Лебединая дорога - Семенова Мария Васильевна (библиотека книг txt) 📗
Они вместе поехали на Воронке, и тот, сильный, легко нес обоих. Но конников в войске было немного, и чаще всего шли пешком.
Отрокам доставалось… Чурила желал знать; что творилось впереди войска, позади него, по бокам. Умел бы — взлетел бы оглядеться из поднебесья. Но не умел. И Видга чем дальше, тем чаще ссаживал юного скальда с крупа коня, и Воронок нес его куда-то сквозь редеющий утренний туман…
Потом настал день, который они долго вспоминали впоследствии. Булан ждал скорой встречи со своими, и князь еще до рассвета отправил вперед семерых шустрых парней, Видгу в том числе. А повела их Нежелана.
Они долго ехали пустынным берегом. Когда же стало светло, Видга вдруг вытянул руку вперед и объявил:
— Там корабль.
С отроками он давно уже говорил только по-словенски и почти не запинался. Но их глаза с его глазами, если смотреть на воду, равняться не могли. Словене долго щурились и прикрывались ладонями от низкого солнца, но так ничего и не рассмотрели. А Видга уверенно продолжал:
— Это торговый корабль, и он сидит на мели. Про себя же подумал, что надобно будет не зевать и не оказаться последним, когда конунговы люди примутся грабить.
Слегка накренившаяся лодья стояла на песчаной косе, куда ее усадила нерасчетливость кормщика. Она показалась Видге отчасти похожей на кнарр. Только поменьше и пониже в бортах, а на носу вместо дракона вздымалась деревянная конская голова.
Впрочем, люди повели себя лучше, чем он ожидал. Заметив всадников, корабельщики тут же вооружились и встали по борту, готовые защищать себя и свое добро.
Отроки пустили лошадей в холодную утреннюю воду и погнали их по мелководью прямо к кораблю. Остановились, когда у ног переднего коня взбила бурунчик стрела.
— Эй, добрые люди! — подняла руку Нежелана. — Кто будете? И далеко ли путь держите?
Там, должно, удивились звонкому девичьему голойу. Но виду не подали.
— Мы гости новогородские, — долетело в ответ. — А идем из веси в хазары и у тебя, красная девица, позволения не спрашивали. Сама-то какого роду-племени?
— Мы-то все кременецкие да круглицкие, а племени словенского! — прокричала Нежелана, потихоньку подъезжая поближе. Для ратного дела на ней была надета кольчуга: никто в дружине кольчуг одеждами не прикрывал — для пущего страху. Железная рубаха облегала стройное тело и поблескивала, как чешуя. Один за другим все корабельщики побросали шесты, которыми силились сдвинуть тяжелую лодью. И сгрудились на борту, разглядывая поляницу. Экое диво!
Тем часом выше по течению, еще далеко, росло облако пыли от подходившего войска. Проворный гонец уже летел туда с новостями… Чурила выслушал отрока и немедля пожаловал сам.
Видга так и ждал, чтобы гремучая плеть в руке конунга указала на корабль. Уж тогда-то не многие обойдут его, сына моря, и в бою, и при дележе.
Но Чурила заправил плетку в сапог.
— Я князь кременецкий, — коротко обратился он к старшему на лодье. И тот не подумал усомниться, как ни мало отличался Чурила от простых воев. — А что, гость, поздорову ли ныне поживает воевода Олег?
Артельщик, молодой еще, статный детина с ворохом русых волос, отвечал сдержанно, что поздорову. Был он широкоплеч и придерживал у бедра вдетый в ножны клинок. Добра ли ждать от чужого князя — неведомо. Немногочисленные ватажники сжимали оружие, и только побелевшие скулы выдавали страх.
А рядом с купцом стояла молодая жена. Крепко обнимала она двоих сынишек-близнецов, неразличимых для любого глаза, кроме материнского…
— В Новом Городе я не бывал, — сказал Чурила купцу. — Но Олегу я друг. И тебе помогу.
Так и не пришлось Видге запустить руку в новогородское добро. Да что сделаешь — на конунга не обижаются. А если конунг еще и сам первый входит в воду, не боясь замочить сапоги, и подставляет плечо, налегая на шест… Молодая купчиха, которой позволили остаться на корабле, с испугом отводила от Чурилы глаза. Верно, боялась разрубленного лица. Видга косился на нее презрительно.
Песчаная отмель цепко держала корабль. Когда, освобожденный, он снова закачался над глубиной, сухой нитки ни на ком не было — ни на отроках, ни на ватажниках, ни на самом князе.
— Славен будь, Чурило Мстиславич, — выкручивая в руках мокрую шапку, сказал ему новогородец. — Беды ждал от тебя, а надо благодарить. Дозволь, княже, попотчуем, чем богаты.
Чурила усмехнулся:
— Смотри дороги к нам в Кременец не позабудь, назад когда поплывешь…
Расскажи-ка ты мне лучше, гость Третьяк Рогович, как там воевода варяжский в Белоозере живет-может…
Язык у Третьяка оказался подвешен как надо. Без того купец не купец!
Пока люди разводили костры и растягивали на солнышке мокрые порты, Чурила узнал, что ни свей, ни даны Олега с прошлого лета не беспокоили. И лесная весь, благодарная за покой, без понуждения навезла воеводе полные ключницы дани. Но зато как раз в те дни, что провели в Белоозере новогородцы, туда пожаловала из Ладоги богатая снекка. От самого господина Рюрика… Привезла она другого Рюрикова воеводу, готландца родом. О чем они там с Олегом говорили, Третьяк, понятно, не слыхал. Только видел, что Олег с того дня стал задумчив необыкновенно…
А потом корабль подвели к берегу, и маленькие Третьяковичи, увернувшись от матери, живо скатились по сходням. Приметили поблизости Видгу и подобрались к нему, любопытные, хоронясь один от другого.
— Ты кто?
— Ты варяг?
С Видгой не всякий взрослый заговорил бы без нужды. Но когда подбежала молодая купчиха, все трое уже сидели рядком, и Видга рисовал ножом на песке, объясняя, в каком углу населенного мира стоял его прежний дом.
Женщина подхватила близнецов и потащила их прочь, по очереди награждая шлепками. Дружный рев огласил берег, а Видга сказал ей в спину по-словенски, так, чтобы поняла:
— Рядятся в юбку добрые и злые, но умных немного. Если ты так трясешься над своими сопливыми, могла бы оставить их в Хольмгарде!
Третьяк услыхал это и повернулся к сквернослову, ибо никому еще не позволял безнаказанно лаять жену. Князь остановил, спросив:
— А то верно, гость. Что семьи дома не оставил? Лихих людей не боишься…
Новогородец покосился на жену, развел руками и улыбнулся помимо собственной воли:
— Да вот… напросилась, белого свету ей, вишь, повидать. Чурила на улыбку не ответил. Хмуро спросил:
— Впервые идешь?
— По второму разу, княже.
— Ну вот что, гостюшка, — сказал Чурила, глядя на корабль. — Не дело затеял. Не в мирные земли плывешь. Войско мое видишь? Хазар воевать иду. Сила их, сказывают, по Роси встречь мне поспешает. Тебя бы ненароком не потрепали…
Третьяк помолчал немного, потом ответил так:
— Ты уж не серчай, батюшка кременецкий князь. Мы, словене новогородские, с хазарами не ссорились, наше дело сторона.
Тем часом его люди бережно переправляли по сходням деревянного Волоса.
Без Бога — ни до порога, с Богом — хоть за море! Третьяк сам принес с корабля пестрого селезня, пойманного накануне. Волоса утвердили в прибрежном песке, воткнули вокруг стрелы. Бросили жребий о селезне: пустить ли на волю, зарезать ли, а если зарезать, то съесть самим или бросить в костер… Большая дикая птица билась в руках молодого новогородца, хлопая крыльями и яростно шипя.
Парень морщился, отворачивая лицо: чего доброго, так и по носу получишь. Но, знать, скотьему Богу ведом был птичий язык… Селезня выпало отпустить.
Державший птицу высоко подбросил ее. Селезень сперва тяжело припал к самой воде, но после выровнялся, набрал высоту и, крякая, что было прыти полетел прочь от людей. Крылья его трудились, точно весла корабля, уходящего от погони…
Войско, далеко растянувшееся по берегу, мало-помалу подходило, устраивалось на отдых. Новогородцы не захотели оставаться в этом месте надолго.
То ли торопились куда, то ли побаивались множества ратных людей… Да и Волос намекал на дорогу. После угощения Третьяк испросил у князя разрешения отплыть, распрощался и пошел на корабль.
