
— А-а, да, да… потому что, как ты сам понимаешь, мой мальчик, индивиду всегда нужно общество, то есть общая масса, тогда как общей массе, иными словами — обществу, индивиды не нужны.
— Эта истина бесспорна, дядя.
— Ну и что? Только бесспорные истины и оспариваются с остервенением. Пример тому — Колумб, у которого оспаривали существование Америки; Галилей, у которого оспаривали вращение Земли; Гарвей, у которого оспаривали циркуляцию крови; Дженнер, у которого оспаривали эффективность его вакцины, и Фултон, у которого оспаривали мощность пара.
— Вы удивительный человек, дядя! — воскликнул Петрус, восхищаясь красноречием ученого старика.
— Спасибо, мой мальчик! Так вот я тебе говорил — или не говорил, впрочем, это не имеет значения, скажу теперь, — что я тебя представил госпоже Лидии де Маранд, одной из самых юных, хорошеньких и влиятельных женщин нашего времени. Ты у нее, естественно, был в день представления, потом, неделю спустя, оставил свою карточку и больше не появлялся. У нее собирается высший свет…
— Ах, дядя, скажите лучше низший: она, словно министр в своей гостиной, принимает всех подряд.
— Дорогой племянник! Я довольно долго говорил о тебе с госпожой де Маранд: ей понравилось твое лицо, но манеры не произвели на нее впечатления.
— Хотите, я вам дам представление о вкусах госпожи де Маранд?
— Пожалуйста.
— Ее муж купил «Локусту» Сигалона, настоящий шедевр: она не успокоилась, пока не вернула картину автору под тем предлогом, что ей неприятен сюжет.
— Он в самом деле малоприятен.
— Как будто «Святой Варфоломей» Эспаньоле — веселая штука!
— А я бы не хотел, чтобы «Святой Варфоломей» Эспаньоле висел у меня в столовой!
— Знаете, дядюшка, вы сначала попробуйте ее купить, а потом можете отдать мне.
— Я непременно займусь этим при условии, что ты снова станешь бывать у госпожи де Маранд.
— Я едва было в нее не влюбился, дядя; из-за вас я ее возненавижу.
— Почему же?
— Это женщина, которая принимает у себя художника и подмечает в нем лишь интересное лицо да неприятные манеры!
— А какого черта она по-твоему должна увидеть? Что такое госпожа де Маранд? Магдалина, пользующаяся положением мужа и неспособная к раскаянию. Разве ее занимает искусство? Она видит молодого человека и разглядывает его. Когда ты видишь лошадь, ты ведь тоже ее разглядываешь.
— Да, но как бы хороша ни была эта лошадь, я отдаю предпочтение фризу Фидия.
— А когда ты видишь юную и привлекательную особу, ты тоже готов отдать предпочтение фризу?
— Право же, дядя…
— Молчи или я от тебя отрекусь! Госпожа де Маранд права, а ты не прав. В тебе слишком много от художника и слишком мало от светского человека: в твоей походке чувствуется этакая небрежность, простительная школяру, но она не пристала человеку твоего возраста и твоего происхождения.
— Вы забываете, дядя, что я ношу фамилию отца, а не вашу, и если можно предъявлять требования к потомку Жослена Третьего, то к сыну морского пирата, как вы зовете моего отца, нужно быть снисходительным! Меня зовут Петрус Эрбель, а не виконт Эрбель де Куртене.
— Это еще не причина, племянник. О характере человека можно судить по тому, как он ходит, как держится, как поворачивает голову, двигает руками. Министр ходит иначе, чем его подчиненные, кардинал двигается не как аббат, хранитель печатей — не как нотариус. Ты хочешь ходить как привратник или как сторож? А твой костюм? Он производит жалкое впечатление. Что за осел его шил?
