Коррида - Зевако Мишель (читать книги онлайн полностью .TXT) 📗
Кто-то назовет шевалье гордецом. Что ж, возможно, это верно. Что касается нашей точки зрения, то мы ведь не занимаемся психологией. Мы просто описываем поступки нашего героя, не пытаясь возвысить или принизить его.
Итак, Пардальян решил, что должен любой ценой достичь своей цели, и поэтому предпочел медленную смерть быстрой. Пока он будет хрипеть от боли и биться в руках палача, может произойти какое-нибудь непредвиденное событие, которое спасет ему жизнь и позволит решить поставленную задачу.
Так рассуждал шевалье. Нельзя не признать логичности хода его мысли. Но это в теории. На деле же для выполнения этого решения нужно было обладать такой волей, такой храбростью и таким хладнокровием, что любой другой на месте Пардальяна давно бы отказался от борьбы.
Приняв решение, шевалье никогда не отступал. Очередное доказательство тому – безуспешные старания его сторожей Батиста и Закарии. Необходимо напомнить читателю еще одну вещь. День посещения трапезной был третьим днем с момента получения записки Чико. А шевалье хотел дождаться дня четвертого.
Читателю, должно быть, интересно, в чем же тут дело, значит ли это, что Пардальян рассчитывал на карлика? Мы ведь знаем, что одним из главных принципов шевалье был следующий: рассчитывать лишь на себя самого. Однако, играя партию, подобную этой, он умел ловко использовать кстати подвернувшийся козырь.
И Чико в тот момент был для него только картой. Этой картой нельзя было пренебрегать, как и любой другой. Она могла быть хорошей, однако могла быть и плохой. Этого Пардальян еще не знал. Качество карты зависело от игры, которую вел противник.
Следовало учесть еще одно немаловажное обстоятельство. Шевалье ничего не ел уже три дня, а человеческие силы имеют свой предел. Чтобы быть готовым к продолжению борьбы, ему обязательно нужно было подкрепиться.
Разумеется, он мог отравиться. Ну и что? Надо же было на что-то решиться. Пардальян знал, что рискует, но это его не смущало. Если он проиграет, то, по крайней мере, сможет сказать себе, что сражался до конца.
Кроме того, возможно, что Эспиноза, видя его упорство, отказался от яда и придумал что-нибудь другое. Одним словом, шевалье все хорошенько обдумал, и решение его было непоколебимым.
Итак, пусть нам простят это отступление, которое мы посчитали необходимым. Вернемся к нашей истории.
Когда наконец преподобным отцам удалось усадить своего узника за стол, они решили, что самое трудное позади. Теперь-то этот чудной человек, который так долго противился искушению, не сможет устоять перед ним.
Конечно же, он съест хоть кусочек или выпьет хоть глоточек, а продолжит ли он трапезу или остановится, мало интересовало Батиста и Закарию.
Их цель будет достигнута, их поручение будет блестяще выполнено, и они наконец получат свое вознаграждение, то есть смогут наесться и напиться вдоволь.
Монахов вовсе не остановили обидные и, скажем прямо, не совсем справедливые слова Пардальяна, – ведь они были только исполнителями, – и преподобные отцы бросились прислуживать шевалье.
Каждый из них взял по бутылке и с величайшими предосторожностями наполнил бокал: один – нежно-розовым бонским, другой – хересом, похожим на расплавленное золото.
Занимаясь этим важным делом, они от старания высунули языки и стали похожи на двух собак. Затем они взяли бокалы с таким видом, словно это были облатки, и протянули их Пардальяну.
– Это бархат, – проникновенно сказал Батист, часто мигая от умиления.
– Это атлас, – добавил Закария не менее выразительно.
– Достопочтенные преподобные отцы, – спокойно ответил шевалье, – я вам от всей души советую прекратить эту жалкую комедию.
– Комедию! – возмутился Батист. – Брат мой, это вовсе не комедия!
– Да, это приказ, как очень метко выразился брат Закария. В таком случае, давайте, мучайте меня. Но я вас предупредил: я не притронусь ни к чему из того, что вы мне предлагаете.
– Отлично! – живо воскликнул Батист, который, хотя и был несколько туповат, умел поймать собеседника на слове. – Выбирайте сами.
Сказав это, он аккуратно поставил стакан на стол и обвел широким жестом ряды бутылок.
– Черт возьми! – вышел из себя Пардальян. – Оставьте себе эту бурду, она мне не нужна.
– Бурду?! – поперхнулся возмущенный монах. – Бурду?!
Он снова схватил стакан, медленно поднес его к глазам, с видом знатока полюбовался вином и, потрясая стаканом, завопил:
– Кощунство!.. Надругательство!..
Затем он принялся вдыхать аромат его содержимого. В это время лицо монаха выражало высшую степень восторга. Наконец Батист возвел глаза к небу и произнес скорбным голосом:
– Прости его, Господи, ибо он не ведает, что говорит! – И, снова разозлившись, он тут же добавил: – Попробуйте же, несчастный, и осмельтесь только сказать, что это не жидкое солнце!
Шевалье внимательно посмотрел на монаха. Его восторг казался ему подозрительным. Пардальян действительно считал Батиста комедиантом. Монах стойко выдержал его взгляд. Он смотрел на шевалье с презрительной жалостью, но Пардальяну почудилось, что в глазах Батиста таится зловещая ирония. И, желая показать, что он вовсе не простак, шевалье лукаво проговорил:
– Ну что ж, преподобный отец, раз это – жидкое солнце, почему бы вам не отведать лучик-другой? А я после вас выпью все остальное. Идет?
Мрачные монахи поставили стаканы обратно.
– Невозможно, – воскликнул один.
– Нам запретили, – простонал другой.
– Черт подери! – хмыкнул Пардальян.
Видя, что винами этого человека не прошибешь, преподобные отцы пошли другим путем. С упорством, достойным лучшего применения, они ставили перед шевалье ароматнейшие блюда, всевозможные супы, разнообразную дичь, рыбу, лангустов, возбуждающие закуски, свежие и засахаренные фрукты. Монахи не забыли ничего, не теряя надежды сломить сопротивление узника. Пардальян же закрыл глаза, зажал нос и отчаянно мотал головой.
Эта адская мука длилась почти час. По лицу шевалье струился пот. Бедные монахи тоже вспотели, но по другой причине. По мере того, как пытка подходила к концу, Пардальян все больше приободрялся и приобретал свой прежний веселый и беззаботный вид. Напротив, монахи мрачнели, видя, что их последние надежды улетучиваются. Наконец, когда последнее блюдо постигла участь всех остальных, Батист, который не знал больше, к какому святому взывать, жалобно возопил, сложив руки:
