Разыскиваются... - Триз Джефри (книги без сокращений TXT) 📗
– Никто бы на твоем месте так не поступил. А потом, после того как я поглядел на Фрейм-стрит, мне вообще стыдно снова показываться в Ноттингеме.
Энн подскочила от удивления:
– При чем тут Фрейм-стрит? Что ты выдумываешь?
Кровь бросилась Дику в лицо.
– Неужели ты не поняла? Дом по-прежнему принадлежит Монти. Каждую неделю он выкачивает фунты и фунты из тех, кто в нем живет, и ломаного гроша не тратит, чтобы его ремонтировать. Это же настоящая трущоба. А Монти наплевать, что протекает крыша, что жильцы болеют, что у них не хватает на хлеб, что он забирает у них последние гроши. При одной мысли об этом меня начинает тошнить.
– Но тебе-то почему стыдно?
– А потому, что на эти самые деньги жили и мы с тобой в дядюшкиной усадьбе. Подумать только – мы тоже сосали кровь из этих людей. Гордиться особенно нечем!
Энн задумалась.
– Похоже, что ты прав, – тихо проговорила она. – И я рада, что мы с ним покончили!
– Но мы все еще продолжаем жить на деньги, которых не заработали, – напомнил Дик. – Паршивая штука, если задуматься как следует.
– Что?
– Ну как же, Монти и Миллисент всегда твердили, что люди должны зарабатывать себе на жизнь, что порядочные люди прежде всего «независимы в средствах». Я тоже так думал. А сейчас уже и сам не знаю – все перевернулось вверх тормашками с тех пор, как мы убежали. Все выглядит как-то иначе.
– Верно. И это потому, что мы повстречали таких людей, как Ивен, Сэлли, ее мама.
– Правильно! Когда начинаешь их понимать, они кажутся настолько лучше, чем все эти добропорядочные леди и джентльмены! Это настоящие, живые люди.
Энн поднялась и смахнула крошки с колен.
– Действительно, все перевернулось вверх дном и стало совсем-совсем другим. Я подумала… А впрочем, все равно. Поехали дальше!
– Что ж, пожалуй, поехали.
Оказалось, что найти Шервудский лес еще труднее, чем Денский. На память им пришли легенды о Робине Гуде, в которых утверждалось, что лесная чащоба начинается чуть ли не от самых городских ворот. А потом папа рассказывал, что еще в те времена, когда был жив дедушка, заросли вереска и куманики, среди которых точками выделялись ветряные мельницы, были видны прямо из города.
Теперь, когда позади остались целые километры выстроившихся рядами домов и длинные нити трамвайных путей, все еще шли и шли бесконечные унылые поля, а среди них лишь небольшими островками попадались деревья.
С дороги, как с американских горок, открывался все один и тот же вид. С вершины каждого нового холма они видели на севере все более плотную стену леса. Каждые несколько миль встречались величественные сооружения с башнями, колоннадами и родовыми гербами.
– Интересно, кто там живет? – обернувшись, спросила Энн, когда они миновали первое из этих зданий.
– Это еще что! Всего лишь привратницкая, – ответил Дик. – А самый дом куда больше, он стоит в глубине парка.
И действительно, заглянув в следующий раз сквозь решетку высокой чугунной ограды, они увидели длинную прямую аллею, которая тянулась все дальше и дальше. А в самом ее конце возвышался дом владельца усадьбы, и даже на таком расстоянии было видно, как он огромен – целая гора бледно-желтого камня, поблескивающая множеством окон и поросшая лесом дымовых труб.
– Вот бы где жить! – вздохнула Энн.
Но Дик только что-то невразумительно пробурчал в ответ.
У следующих ворот им повстречались велосипедисты. Над воротами висело огромное объявление:
– Заедем, что ли? – предложила Энн.
– Давай заедем.
И они свернули в ворота, о чем после им не пришлось жалеть, потому что иначе они вообще никогда не увидели бы знаменитого леса, в котором когда-то скрывался Робин Гуд.
Владения герцога Окстонского простирались на целые мили, и до замка его они так и не добрались. Он скрывался где-то в самом центре территории. Вокруг стояли деревья – сосны и ели, вязы, липы, но самое лучшее, что было в парке, – это поросшие зеленым мхом торфяные прогалины, а на них – древние дубы, окруженные кустами вереска и куманики. В дальнейшем Дик и Энн узнали, что почти весь Шервудский лес входит во владения различных герцогов и что даже само название «Шервудский лес» мало-помалу исчезает из употребления и люди все чаще и чаще называют его «герцогским».
– Дивно! – воскликнула Энн. – Но что-то тут не так. Этот лес похож на собаку, которую посадили на цепь.
– Да, – согласился Дик. – Заборы, ворота, объявления… Так и кажется, что, впуская сюда, тебе оказывают величайшую милость. Черт бы побрал этого герцога!
И обоим вдруг ужасно захотелось выбраться поскорей за ворота. Но это оказалось не так-то просто. Они все ехали и ехали, пока наконец не добрались до следующих ворот. А по пути без конца попадались объявления, воспрещающие ставить палатки, жечь костры, устраивать пикники. В лесу было небольшое озеро. По безмятежной глубокой глади его скользили белые лебеди, а белое объявление на берегу гласило, что здесь запрещено купаться, кататься на лодках и удить рыбу.
– Сам Робин Гуд перевернулся бы в гробу! – проворчал Дик.
Вскоре, сами того не заметив, они снова очутились на шоссе. Здесь, разумеется, было не столь красиво, как в лесу. Через полмили они оказались зажатыми между двумя рядами домов из красного кирпича. На заднем плане вздымались к небу шахтные копры, а воздух оглашали резкие гудки маневровых паровозов, толкающих вагоны с углем.
Прочитав название деревни, они вспомнили, что это то самое местечко, где Робин Гуд когда-то выиграл состязание в стрельбе из лука. Два-три деревенских домика и церковка выглядели очень мило и живо напоминали о старине. Да еще одна пивная, не из тех, что провоняли перегаром и облицованы противным кафелем, как уборные, – пивная была расположена в саду, перед входом стояли скамейки, а по стенам вился плющ.
Они спросили по стакану апельсинового сока, и хозяин, оказавшийся очень славным человеком, не стал поддразнивать их за то, что, по молодости, они не заказали пива.
В пивной они увидели художника. Он сидел на краешке скамейки и на листе фанеры рисовал зеленого дракона. Это был какой-то совсем необыкновенный дракон – со смешным лицом и мудрой улыбкой. Взглянув еще раз на входную дверь, Дик убедился, что пивная называлась «Зеленый дракон» и что железная рама, в которую вставлялась главная вывеска, была пуста – эту вывеску и рисовал художник.
Художник был молодым человеком с буйной черной шевелюрой и лицом цвета полированного красного дерева. Когда время от времени он движением головы откидывал волосы, на висках обнажалась светлая полоска незагорелой кожи. Энн удивилась: если волосы мешают, почему нельзя остричь их покороче? Но потом вспомнила – художники любят длинные волосы.
Судя по внешности, никак нельзя было сказать, чтобы дела его шли хорошо. Голубая куртка была сильно поношена и запачкана краской, а клетчатую, спортивного фасона рубашку он, по всей видимости, стирал сам. И притом очень давно, и явно забыл погладить. Потрепанные брюки сплошь покрывали складки; складки не было только там, где ей полагается быть на брюках. Башмаки со стоптанными каблуками он носил прямо на босу ногу.
Вдруг художник резко перевел взгляд в сторону Дика и Энн так, словно только что заметил их присутствие, и, не произнося ни слова, принялся их рассматривать. Несмотря на потрепанную одежду и бесцеремонный взгляд, сразу было видно, что он относится к числу тех людей, которых принято называть джентльменами.
– Вы рисуете вывеску? – спросил Дик, чтобы хоть как-нибудь нарушить затянувшееся молчание.
Художник улыбнулся открытой, ясной, сияющей улыбкой. А когда он заговорил, голос его, звучный, как орган, оказался не слишком громким и очень четким.
– Вот именно! Хотя на первый взгляд может показаться, что картошку чищу или в ванной сижу – оба эти занятия более соответствуют моему внешнему виду. И как только вы догадались?
