Валентин Гиллуа - Эмар Густав (читать полностью книгу без регистрации .TXT) 📗
Обе дамы — из которых одна была уже пожилая, а другой, по-видимому, было не более восемнадцати лет, и которых по сходству в чертах можно было бы считать в очень близком родстве, — были с чрезвычайной вежливостью, какой они вовсе не ожидали от краснокожих, отведены в палатку, занавес которой опустился за ними, чтобы избавить их от взглядов индейцев, выражение лиц которых, хотя очень почтительное, должно было быть для них неприятно.
По знаку тех, кто их привел, пленники стали возле пеонов, также пленных. Это были люди в расцвете лет, с чертами резкими и энергичными, должно быть, индейцы захватили их в плен без битвы, напав на них врасплох, иначе они по всей вероятности дали бы скорее убить себя, чем сдались.
Они не выказывали ни страха, ни уныния, но их блестящие взгляды и нахмуренные брови показывали, что они молча переносили свою участь, но вовсе ей не покорялись, и поспешно ухватятся за первый случай, чтобы возвратить свою свободу, так вероломно у них отнятую.
Однако несмотря на намерение, очевидно, принятое ими, оставаться равнодушными ко всему, что будет происходить, они скоро заинтересовались, более чем хотели, странной драмой, при которой присутствовали невольно, и мрачные приготовления к которой в высшей степени возбуждали их любопытство.
Было принесено несколько обломков гранита и положено внизу скал, представляя довольно хорошо тот страшный трибунал, который в другую эпоху заседал на берегах Рейна; сходство было еще поразительнее от стараний похитителей скрыть свои черты.
Пятеро в масках сели на гранитных обломках.
Индейцы, которые принесли генерала, поставили его на землю перед этим трибуналом.
Человек, казавшийся президентом этого зловещего собрания, сделал знак — и веревки, связывавшие пленника, тотчас спали.
Генерал выпрямился, скрестив руки на груди, гордо приподняв голову и бросив на тех, кто вздумал сделаться его судьями, презрительный взгляд, сказал:
— Чего вы хотите от меня, разбойники? Кончите эти оскорбительные поступки, они не испугают меня.
— Молчите! — холодно заметил президент. — Не вы должны говорить здесь.
Обратившись к Насмешнику, стоявшему в нескольких шагах от него, он сказал:
— Приведите других пленников, прежних и новых, все должны слышать, что будет сказано этому человеку
Насмешник сделал знак воинам — некоторые сошли с лошадей, приблизились к пленникам и, развязав узы, связывавшие капатаца, привели его, пеонов и пленников второго каравана к трибуналу и поставили их в ряд, потом по знаку, поданному Насмешником, ряды всадников сомкнулись вокруг белых, и они со всех сторон были окружены команчами.
Зрелище, представляемое этими людьми с резкими чертами, в странных костюмах, собравшихся на эспланаде, висящей над страшной бездной и прислоненной к высоким горам с крутыми склонами и заснеженными вершинами, при блеске ослепительного солнца, было странно, таинственно и даже ужасно, но в нем было какое-то дикое величие.
Мертвая тишина царила в эту минуту над эспланадой; все едва переводили дух, сердца всех тяжело бились; краснокожие, охотники и мексиканцы — все инстинктивно понимали, что готовилось дело высокого правосудия и совершалась великая драма; внизу слышался рокот воды и время от времени порыв ветра проносился со свистом над головами всадников.
Пленные с беспокойством и с тайным ужасом ждали, какую участь назначат им их свирепые победители; но были уверены, что, каково бы ни было решение, просьбы и жалобы бесполезны, им придется вытерпеть страшные муки, на которые без сомнения их осудят.
Президент обвел взором собрание, встал среди глубокой тишины, протянул руку к генералу, холодно и бесстрастно стоявшему возле него, и, бросив на него взгляд, грозно сверкавший сквозь отверстия маски, скрывавшей его лицо, заговорил голосом серьезным, строгим и звучным:
— Кабальеро, запомните хорошенько слова, которые здесь прозвучат, слушайте их с вниманием, чтобы понять, и не ошибиться насчет наших намерений, а более всего затем, чтобы успокоиться и узнать, что вы попали в руки не индейцев, жаждущих крови, не пиратов, имеющих намерение ограбить вас, а потом убить, — нет, вы не должны этого опасаться: вы будете присутствовать как бесстрастные свидетели и в случае нужды дадите отчет о том, что вы видели; а затем вы будете продолжать ваш путь и ничто из ваших вещей не будет отнято у вас. Люди, сидящие по правую и по левую мою руку, несмотря на маски, скрывающие их черты, благородные и храбрые охотники. Настанет, может быть, день, когда вы узнаете их; причины, важность которых вы скоро поймете, требуют, чтобы они оставались не известны. Я должен был, сеньоры, говорить с вами таким образом — с вами, против которых мы не имеем никакого умысла, для того, чтобы рассчитаться с этим человеком.
Один из путешественников второго каравана сделал шаг вперед, это был человек еще молодой, с чертами тонкими и благородными, высокий, стройный, с изящными движениями.
— Кабальеро, — произнес он голосом звучным и приятным, — я благодарю вас от имени моих товарищей и от себя за успокоительные слова, произнесенные вами; я знаю, как неумолимы законы пустыни, все-таки я покоряюсь им безропотно, только позвольте мне один вопрос.
— Говорите, кабальеро!
— Мщение или правосудие готовитесь вы совершить?
— Ни то, ни другое, сеньор; это скорее слабость или глупость, если внушения сердца могут быть осуждаемы или оспариваемы людьми честными и благородными.
— Пора кончить, сеньор, — сказал тогда генерал надменно, — если вы называете себя человеком благородным, покажите мне ваше лицо, чтобы я знал, с кем имею дело.
Президент пожал плечами с презрительным видом.
— Нет, дон Себастьян, — сказал он. — Потому что тогда партия между нами будет неравна; но имейте терпение, кабальеро, вы скоро узнаете, если не кто я, то, по крайней мере причины, сделавшие меня вашим непримиримым врагом.
Генерал старался улыбнуться, но невольно улыбка застыла на его губах; и хотя его надменная осанка как будто вызывала на бой его таинственных врагов, ужас сжал ему сердце.
Наступило минутное молчание, во время которого слышался только шум ветра и отдаленный грохот невидимых потоков.
Президент обвел глазами собрание и, скрестив руки на груди, заговорил голосом резким, отрывистые звуки которого заставляли невольно трепетать людей, слушавших его, людей храбрых, привыкших к страшным катастрофам жизни в пустыне и не бледневших от самых ужасных опасностей.
— Теперь послушайте, сеньоры, — сказал он, — и беспристрастно судите этого человека; судите его не г точки зрения луговых законов, но по вашему сердцу. Генерал дон Себастьян Герреро, стоящий так твердо и прямо перед вами в эту минуту, один из знатнейших вельмож Мексики; он происходит по прямой линии от испанских завоевателей; состояние его огромно, неисчислимо, определить его нет возможности; этот человек одной силой своей воли и неумолимым эгоизмом, составляющим основание его характера, всегда успевал во всех своих предприятиях; хладнокровно честолюбивый и решительный, он засыпал трупами кровавый путь, по которому шел к цели, он делал это решительно и без угрызений совести; он смотрел с улыбкой, как самые дорогие друзья его, самые преданные ему родственники падали около него; для него не существует ничего из того, что уважают люди; честь для него — слово, не имеющее смысла; у него была дочь, в которой сосредоточивались все добродетели, прекрасная, невинная, сиявшая той любовью, которую Господь вкладывает иногда в сердца своих избранных — человек этот холодно разбил сердце своей дочери, довел ее до самоубийства, и кровь бедной девушки почти брызнула на его лоб, когда он присутствовал с торжеством при юридическом убийстве человека, которого она любила, и казни которого он потребовал, потому что тот не хотел изменить своей чести и помогать ему в гнусной измене. Этот тигр с человеческим лицом, это чудовище, которое вы видите, сеньоры, имеет только одну мысль, одну цель, одно желание — достигнуть высшего звания, хоть бы ему пришлось для этого влезать по трупам своих родных и друзей, принесенных в жертву его честолюбию; и если он не может составить для себя в этой распадающейся республике, которую называют Мексикой, независимое королевство, он хочет по крайней мере захватить верховную власть и заставить себя выбрать президентом. Если бы в жизнь этого человека было только это эгоистическое чувство и эти гнусные желания, я довольствовался бы тем, что презирал его без ненависти и, не будучи в состоянии извинить его, я забыл бы о нем. Но, нет, этот тигр сделал больше: он осмелился коснуться моего друга, моего брата, графа де Пребуа-Крансе, о котором я вам уже говорил, сеньоры, не произнеся еще его имени; не будучи в состоянии честно победить графа, он сначала старался отравить его, но это ему не удалось, и, забыв, что его дочь — единственное существо, любившее его и молившееся за него — была невестой графа, и что убить его значило осудить ее на смерть, в своей страшной жажде мщения решился убить моего друга и холодно присутствовал при его казни, не замечая, в радостном восторге удовлетворенной ненависти, что дочь его поразила себя возле него, и что он топтал ее тело копытами своей лошади — вот что сделал этот человек! Поглядите на него хорошенько, чтобы узнать его впоследствии: это генерал дон Себастьян Герреро, бывший военный губернатор Соноры.
