Жозеф Бальзамо. Том 2 - Дюма Александр (книги бесплатно читать без TXT) 📗

— Что ж, я освежу твою память. Эти пять человек были обозначены пятью арабскими буквами, а буквам в пересланной тебе записке соответствовали имена и шифры новых братьев.

— Пусть так, — бросил Бальзамо.

— Ты признаешь?

— Все, что вам угодно.

Председательствующий взглянул на заседателей, дабы они приняли признание к сведению.

— Ну так вот, — продолжал он, — в этой же записке, единственной — ты слышишь? — которая могла выдать братьев, было и шестое имя. Ты помнишь его?

Бальзамо не отвечал.

— Это имя — граф Феникс.

— Верно, — согласился Бальзамо.

— Почему же тогда фамилии пятерых братьев оказались в именных указах, а твое произносится с почтением и ласкательством при дворе и в приемных министров? Если наши братья заслуживают тюрьмы, ты тоже заслужил ее. Что ты ответишь на это?

— Ничего.

— Я предвижу твои оправдания. Ты можешь сказать, что полиция, исходя из своих возможностей, взяла тех братьев, чьи имена безвестны, тогда как к твоему имени, имени посла, человека могущественного, она вынуждена относиться с почтением. Ты даже скажешь, что она не посмела заподозрить тебя.

— Ничего подобного я не собираюсь говорить.

— Ты сохранил гордыню, хоть и утратил честь. Эти имена полиция могла узнать, лишь прочитав конфиденциальную записку, которую направил тебе верховный совет, и вот как она ее прочитала… Ты положил ее в шкатулку. Так?

Однажды из твоего дома вышла женщина с этой шкатулкой. Ее заметили наши агенты, следившие за домом и проследовавшие за нею до самого особняка начальника полиции в Сен-Жерменском предместье. Мы могли бы предотвратить беду в самом зародыше, остановив эту женщину и забрав у нее шкатулку, и тогда нам ничто бы не угрожало. Но мы подчинились статьям устава, требующим уважать тайные способы, с помощью которых отдельные собратья стараются служить делу, даже когда такие способы выглядят как измена или опрометчивость.

Бальзамо, похоже, подтвердил это высказывание жестом, но столь неявным, что, не сиди он до того совершенно недвижно, это его движение осталось бы незамеченным.

— Женщина прошла к начальнику полиции, — продолжал председательствующий, — вручила ему ларец, и все открылось. Так было дело?

— Совершенно верно.

Председательствующий встал.

— Кто же эта женщина? — воскликнул он. — Прекрасная, пылкая, преданная тебе душой и телом, нежно влюбленная в тебя, столь же умная, хитрая, изворотливая, как те ангелы тьмы, что помогают человеку преуспеть во зле. Это Лоренца Феличани, твоя жена, Бальзамо!

Из груди Бальзамо вырвался хриплый стон отчаяния.

— Ты изобличен, — промолвил президент.

— Завершайте же, — сказал Бальзамо.

— Нет, я еще далеко не закончил. Спустя четверть часа после нее во дворец начальника полиции вошел ты. Она посеяла предательство, ты пришел пожинать награду. Она, твоя верная раба, взяла на себя совершение преступления, ты же явился изящно завершить постыдное дело. Лоренца вышла одна. Ты, разумеется, отступился от нее, не хотел подвергаться опасности, сопровождая ее, ты вышел, торжествуя, с госпожой Дюбарри, вызванной туда, чтобы услышать сведения, которые ты решил продать… Ты взошел в карету с этой потаскухой, словно корабельщик на корабль с блудницей Марией Египетской [111], ты оставил погубившие нас записи у господина де Сартина, но унес с собой шкатулку, потому что ее отсутствие разоблачило бы тебя перед нами. Но, по счастью, мы все видели! Когда нужно, Господь проливает для нас свет…

Бальзамо молча наклонил голову.

— А вот теперь я могу закончить. Братству были названы два преступника: женщина, твоя пособница, которая, хотя, возможно, неумышленно, нанесла вред нашему делу, раскрыв одну из наших тайн, а второй — ты, мастер, великий копт, луч света, трусливо спрятавшийся за спину этой женщины, чтобы предательство твое не стало явным.

Бальзамо медленно поднял бледное лицо и вперил в судей взгляд, вспыхнувший пламенем, что разгоралось в его груди с начала допроса.

— Почему вы обвиняете эту женщину? — спросил он.

— О, мы знаем, что ты попытаешься защитить ее, знаем, что ты любишь, обожествляешь ее, что она тебе дороже всего на свете. Нам известно, что она — сокровищница твоего знания, счастья, удачи, что для тебя она орудие, куда более драгоценное, чем весь мир.

— Значит, знаете? — сказал Бальзамо.

— Да, знаем и потому нанесем тебе удар через нее.

— Завершайте же.

Председательствующий поднялся.

— Оглашаю приговор. Жозеф Бальзамо — предатель, он нарушил клятвы, но его знание беспредельно и полезно нашему братству. Бальзамо должен жить ради торжества дела, которое он предал, он принадлежит братьям, хоть и отступился от них.

— Ах, вот как! — мрачно и ожесточенно бросил Бальзамо.

— Вечное заключение оградит наше общество от новых его вероломств и в то же время позволит братству получить все те выгоды, каких оно вправе ожидать от каждого из своих сочленов. Лоренца же Феличани приговаривается к суровой каре…

— Подождите, — невозмутимо спокойным голосом произнес Бальзамо. — Вы забыли, что я не воспользовался своим правом на защиту. Обвиняемый должен быть выслушан, прежде чем будет произнесен приговор… Мне достаточно будет одного-единственного слова, одного-единственного документа. Подождите минуту, я принесу обещанное доказательство.

Судьи стали совещаться.

— А, вы боитесь, что я покончу с собой? — с горькой улыбкой промолвил Бальзамо. — Если бы я захотел, то давно бы уже это сделал. Мне достаточно открыть мой перстень, чтобы разом покончить со всеми вами. Боитесь, что я сбегу? Если угодно, сопровождайте меня.

— Иди! — разрешил председательствующий.

С минуту Бальзамо отсутствовал, затем на лестнице послышались его тяжелые шаги, и вот он вошел.

На плече он нес остывшее, окоченевшее тело Лоренцы, и белая ее рука свисала над полом.

— Вот женщина, которую я обожал, женщина, которая была моим сокровищем, моим единственным благом, всей моей жизнью, женщина, которая, как вы утверждаете, совершила предательство… Возьмите ее! — вскричал он и тихо добавил: — Бог покарал ее, не дожидаясь вас, господа.

Мгновенным, словно молния, движением он снял труп с плеча и бросил его на ковер, к великому ужасу всех судей, чьих ног коснулись безжизненные волосы и руки покойной; в свете лампы они увидели разверстую багровую рану, пересекающую беломраморную шею.

— А теперь выносите приговор, — сказал Бальзамо.

У потрясенных судей вырвался крик; охваченные леденящим страхом, они вскочили и опрометью бросились прочь. Вскоре со двора послышалось ржание и цокот копыт, заскрипели петли ворот, и вновь в доме воцарилась торжественная тишина, сопутствующая смерти и отчаянию.

134. ЧЕЛОВЕК И БОГ

Во время ужасного объяснения между Бальзамо и пятью мастерами, о котором мы только что рассказали, в остальных покоях дома все оставалось по-прежнему; только старец, видя, как входит Бальзамо и уносит тело Лоренцы, пришел в себя и как будто начал сознавать, что происходит вокруг.

Увидев, как Бальзамо берет на плечи труп и спускается в нижний этаж, он решил, что человек, которому он разбил сердце, навечно прощается с ним, и страх оказаться брошенным многократно усилил его ужас перед смертью, которой он так старался избежать.

Не зная, куда и зачем уходит Бальзамо, Альтотас стал звать его:

— Ашарат! Ашарат!

То было имя, каким называли Бальзамо в детстве, и старец надеялся, что детское имя сохраняет наибольшее влияние на людей.

Бальзамо тем временем продолжал спуск, а спустившись, даже не озаботился поднять люк и исчез в глубине коридора.

— А! — вскричал Альтотас. — Вот что такое человек, слепое и неблагодарное животное! Вернись, Ашарат, вернись! Я вижу, ты предпочитаешь глупое создание, именуемое женщиной, воплощению человеческого совершенства, явленного во мне, предпочитаешь частицу жизни бессмертию!