Благовест с Амура - Федотов Станислав Петрович (бесплатные версии книг TXT) 📗
Батареи по-прежнему не подавали признаков жизни. И тогда Брюс отдал приказ десантироваться.
Учитывая ошибки прошлого сражения, десант высадили сразу на три направления: у подножия Красного яра, на перешеек между сопками и у северной оконечности Никольской сопки, — и с трех сторон повели наступление на город. С криками «С нами Бог и королева!» и «Франция, вперед!» морские пехотинцы ворвались на улицы Петропавловска и… остановились в недоумении перед губернским правлением, на крыльце которого сидел и покуривал трубочку полицейский — возрастом лет сорока, в черном мундире и парадной треугольной шляпе.
Увидев толпу солдат в красных и синих мундирах, ввалившихся с трех сторон во главе с офицерами на площадь перед правлением, полицейский встал, оправил мундир и вынул трубку изо рта.
— Кто вы такой? — почти одновременно спросили по-английски и по-французски командиры десантных групп.
— Честь имею — полицмейстер Петропавловского порта штабс-капитан Губарев. — Михаил Данилович прикоснулся двумя пальцами к шляпе. Представился по-русски, потом повторил на подчеркнуто плохом французском языке. И, естественно, спросил, в свою очередь: — А с кем говорю я?
— Я лейтенант Лафонтен, мой коллега — капитан Несвилл. Вы говорите только по-французски?
— Я говорю только по-русски. По-французски мало-мало изъясняюсь, а по-английски и понимать не хочу. — Эту патриотическую тираду Губарев произнес, конечно, по-русски, а потом добавил, в ответ лейтенанту: — Me langue française est mal [91].
Несвилл, видимо, понимал французский — высокомерно усмехнулся и отвернулся, демонстративно разглядывая кафедральный собор.
— Он не говорит по-английски. — Лафонтен все-таки счел нужным пояснить английскому капитану. — Это местный полицмейстер.
— Я понял, — лениво откликнулся Несвилл. — Спросите его: где гарнизон и все население?
Лафонтен повторил вопрос по-французски.
Губарев пожал плечами:
— Эвакуация. Все уплыли.
— Куда?! — несказанно удивился лейтенант.
— Не знаю. Говорили, что в Батавию [92].
Лафонтен перевел ответ англичанину, затем приказал своим пехотинцам осмотреть город. Капитан отправил своих с тем же заданием.
— А почему остались вы? — продолжил допрос лейтенант.
— Я должен охранять город. — Михаил Данилович снова запалил свою трубку и с удовольствием затянулся.
— Тогда я беру вас в плен. Сдайте вашу шпагу, — потребовал Лафонтен.
— Какой-такой плен! Я — полицмейстер, гражданское лицо, — возмутился Михаил Данилович по-французски, обнаружив вдруг неплохое произношение.
Лафонтен подумал, коротко переговорил с капитаном и отменил требование.
— Нет такого права — брать в плен гражданское лицо, — ворчливо заметил Губарев. — А кроме охранения города я должен обменять пленных.
— Каких пленных? — опять удивился Лафонтен.
— Ваших на наших. У вас в плену семь русских матросов и солдат. У нас — один англичанин и один француз.
— Где они? Покажите!
— Один момент.
Михаил Данилович зашел в правление и вывел оттуда рыжего верзилу в красном мундире и маленького брюнета в синем. Увидев своих офицеров, они вытянулись по стойке «смирно».
— Назовите себя, — потребовал Лафонтен. Солдаты назвали имена и военную принадлежность. — Хорошо. Мы доложим начальству.
И тут рыжий что-то крикнул Несвиллу, Михаил Данилович расслышал фамилию «Завойко» и насторожился. И не зря. Капитан резко развернулся, подошел к крыльцу и обратился к полицмейстеру по-французски:
— Солдат сказал, что жена генерала Завойко с детьми находится недалеко от города, в деревне. Это правда?
— Сволочь он! — пробормотал Губарев по-русски. — Носились тут с ним, как с писаной торбой, а он — нате вам!
Михаил Данилович был прав: к пленным здесь относились по-божески — устроили на квартиру, поили, кормили, снабдили зимней одеждой и обувью. Француз все воспринимал с благодарностью, учился русскому языку, а желающих местных учил французскому. Англичанин — нет: был высокомерен, ни с кем не общался, капризничал и требовал к себе особого внимания. Его даже перевели из города в село, чтобы глаза не мозолил. В это же село, в свой домик, Губарев перевез семьи — свою и Завойко. Английский пленный видел это и вот — доложил. А вернее сказать — заложил.
— Что вы сказали? Это правда? — настойчиво допытывался Несвилл.
Рыжий снова что-то сказал. Капитан усмехнулся:
— Солдат говорит, что вы сами их туда привезли. Говорите, или я прикажу вас арестовать за укрывательство родственников командующего русскими силами.
— Англичане воюют с женщинами и детьми? — как можно язвительнее спросил Михаил Данилович Несвилла и повернулся к Лафонтену: — Французы — тоже?
Лейтенант открыл было рот, чтобы ответить, но тут случилось неожиданное: французский пленный гикнул и врезал кулаком рыжему в солнечное сплетение. Тот согнулся с перекошенным лицом, и француз двумя кулаками припечатал ему по загривку так, что тот кубарем полетел с крыльца.
— Что ты делаешь?! — завопил Лафонтен. — Не смей!
— Он — негодяй! — заявил пленный. — Он не умеет ценить добро. Напрасно я его спас от русских штыков, когда нас гнали к обрыву.
Рыжий поднялся на ноги, но оставался в полусогнутом состоянии. Держась за перила крыльца, он кашлял, плевался и что-то бормотал — должно быть, ругался.
— Лейтенант, — сказал Несвилл, — мы должны обо всем доложить своим командирам. Пусть решает высокое начальство.
— Разумеется, — согласился лейтенант и обратился к полицмейстеру. — У нас есть шесть русских пленных, и обмен скорее всего состоится.
— А где седьмой?
— Утонул. Не захотел стрелять по своим.
— Как это случилось? — мрачно спросил Губарев.
Лейтенант рассказал в нескольких словах.
Пленных русских хотели сделать корабельными артиллеристами. Сначала они охотно встали к орудиям, но, когда узнали, что придется стрелять по русским, этот «седьмой» взбежал по вантам, крикнул: «Братцы, не стреляйте в своих, Бог и земля родная этого не простят!» — и бросился в море. Он даже не пытался выплыть, сложил руки на груди и ушел на дно.
Звали его Семен Удалой.
После этого русских пленных оставили в покое.
Обмен пленными состоялся. Шестерых русских доставили на берег. Они упали на колени, крестясь на кафедральный собор, и поцеловали родную землю. Губарев поднял их и каждого сердечно обнял, приговаривая:
— Ну, вот вы и вернулись, товарищи. Добро пожаловать домой!
Бывшие пленные плакали слезами радости.
Плакал и французский пленный, расставаясь с приютившим его городом:
— Au revoir [93], я вас лублью…
Вместе с возвращенными пленными из шлюпки выгрузили на причал две больших коробки.
— Что это? — спросил Губарев.
Ответил присутствовавший при обмене пленных капитан Несвилл:
— Это презент мадам Завойко и ее детям от адмирала Брюса. Тут вино, чернослив, шоколад и печенье. Адмирал Брюс выражает свое уважение генералу Завойко. Как ни печально, генерал опять переиграл союзников. И все-таки скажите, куда ушли русские войска и корабли? Сейчас это уже не имеет значения.
— Не знаю, — пожал плечами Губарев. — Может быть, в Гонолулу. Или в Сан-Франциско…
Раздраженный капитан хотел сплюнуть, но удержался и отошел.
…Два дня союзники вели себя прилично, гуляли по городу и окрестностям, забирались на сопки, любовались вулканами (кстати, Авачинский вдруг взволновался и начал выбрасывать камни и пепел; над ним поднялось огромное многослойное облако пара и дыма). На третий день начали грабить и жечь.
На казенном складе осталось много муки и другой провизии, которые не вместились на и так перегруженные сверх меры транспорты, — кое-что десантники перевезли на свои корабли, остальное уничтожили, а склад подожгли. Спалили также несколько десятков домов — специально выбрали которые получше; ободрали церкви — кафедральный собор и церковь Святого Александра Невского у подножия Никольской сопки; в щепки разнесли дом губернатора — видимо, мстили за свое поражение. Особенно старались англичане — в Китае они накопили немалый опыт подобных грабежей. Однако и французы не отставали. В общем, порезвились цивилизованные европейцы на славу.
