Женская война - Дюма Александр (книги без регистрации бесплатно полностью .txt) 📗
– Прощай, Финетта, прощай!
– Но куда вы изволите идти?
– В Бордо.
– О, не ходите туда, ради Бога! Они убьют вас!
– Для того-то я и иду туда.
– Ах, Боже мой!.. Ломбар, поскорее сюда! Помогите мне, Ломбар, остановить ее!
– Тише. Уйди, Финетта. Я не забыла тебя в завещании, успокойся. Прошу тебя, уйди, я не хочу, чтобы с тобою случилось несчастие. Ступай, ступай! Они уже близко... Смотри, вот они!
Действительно, показывается всадник. За ним на близком расстоянии скачет другой. Лошадь его тяжело дышит.
– Сестра! Сестра! – кричит он. – Я приехал вовремя.
– Ковиньяк! – сказала Нанона. – Что? Условились ли вы? Ждут ли меня? Едем ли мы?
Но Ковиньяк вместо ответа соскочил с лошади. Он схватил в объятия Нанону, которая не двигалась и не противилась, как безумная. Ковиньяк положил ее в карету, посадил к ней Финетту и Ломбара, запер дверцу и вскочил на лошадь.
Бедная Нанона приходит в себя, но напрасно старается противиться.
– Не выпускайте ее! – кричит Ковиньяк. – Ни за что в мире не выпускайте ее! Барраба, стереги другую дверцу, а тебе, кучер, если ты хоть секунду поедешь не галопом, я тебе размозжу голову.
Он раздавал приказания так быстро, что ему не вдруг повиновались. Карета не двигается, лакеи дрожат, лошади не идут.
– Черт возьми! – заревел Ковиньяк. – Скорей, скорей! Вот они уже скачут!
Действительно, вдали послышался конский топот и приближался, как отдаленный гром, быстро и грозно. Страх заразителен.
Кучер по голосу Ковиньяка понял, что грозит какая-то страшная опасность, схватил вожжи и спросил:
– Куда ехать?
– В Бордо, в Бордо! – кричала Нанона из кареты.
– В Либурн! – закричал Ковиньяк.
– Лошади околеют прежде, чем мы успеем проехать две мили.
– Да мне и не нужно, чтобы они проехали так много! – закричал Ковиньяк и принялся погонять их шпагой. – Только бы дотащили они нас до Фергюзонова отряда.
Тяжелая карета двинулась с места и покатилась со страшною быстротой.
Люди и лошади возбуждают друг друга: одни криками, другие ржанием.
Нанона пробовала противиться, выпрыгнуть из кареты, но борьба истощила ее силы, она упала, истомленная, почти без чувств: она уже ничего не слыхала, ничего не видала. Когда она силилась отыскать Ковиньяка в этом хаосе быстро двигавшихся теней, голова у нее закружилась, она закрыла глаза, вскрикнула в последний раз и упала, как труп, на руки Финетты.
Ковиньяк опередил карету, он скачет перед лошадьми. Из-под копыт его коня летит дождь искр на мостовую.
Он кричит:
– Сюда, Фергюзон, сюда!
И слышит крики в отдалении.
– Ад, – кричит Ковиньяк. – Ад, ты опять против меня, но думаю, что сегодня ты опять проиграешь! Эй, Фергюзон, сюда!
Два или три выстрела раздались за каретой.
Впереди им отвечают целым залпом.
Карета останавливается.
Две лошади падают от усталости, одна от пули.
Фергюзон со своим отрядом нападает на конвой герцога де Ларошфуко.
Отряд Фергюзона втрое многочисленнее неприятеля, и потому жители Бордо не могут выдержать нападения, поворачивают лошадей, и все, победители и побежденные, преследующие и преследуемые, как облако, уносимое ветром, исчезают во мраке.
Один Ковиньяк с лакеями и Финеттой остается при Наноне, лежащей без чувств.
По счастью, оставалось только шагов сто до селения Карбонблан. Ковиньяк донес Нанону на руках до первого дома в предместье. Тут, приказав приготовить экипаж, он положил сестру на постель и, вынув из-за пазухи какую-то вещь, которую Финетта не могла рассмотреть, положил ее в дрожащую руку несчастной женщины.
На другой день, выходя из тяжкого своего положения, которое она считала страшным сном, Нанона поднесла руку к лицу, и что-то мягкое и благовонное пронеслось по ее бледным губам. То был локон волос Каноля.
Ковиньяк с опасностью жизни геройски завоевал его у бордоских тигров.
V
Восемь дней и восемь ночей в беспамятстве и бесчувствии лежала виконтесса де Канб на постели, куда ее перенесли, когда она узнала страшную новость.
Служанка ее ухаживала за нею, а Помпей сторожил дверь. Только он, старый слуга Клары, становясь на колени перед ее кроватью, мог пробуждать в виконтессе искру чувства.
Многочисленные посетители осаждали эту дверь, но верный слуга, строгий в исполнении данного приказания, как старый солдат, храбро защищал вход, во-первых, по убеждению, что всякий гость, кто бы он ни был, будет несносен его госпоже, а во-вторых, по приказанию доктора, который боялся всякого сильного волнения для виконтессы.
Каждое утро являлся Лене в дом несчастной Клары, но и ему точно так же отказывали, как и всем прочим посетителям.
Сама принцесса приехала туда один раз с большою свитой после посещения, сделанного матери бедного Ришона, которая жила в одном из предместий города. Кроме участия к виконтессе, принцесса руководилась желанием показать совершенное и неограниченное свое беспристрастие.
Поэтому она приехала к больной, как королева. Но Помпей почтительно доложил ее высочеству, что ему дано приказание, от которого он не может отступить ни под каким предлогом; что все мужчины, даже герцоги и генералы, что все дамы, даже принцессы, должны покоряться этому приказанию, а принцесса Конде более всех прочих: после несчастия, недавно случившегося, посещение ее могло произвести страшный переворот в положении больной.
Принцесса, исполнившая или думавшая, что исполняет обязанность, и желавшая уехать поскорее, не заставила Помпея два раза повторить отказ и уехала со всей своею свитою.
На девятый день Клара пришла в себя. Заметили, что во все время бреда, который продолжался восемь суток, она ни на минуту не переставала плакать. Хотя обыкновенно лихорадка сушит слезы, однако же виконтесса так плакала, что под глазами у нее явились красная и светло-синяя полоса.
На девятый день, как мы уже сказали, в ту минуту, как уже отчаивались и не ожидали лучшего, виконтесса вдруг, как бы волшебством, пришла в себя: слезы ее иссякли, глаза ее осмотрели комнату и с печальною улыбкой остановились на служанках, которые так усердно ухаживали за ней, и на Помпее, который так ревностно стерег ее.
Несколько часов просидела она безмолвно, опершись на локоть, обдумывая все одну и ту же мысль, которая беспрестанно восставала с новою силою в ее обновленном уме.
Потом, не соображая, достанет ли у нее сил на исполнение намерения, она сказала:
– Оденьте меня!
Изумленные служанки подошли к ней и хотели возразить. Помпей придвинулся на три шага и молитвенно сложил руки.
Между тем виконтесса повторила ласково, но с твердостью:
– Я велела одеть себя... Одевайте меня!
Служанки повиновались.
Помпей поклонился и вышел.
Увы! На ее розовых и пухлых щеках явились мертвая бледность и худоба. Рука ее, все еще прелестная и изящной формы, казалась прозрачною. Грудь ее была как слоновая кость и ничем не отличалась от батиста, которым ее прикрыли. Под прозрачною кожею вились синеватые жилки – признак истощения от продолжительных страданий. Платья, которые она надевала так недавно и которые обрисовывали ее стан так изящно, теперь стали широки и падали вокруг ее тела огромными складками.
Ее одели, как она желала, но туалет занял много времени, потому что она была очень слаба и три раза едва не упала в обморок.
Когда ее одели, она подошла к окну, но вдруг отскочила, как будто вид неба и города испугал ее. Села к столу, спросила перо и бумагу и написала к принцессе Конде письмо, в котором просила себе аудиенции.
Минут через десять после того, как Помпей отвез письмо к принцессе, послышался стук кареты. Она остановилась перед домом Клары.
Тотчас доложили о приезде маркизы де Турвиль.
– Вы ли, – спросила она виконтессу де Канб, – вы ли изволили писать к принцессе Конде и просить о назначении вам аудиенции?
– Да, маркиза, я точно писала, – отвечала Клара. – Неужели мне отказывают?
