Тени пустыни - Шевердин Михаил Иванович (чтение книг .TXT) 📗
— Все знают, что они хитры и коварны.
— Да, сынок, все знают. Один старый Эусен Карадашлы, оказывается, не знал. — Он вздохнул. — Я поехал в Тегеран, в душный город Тегеран, купить пулеметы. Очень необходимы иомудам пулеметы, много пулеметов. С пулеметами и собаки делаются львами… Я привез хурджун золота… золотых николаевских червонцев. Я привез бесценные ковры, сотканные руками иомудских невест. Я отдал их за пулеметы одному инглизу, курившему трубку, старому, седому… имени… не помню. Я думал: раз старый, седой, значит, человек. Старый инглиз взял золото и сказал: приходи туда–то. Я пришел. Старый инглиз тоже пришел и говорит: «За пулеметы ты дал мне столько–то. Пулеметы со вчерашнего дня вздорожали. За пулеметы мне вождь одного племени луров дает наполовину больше». Тогда я вспылил: «Разве честные торговцы так поступают? Какое мне дело до вождя луров? Давай пулеметы». Но инглиз покачал головой и хотел уйти. Тогда я невзвидел свет и обнажил нож. И вот я здесь. И теперь я враг инглизов и шахиншаха. Теперь я подыхаю в этом соляном аду.
Жара сделалась невыносимой, язык распух, все тело зудело, но Зуфар слушал внимательно.
— Зачем иомудам пулеметы? В кого хотят стрелять иомуды?
Он помнил, что говорил ему Заккария Хасан Юрды, отлично понимал все, но почему–то хотел услышать, что скажет сам старый иомуд.
— Э, теперь все равно, — пробормотал Карадашлы, — ты, большевик, скоро помрешь, и я, враг большевиков, тоже скоро помру… Все одно, скажу тебе… или не скажу тебе… А могу и сказать. Пулеметы я хотел купить, чтобы стрелять в большевиков…
— Зачем?
Это «зачем» прозвучало очень наивно.
Старик удивился. Он долго подбирал ответ. Очевидно, он не задумывался до сих пор, зачем он ведет войну против Советов, против большевиков. Он промямлил что–то невразумительное о священном газавате, о нечестивых колхозах, о том, что большевики ограбили почтенных и богатых людей…
— И из–за этого вы, сумасшедшие, пошли на Советскую страну? Вы проливаете кровь, убиваете женщин, детей… Вы, туркмены, свободный, храбрый народ.
— Так решил Джунаид–хан. Он мудрый… — Тут Эусен Карадашлы даже взвизгнул от злости. — Щенок, что ты понимаешь? Джунаид призвал идти войной на большевиков. Джунаид сказал, что за ним инглизы, что сто тысяч пушек и аэропланов обрушат на большевиков огонь и пули, что большевикам конец, что баи и ханы снова будут хозяевами, что черной кости конец…
— Эх, вы! — перебил Эусена Карадашлы Зуфар. — А кто я? Черная кость… И вы мне такое говорите…
Старик замолк и только спустя несколько минут сказал:
— А инглизы — проклятые обманщики… Да что там… все равно… нам смерть.
Он застонал, и голова его упала на землю.
— Ты прав, сынок, — вдруг заговорил он опять, — иомуду враги шах и инглизы… Мы слепцы. И все вожди с равнин Атрека — слепцы. И Насыр Эмин, и Нур Гельды — слепцы. Один Алаяр–хан понимал и говорил нам, что русские большевики желают добра иомудам. А мы слушались сладкоголосых инглизов. И мы держали наши сабли под кошмами и кланялись господам чиновникам. Мы затаили вражду к Советам. Шах землю отобрал у иомудов. Сказал: «Теперь вся земля государственная…» — и отдал ее помещикам… «Хлопок не продавайте большевикам!» — кричали чиновники, и хлопок пропадал. Большевики покупали триста пятьдесят тысяч пудов хлопка, а персы купили половину… Иомуды бросили сеять хлопок. Иомуды голодали. На скот прикинулась чума… Сады и виноградники повырубили… Зачем сажать, зачем возделывать землю, все равно все заберет помещик, все заберет чиновник… Работай на земле, не работай — сыт не будешь. Найдешь клад — другое дело. Землю все бросили. Разбрелись по степи… хи–хи… клады искать. Но я не жалею, что умираю. Кто захотел чужих голов, береги свою. Старый глупый иомуд Эусен Карадашлы хотел чужих голов и не берег свою…
— Что ж, мы так и подохнем, как те? — Зуфар мотнул головой в сторону мумий.
— Судьба…
— А я не хочу превратиться в соляной столб, как жена патриарха Лота. Повернитесь ко мне спиной.
— Что ты затеял, большевик?
Все же он покорно позволил Зуфару грызть веревки, которыми жандармы до боли скрутили за спину ему руки.
Веревки оказались не очень прочными. Зубы у Зуфара были молодые. Но дело подвинулось вперед только ночью, когда духота не так изнуряла. К рассвету старый Эусен Карадашлы уже почти освободился от пут. Зуфар с нетерпением грыз последнюю веревку, жадно мечтая, когда на нем самом слабые старческие руки Карадашлы развяжут аркан. Ни боли в теле, ни жажды Зуфар не чувствовал. Все он забыл при мысли о скором освобождении. Зуфар не желал и думать, как он с больным, чуть живым стариком сумеет выбраться из солончака.
Но он все же думал. И хорошо делал. Думал о будущем и посматривал вдаль, изредка отрываясь от веревки, от которой у него кровоточили губы и нестерпимо ныли челюсти.
— Осторожно! — вдруг воскликнул Зуфар.
На самом краю белого моря соли ему померещилось пятнышко в светящемся ореоле восходящего солнца.
И теперь слух пленников различил ровный стук.
Автомобиль! Здесь, на солончаке? Что он сулит? Освобождение? Новые пытки?
Старый иомуд отполз по–змеиному в сторону и повернулся на спину, вдавив еще связанные руки в соль. Зуфар постарался своим телом прикрыть разметанные ветром клочья изгрызенных за ночь веревок.
Автомобиль быстро приближался. Отчетливо шумел его мотор.
Зуфар лежал, закрыв глаза. Зашуршали покрышки, и на лицо посыпалась соляная крупа. Мотор взревел и заглох.
— Они уже? — прозвучал растерянно голос. Говорил, по–видимому, иностранец на фарси с сильным акцентом.
— Не может быть, ваше превосходительство! Живые, — ответил предупредительно перс. И Зуфар сразу же узнал голос усатого начальника жандармов. — Они люди привычные к солнцу, степняки… Вот городские и дня не выдерживают.
В разговор вмешался, судя по голосу, старый «революционер», и ярость снова поднялась в душе Зуфара.
— Господа, — говорил Заккария, — вы просили, и мы вам, пожалуйста… показали.
— Какая жестокость! — сказал человек с иностранным акцентом. Превращать заживо человека в мумию. Садизм! Да и нет никакой необходимости в такой жестокости. Никто не видит их страданий… Никакого назидательного значения. Это ничему не учит.
— Нет, Стевени, вы неправы… С дикарями надо по–дикарски… Вы сделаете снимки?
— Стоит ли. Впрочем… Только жара… Вероятно, больше ста по Фаренгейту. Эмульсия расплывется.
— Кадры потрясающие… Попытайтесь!
В автомобиле завозились. Стукнула дверца. Под ногами заскрипела соль. Удивительно: ни у Зуфара, ни у старого иомуда даже не мелькнула мысль, что инглизы, цивилизованные европейцы, могли бы спасти их. Ни тот, ни другой не шевельнулись, даже не подняли век. Зуфар стиснул зубы и думал: «Только бы не перевернули Эусена Карадашлы вверх спиной, только бы не перевернули!»
Снова заговорил начальник жандармов:
— Великий Тамерлан, осадив Шахпур, дал торжественную клятву. Если город сдастся добровольно, он, Тимур, не прольет ни капли крови. Жители добровольно открыли ворота… Но как отличить, где враги и где покорившиеся… И он распорядился. Всех ремесленников, всех молодых девушек и красивых женщин и луноликих мальчиков оставили в городе, а мужчин, старух и больных отвели на солончак и… Клятву свою Тамерлан сдержал. Ни капли крови не пролилось!
Писклявый голосок старого «революционера» перебил жандарма. На любой случай жизни Заккария находил подходящую сентенцию. Как ненавидел его Зуфар сейчас! Ненависть его накалилась до предела. Как ему хотелось придушить этого старого болтуна!
— Да будет вам известно, господа, — говорил Заккария, — в Шахпуре великий узбек–Тимур поступил в полном соответствии с заветами пророка, да упоминают имя его почтительно! В суре корана, — к сожалению, не помню порядкового ее числа, — говорится… Позвольте на память: «…когда пленников очень много и цены на рабов и рабынь упадут, отберите лучших, как отбирают шелк от холстины, соловьев от воробьев. С остальными незачем прибегать к железу и пролитию крови. Отведите их в удаленное от жилья место, лишенное пищи и воды… чтобы они оттуда не могли выйти… Пусть они умрут своей смертью…» Так поступали те, кто нес знамя истинной веры ислама огнепоклонникам и идолопоклонникам. И мудрый Тимур поступил так… И с большевиками надо поступить так…
