Агасфер. Том 3 - Сю Эжен Мари Жозеф (читаем бесплатно книги полностью txt) 📗
Ослепленному взору Джальмы Адриенна казалась идеальным существом, которое было подобно божеству благодаря неистощимым сокровищам своей доброты… и вместе с тем — вполне чувственным созданием благодаря пылкости страсти, ярко выражавшейся в ее глазах, горящих любовью.
Молодой индус, обезумев от любви, бросился на колени перед молодой девушкой и воскликнул с мольбою:
— О, молю тебя! Пощади!.. У меня больше нет воли!.. Не говори так… когда же наступит этот день?.. Сколько лет жизни я бы отдал, чтобы ускорить его наступление!
— Молчи… молчи… не богохульствуй!.. Твоя жизнь… принадлежит мне.
— Адриенна! Ты любишь меня?
Девушка не отвечала, но ее глубокий, горящий, томный взгляд заставил Джальму окончательно потерять голову. Схватив обе руки Адриенны, он задыхающимся голосом произнес:
— Этот день… дивный день… день, когда мы очутимся на небесах… день, когда счастье и доброта сделают нас равными богам… — зачем откладывать этот день?
— Потому что наша любовь нуждается в благословении Божьем, чтобы стать безграничной.
— Разве мы не свободны?
— О да! Любовь моя… мое Божество! Мы свободны, и потому-то мы должны быть достойны этой свободы.
— Адриенна… молю тебя!
— И я молю тебя… пожалей святость нашей любви… не оскверняй ее расцвета… Поверь моему сердцу, поверь моим предчувствиям… это будет ее унижением… позором… Мужайся, друг мой… еще несколько дней, и затем блаженство навек… без угрызений совести… без сожалений!
— Да… но до этого ад… мучения, которым нет имени… Ты не знаешь, что я испытываю, покидая тебя… ты не знаешь, как жжет меня воспоминание о тебе… ты не знаешь, как я страдаю долгими, бессонными ночами… Я тебе не говорил этого… я тебе не говорил, как я рыдаю, как в своем безумии призываю тебя… Как я плакал, как я призывал тебя, когда думал, что ты меня не любишь… А теперь я знаю, что ты моя, что ты любишь меня, и вижу тебя ежедневно… Ты становишься все прекраснее с каждым днем… я все более и более пьянею!.. Нет, ты не знаешь… ты не знаешь этого!!.
Джальма не мог больше продолжать.
То, что он рассказывал о своих мучениях, Адриенна испытывала сама и, опьяненная, смущенная словами своего возлюбленного… наэлектризованная его близостью, красотой и страстью, она почувствовала, что слабеет, что ее мужество исчезает… Непобедимая нега отнимала у нее силы… парализовала рассудок… Но с последним порывом целомудрия она вскочила, бросилась в комнату Горбуньи и воскликнула:
— Сестра моя!.. Сестра!.. Спаси меня, спаси нас!..
Прошло не более минуты, и мадемуазель де Кардовилль с залитым слезами лицом, чистая и прекрасная, обнимала молодую работницу, а Джальма благоговейно преклонил колено на пороге комнаты, переступить который он не смел.
56. ЧЕСТОЛЮБИЕ
Вскоре после описанного свидания Джальмы и Адриенны Роден один прогуливался по своей спальне в доме на улице Вожирар, где он так храбро перенес «мокса» доктора Балейнье. Засунув руки в задние карманы сюртука, опустив голову на грудь, он погрузился в глубокие раздумья. Неровная, то быстрая, то медленная походка иезуита выдавала его волнение.
— Что касается Рима, я спокоен, — говорил сам с собой Роден. — Там все налажено… на отречение согласие есть… и если я буду в состоянии заплатить… то князь-кардинал ручается мне… за перевес в мою пользу девяти голосов на следующем конклаве… наш генерал за меня… Сомнения, возбужденные кардиналом Малипьери, рассеяны… они в Риме не взволновали!.. Но переписка аббата д'Эгриньи с Малипьери меня все-таки тревожит… перехватить ничего из нее не удалось… Впрочем, все равно… этот вояка… осужден… с ним кончено… и ждать исполнения приговора недолго.
Бледные губы Родена искривились в улыбку, придававшую лицу дьявольское выражение.
Он продолжал после минутной паузы:
— Третьего дня проходили похороны свободомыслящего… филантропа… друга ремесленников… господина Франсуа Гарди… Он умер в припадке исступленного бреда в Сент-Эреме… Конечно, у меня была его дарственная… но так вернее: затеять процесс можно всегда… только мертвые не затевают процессов…
После недолгого молчания он продолжал:
— Остается рыжая и ее мулат… Сегодня 27 мая… Первое июня не за горами, а эти влюбленные скворцы кажутся неуязвимыми!.. Княгиня думала, что нашла отличную зацепку… я разделял ее мнение… разумно было напомнить о том, что Агриколь Бодуэн был найден полицией у нее… Этот индийский тигр… заревел от ярости и ревности… но стоило голубке заворковать… и глупый зверь стал извиваться у ее ног, втянув когти… Жалко… мысль была хорошая…
Роден ходил все быстрее и быстрее.
— Ничего не может быть удивительнее, — продолжал он, — последовательного рождения мыслей. Сравнивая эту рыжую дуру с голубкой, я вспомнил о той отвратительной старухе, по прозвищу Сент-Коломб, за которой ухаживает Жак Дюмулен и чье состояние аббат Корбине, надеюсь, загребет в пользу нашей общины. Почему эта мегера пришла мне на ум?.. Я замечал, что часто бессмысленный случай подсказывает рифмоплетам лучшие рифмы; так точно и лучшие идеи возникают иногда из глупейшей ассоциации представлений… Сент-Коломб, отвратительная колдунья… и красавица Адриенна де Кардовилль… нечего сказать: они подходят друг к другу, как седло корове или ожерелье… рыбе… Нет… никакого толку из этого не будет…
Едва проговорив эти слова, Роден вздрогнул, и его лицо просияло мрачной радостью. Затем оно приняло выражение задумчивого изумления, как это часто случается с учеными, обрадованными непредвиденным открытием. Вскоре, сияя от радости и гордости, иезуит выпрямился, скрестил на груди руки и победоносно воскликнул:
— О! Как велика и прекрасна таинственная работа мозга… необъяснимые сцепления мыслей… порождающие иногда из глупого слова великую, блестящую, ослепительную идею. Несовершенство или величие?.. Странно… странно… очень странно!.. Я сравнивал рыжую с голубкой… при этом мне припомнилась мегера с прозвищем святой голубки… торговавшая телом и душой продажных созданий… Дальше мне в голову приходят грубые сравнения… корова и седло… рыба и ожерелье… и вдруг при слове ожерелье точно свет воссиял пред моими очами… а мрак, в который я был погружен все эти дни, считая неуязвимыми этих влюбленных, разом рассеялся… Да, одно слово ожерелье золотым ключом открыло клеточку в моем мозгу, дурацки закупорившуюся с давних времен…
И, начав снова быстро ходить, Роден продолжал:
— Да… попробовать надо… Чем больше я раздумываю, тем более исполнимым мне кажется этот замысел… Только как установить связь с мегерой?.. Ба! А этот каналья толстяк… Жак Дюмулен! Но ту-то где найти?.. Как ее убедить? Вот в чем главное… Вот в чем камень преткновения… Не поторопился ли я праздновать победу?
Иезуит заходил по комнате поспешными шагами, грызя ногти с озабоченным видом. Напряжение мысли было у него так сильно, что на грязном и желтом лбу выступили крупные капли пота. Он метался по комнате… останавливался… топал ногой… поднимал глаза к небу, ища вдохновения… чесал затылок… и по временам у него вырывались возгласы то гнева и обманутого ожидания, то радостной надежды на успех. Если бы цели иезуита были не так гнусны, наблюдение за усиленной работой этого могучего ума представляло бы большой интерес… Было бы интересно проследить ход его мысли, когда он придумывал план, на котором сосредоточил всю силу своего мощного ума.
Казалось, он достигал желаемого успеха.
— Да… да… — бормотал Роден, — это рискованно… это смело… отчаянно смело… но зато быстро… и последствия неизмеримы… Как рассчитать последствия взрыва заложенной мины?
И, уступая порыву энтузиазма, иезуит воскликнул:
— О страсти!.. Человеческие страсти! Какое вы магическое орудие… это клавиши для легкой, искусной и сильной руки играющего на них. И как велико могущество мысли!.. Боже, как оно прекрасно! Говорите после этого о чудесах материального мира, о желуде, рождающем дуб, о зерне, из которого выходит колос. Но ведь для зерна нужны месяцы, для желудя годы, а вот одно слово из восьми букв… запавших в мой мозг: ожерелье… рождает в несколько минут могучую идею, идею, обладающую тысячью корней, как вековой дуб, стремящуюся ввысь, как он, и служащую для вящей славы Господней… да, для славы Господней, как я это понимаю… И этого я достигну… достигну непременно, потому что эти проклятые Реннепоны исчезнут, как тень… Что значит жизнь этих людей для того нравственного порядка, мессией которого я буду? Что могут весить эти жизни на весах великих судеб мира? А между тем это наследство, брошенное моей смелой рукой на чашу весов, вознесет меня на такую высоту, с которой я буду господствовать и над королями, и над народами… что бы там ни говорили, ни кричали, ни делали дураки и кретины! Или нет, лучше сказать: милые, святые глупцы!.. Нас хотят раздавить, нас, служителей церкви, провозглашая: «Вам принадлежит духовная власть… а нам — светская!» О! Какое счастье, что они отказываются от «духовного», бросают «духовное», презирают «духовное». Понятно, что у них нет ничего общего с духовным, у этих почтенных ослов! Они не видят, что и к земному-то добраться всего легче через духовное… Разве ум не управляет телом? Они уступают нам духовную власть, они презирают ее, то есть то, что управляет и совестью, и душой, и умом, и сердцем, и убеждением! Духовная власть — ведь это право раздавать именем неба награды и наказания, прощение и возмездие, и все это бесконтрольно, в тиши и тайне исповедальни, так, что неповоротливая светская власть ничего и не увидит… ей принадлежит тело, материя… И она радуется в своей слепоте. Немного поздно начинает она замечать, что хотя ей принадлежат тела, зато души — наши, и так как душа управляет телом, то и тело затем переходит в нашу власть… и вот светская власть просыпается, таращит глаза и, разинув рот, лепечет: «Батюшки… вот уж не ожидала!»
