Сан-Феличе. Книга вторая - Дюма Александр (читаем полную версию книг бесплатно txt) 📗
С другой стороны, очевидно — и мы с удовлетворением отмечаем это вопреки утвердившимся представлениям историков, — что указания королевской четы насчет самых жестоких мер расправы с побежденными являются ответом на письма кардинала Руффо, в которых он советует проявить милосердие.
Поэтому мы просто еще раз покажем читателям распоряжение короля, адресованные кардиналу, относительно различных категорий преступников, а также перечисления тех мер наказания, которые по королевскому желанию должны к ним быть применены:
«К смерти:
всех, кто состоял во временном правительстве;
всех, кто состоял в исполнительной и законодательной комиссиях Неаполя;
всех членов военной комиссии и чинов созданной республиканцами полиции;
всех, кто состоял в патриотических муниципалитетах, или, короче говоря, всех, кто исполнял какие бы то ни было поручения Партенопейской республики или французов, в особенности тех, кто состоял в комиссии по расследованию казнокрадства, якобы совершенного мной и моим правительством;
всех офицеров, состоявших на моей службе и перешедших на службу к так называемой Республике или к французам; само собой разумеется, что тех из этих офицеров, которые взяты в то время, как они с оружием в руках сражались против моих войск либо войск моих союзников, надлежит расстрелять без суда в двадцать четыре часа, равно как и любых баронов, если они оказывали вооруженное сопротивление моему возвращению;
всех, кто создавал республиканские газеты или выпускал воззвания либо другие сочинения с целью подстрекнуть мой народ к мятежу и распространить в обществе идеи нового правительства, в особенности же некоего Винченцо Куоко.
Я также желаю, чтобы была арестована некая Луиза Молина Сан Феличе, раскрывшая противореволюционный заговор, составленный роялистами, во главе которых стояли отец и сын Беккеры.
Равным образом надобно арестовать всех городских синдиков и местных депутатов, которые лишили власти моего главного наместника Пиньятелли, оказывали сопротивление выполнению его приказов и принимали меры, противоречившие долгу верности мне, которую они должны были бы сохранять.
Когда все это будет исполнено, — продолжает его величество, — я намерен создать чрезвычайную комиссию, небольшую, но состоящую из отборных, верных людей, которые по всей строгости закона будут судить тех преступников, которых я сочту подлежащими военному суду.
Те, кого сочтут менее виновными, будут экономично выдворены за пределы моего королевства пожизненно, а их имущество будет конфисковано. По сему поводу должен Вам заметить, что Ваши замечания относительно выдворения нахожу в высшей степени разумными, но, если оставить в стороне известные неудобства такого решения, считаю все же, что избавиться от этих гадов куда лучше, нежели держать их у себя. Если бы у меня был остров, достаточно удаленный от моих владений на континенте, я не возражал бы и охотно одобрил бы Ваше предложение заменить им смерть ссылкой туда. Но близость моих островов к обоим королевствам делает возможным тайный сговор этих каналий с недовольными. Впрочем, основательные поражения, которые французы — хвала Создателю! — потерпели в последнее время и, надеюсь, еще потерпят в будущем, поставят высланных в такое положение, что им станет невозможно нам вредить. Вместе с тем необходимо хорошенько подумать о выборе места ссылки и способов ее безопасного осуществления: я сейчас как раз этим занят.
Как только я отвоюю Неаполь, оставляю за собой право издать дополнительные распоряжения: они могут быть вызваны событиями и сведениями, которые я получу. После этого, я намерен последовать своему долгу доброго христианина и любящего отца своего народа, полностью забыть прошлое и даровать всем полное прощение, которое могло бы обеспечить заблудшим забвение их былых ошибок, причиной которых, как я надеюсь, были страх и трусость, а не испорченность ума».
Мы остаемся в неведении, следует ли понимать эту фразу, завершающую проскрипционный список, достойный Суллы, Октавиана или Тиберия, как мрачную шутку, либо же — судя по тому, как некоторые коронованные особы понимают монаршью власть, — она написана всерьез.
Но уж что было совершенно серьезным, так это распоряжение об аресте бедной Сан Феличе, да еще в такую минуту, когда она менее всего могла того ожидать.
CXXXVII. РУССКАЯ МОНЕТА
Как мы уже говорили, Луиза старалась быть счастливой.
Увы, это было нелегко!
Любовь ее к Сальвато оставалась столь же пылкой, даже, может быть, стала горячей, ведь когда женщина, особенно с таким характером, как у Луизы, отдается своему избраннику, ее любовь от этого удваивается, вместо того чтобы уменьшиться.
Что же касается Сальвато, вся душа его была полна Луизой. Он не просто любил ее, он ее боготворил.
Но две мрачные тени ложились на жизнь бедной женщины.
Одна из них давала о себе знать лишь время от времени, отдаляла ее от Сальвато, заставляла забывать его ласки: то был другой человек, наполовину отец, наполовину супруг; Луиза регулярно получала от него письма, всегда приветливые; но скорее сердцем, чем разумом она угадывала в них признаки грусти, понятной ей одной.
Она отвечала ему совершенно дочерними письмами. Ей не надо было менять ни слова в выражении своих чувств к кавалеру Сан Феличе, это были все те же чувства покорной, любящей и почтительной дочери.
Но другую тень, мрачную тень несчастья Луиза ни на миг не могла отогнать. Перед ее внутренним взором стояла мучительная, неотвязная мысль, что она повинна в аресте обоих Беккеров, а в случае казни станет причиной гибели отца и сына.
И все-таки молодая пара сближалась с каждым днем и мало-помалу начала жить общей жизнью. Сальвато отдавал Луизе все свое время, свободное от воинских обязанностей.
Поддавшись на уговоры Микеле, синьора Сан Феличе простила Джованнине ее странный уход из дому, что, впрочем, представлялось ей менее серьезным проступком, чем было бы у нас, во Франции, если иметь в виду фамильярные отношения между итальянскими слугами и их хозяевами.
Среди столь грозных событий и в предчувствии надвигающегося еще более грозного будущего все умы были заняты делами общественными, частная жизнь мало их занимала, и потому люди не злословили о близости Сальвато и Луизы, а были лишь невольными ее свидетелями. К тому же, как ни тесны были отношения влюбленных, невозможно было увидеть в них ничего скандального, ведь дело происходило в стране, где нет слова, соответствующего нашему слову «любовница», — здесь оно звучит просто как «подруга».
Так что, если даже предположить, что Джованнина намеревалась своею нескромностью причинить хозяйке неприятность, она могла болтать сколько душе угодно, это не принесло бы никакого вреда.
Девушка сделалась мрачной и молчаливой, но перестала быть непочтительной.
Один Микеле сохранял обычную свою беспечную жизнерадостность, и время от времени по всему дому звенели бубенчики его острословия. Оказавшись в высоком звании полковника, которое ему и во сне не снилось, он то и дело подумывал о некоей веревочной петле, что невидимо для других покачивалась перед его глазами; но видение это не оказывало никакого воздействия на его душевное состояние, разве что усугубляло его веселость, и, хлопая в ладоши, он лихо восклицал: «Эх, двум смертям не бывать, а одной не миновать!» И только сам черт, державший другой конец веревки, что-то понимал в этом восклицании.
Однажды утром, направляясь от Ассунты к своей молочной сестре, то есть совершая почти ежедневную прогулку от Маринеллы к Мерджеллине, Микеле без всякой причины, с обычной бездумностью южанина замедлил шаг у дверей Беккайо, и ему показалось, что, заметив его, находившиеся там люди переменили тему разговора и обменялись знаками, недвусмысленно говорившими: «Берегитесь, тут Микеле!»
Микеле был слишком хитер, чтобы показать вид, будто что-либо заметил, но и слишком любопытен, чтобы не попытаться разузнать, что же от него скрывают. Он перекинулся с Беккайо несколькими словами, но тот разыгрывал из себя ярого республиканца, и из него не удалось ничего вытянуть; тогда Микеле вышел от Беккайо и заглянул к мяснику по имени Кристофоро, исконному врагу живодера уже по той причине, что он занимался сходным ремеслом.
