Пуритане - Скотт Вальтер (книги онлайн .txt) 📗
Переждав несколько минут, Мортон, знавший по опыту, каким способом обеспечивается любезность трактирщика, велел подать пинту кларета, и, когда улыбающийся Нийл Блейн предстал перед ним с кувшином пенящегося, только что нацеженного из бочки вина (в то время еще не принято было разливать вино по бутылкам), он пригласил его присесть рядом и отведать его угощения.
Это приглашение было по душе Нийлу Блейну, но оно его не удивило и не смутило: конечно, не каждый посетитель, за неимением лучшего общества, приглашал его разделить компанию, но все же это случалось нередко. Он присел рядом со своим гостем в уединенном уголке у очага, выпил по его настоянию почти все стоявшее перед ним вино и, выполняя одну из своих обязанностей, принялся выкладывать местные новости — о рождениях, смертях, браках, о переходе поместий из одних рук в другие, о разорении старых родов и о возвышении новых. Но политики — неиссякаемого источника красноречия в наши дни — хозяин «Приюта» явно и старательно избегал и только на прямой вопрос Мортона ответил с видом полного безразличия:
— Гм, да… Тут стоят у нас кое-какие солдаты, иногда больше, иногда меньше. Есть немного немецкой конницы в Глазго; их командира зовут Виттибоди или что-то вроде того, и это, пожалуй, самый мрачный и страшный старый голландец, каких я когда-либо видел.
— Может быть, Виттенбольд? — сказал Мортон. — Такой молчаливый старик с седой головой и черными, коротко подстриженными усами.
— И все время курит, — ответил Нийл. — Я вижу, ваша честь его знает. Он, может, и неплохой человек, не стану спорить, тем более что он все-таки солдат и голландец, но, будь он хоть десять раз генералом и столько же раз Виттибоди, не понимает он толку в волынке: ведь он прервал меня на самой середине «Торфихенского хоровода», а это лучшее, что когда-нибудь выдувала волынка.
— Ну, а эти молодцы, — сказал Мортон, взглянув на солдат, находившихся в помещении, — они тоже из его части?
— Нет, это шотландские драгуны, — ответил хозяин, — это старые жуки, ребята, которые были раньше у Клеверза и, кто его знает, может, перешли бы снова к нему, будь его руки хоть чуточку подлиннее.
— А ведь говорили, что он убит? — спросил Мортон.
— Говорили, — сказал трактирщик, — вы правы, есть такой слух; но, по моему скромному разумению, дьявол помирает не скоро. Хорошо бы, чтобы и здесь не зевали. Если бы он захотел, то спустился бы с гор в один миг, скажем, пока я опрокинул бы в себя этот стакан. А кто ему даст отпор? Эти чертовы негодяи драгуны, свистни он только, тотчас переметнулись бы на его сторону. Конечно, теперь они служат Уилли, как прежде служили Джеймсу, и удивляться, понятно, тут нечему: они дерутся за плату, за что же им еще драться? У них ни кола, ни двора, разве не так? Хорошая вещь этот переворот, или, как они его называют, революция; народ может теперь говорить, не таясь, в присутствии любого солдата, и не боится, что его за это потащат к ним на гауптвахту или зажмут ему в тиски пальцы, как я зажимаю пробку от бочки.
После короткой паузы Мортон, видя, что язык трактирщика постепенно развязывается, решился, хотя и не без колебания, обратиться к нему с вопросом, имевшим для него большое значение, а именно: знает ли Блейн проживающую где-то поблизости женщину по имени Элизабет Мак-Люр?
— Знаю ли я Бесси Мак-Люр? — ответил трактирщик, ухмыляясь, как ухмыляются решительно все трактирщики. — Как же мне не знать Бесси Мак-Люр, сестру первого мужа моей собственной покойной жены (мир праху ее! ). Славная она женщина, но уж очень замучили ее всякие беды: двух сыновей, двух дюжих красивых парней, потеряла она во время гонений, как их теперь называют, и тихо и безропотно перенесла свое горе, никого не браня, никого не виня. Если есть какая почтенная женщина на всем белом свете, так это Бесси Мак-Люр. Потерять двух сыновей, как я сказал, и после этого целый месяц терпеть у себя бражничающих драгун — ведь кто бы ни взял верх, тори ли, виги ли, они ставят на постой этих ребят к трактирщикам, — и вот, говорю, потерять двух сыновей…
— Так эта женщина держит трактир?
— Постоялый двор, и очень убогий, — ответил Блейн, самодовольно оглядывая свое заведение, — варит жидкий и слабенький эль и продает его тем, кто с дороги да с жажды выпьет все что угодно. Но там вы не увидите ни бойкой торговли, ни того, что называется процветающей гостиницей.
— А могли бы вы дать мне кого-нибудь, кто бы меня туда проводил? — спросил Мортон.
— Разве ваша честь не останется у меня ночевать? Вряд ли вы найдете у Бесси какие-нибудь удобства, — сказал Нийл, расположение которого к родственнице его покойной жены не заходило так далеко, чтобы посылать ей постояльцев из своего собственного трактира.
— Я должен встретиться у нее с одним моим другом, — ответил Мортон, — и заехал к вам лишь затем, чтобы проглотить чарку-другую и расспросить о дороге.
— Вашей чести было бы много удобнее, — заметил трактирщик с профессиональной настойчивостью, — послать кого-нибудь к Бесси и позвать вашего друга сюда.
— Говорю вам, хозяин, — нетерпеливо ответил Мортон, — ваше предложение меня никак не устраивает; я должен сейчас же отправиться к этой Мак-Люр и хотел бы, чтобы вы нашли для меня провожатого.
— Раз так, сэр, будьте спокойны, никто вам не станет перечить, — сказал Нийл с разочарованием в голосе. — Но на кой черт вам провожатый, когда только и нужно, что проехать мили две или около этого вниз по реке, по той же дороге, по которой ездят в Милнвуд, а потом свернуть на первую разбитую и заброшенную тропу, что ведет в горы, — да вы ее сразу узнаете по старому ясеню у ручья на самой развилке, — а затем держаться этой самой тропы; вы не сможете пропустить постоялый двор Бесси Мак-Люр, потому что черта с два найдешь там другой какой-нибудь дом или другое строение на десять шотландских миль, а это не меньше, чем двадцать английских. Очень жаль, что ваша честь намерены покинуть мой кров на ночь глядя. Но золовка моей жены — достойная женщина, и то, что плывет в руки друга, то не в убыток.
Мортон расплатился по счету и отправился в путь. Закат застиг его у старого ясеня, где от дороги ответвлялась тропа, уводившая в горные пустоши.
«Здесь, — говорил он себе, — начались мои злоключения. Именно здесь, в ночь нашей первой встречи с Белфуром Берли, когда мы уже совсем собрались разъехаться, он получил тревожное предупреждение, что на дорогах его подстерегают солдаты. Именно здесь, под этим ясенем, сидела старуха, сообщившая ему об опасности. Как странно, однако, что моя судьба так тесно переплелась с судьбой этого человека, и притом безо всякого участия с моей стороны, только из-за того, что я исполнил долг честного человека! Дай Бог, чтобы я смог обрести скромный покой и душевный мир там же, где их утратил».
Размышляя подобным образом то вслух, то про себя, он направил коня вверх по тропе.
Только в сумерки достиг он узкой лощины, прежде заросшей лесом, а теперь голой и пустынной, с редкими деревьями, сохранившимися на обрывистых склонах или повисшими между скал и огромных камней, куда не добирались ни люди, ни скот, — точно рассеянные племена покоренной страны, загнанные в каменные твердыни бесплодных гор. Но и эти деревья, чахлые и хилые, не росли и не крепли, а скорее горестно прозябали, да и то лишь затем, чтобы свидетельствовать о бывшем тут когда-то ландшафте. Но между ними несся ревущий поток, свежий и стремительный, одухотворяя и оживляя все окружающее; ведь только горная речка в состоянии сделать это с безжизненным и диким пейзажем, и уроженцам таких мест недостает ее даже тогда, когда они созерцают спокойные извивы величественной реки, текущей среди плодородных равнин у роскошных дворцов. Дорога шла вдоль русла потока, то открывавшегося глазам путника, то скрывавшегося от них и дававшего о себе знать лишь неистовым шумом воды среди камней или в расщелинах скал, кое-где преграждавших ему путь.
«Что же ты ропщешь? — говорил Мортон, охваченный восторгом и грезя вслух. — К чему сердиться на скалы, останавливающие твой бег на какое-нибудь мгновение? Впереди — море, оно примет тебя в свое лоно. И у человека впереди — вечность, и она его примет после того как он завершит свой беспокойный и торопливый путь по долине времени. Как твое бессильное беснование — ничто по сравнению с могучими валами безбрежного океана, так и надежды, заботы, страхи, радости и печали — ничто в сравнении с тем, что будет нас занимать в течение страшной и бесконечной чреды веков».
