Евгения, или Тайны французского двора. Том 2 - Борн Георг Фюльборн (книги серии онлайн .txt) 📗
Олимпио, знавший насквозь первых государственных мужей, уже предвидел падение. Долорес страстно желала уехать в свое отечество, спокойно насладиться достигнутым, наконец, счастьем, и Олимпио обещал исполнить ее желание, лишь только сделает последнее, что считал своим долгом.
Мы видели в первой главе этого рассказа, что на балу в Тюильри в 1870 году война против Пруссии считалась уже решенным делом.
Олимпио посвятил в эту тайну Олоцага, и хотя ему говорили, что эта война необходима для успокоения возбужденных умов, однако он пророчил, что война приведет империю к гибели.
Он не хотел служить этому несправедливому, бесстыдно вынужденному кровопролитию, он хотел, напротив, воспрепятствовать ему.
Но министр Оливье, слабое орудие императора, кукла императрицы, подал голос за войну, потому что оба они желали того и считали необходимым, дабы занять население.
Евгения еще сильнее стала требовать войны, когда узнала, что принц Леопольд Гогенцоллерн, которого испанцы тогда хотели иметь королем, отказался от предложенной ему руки одной из ее племянниц.
Отказ немецкого принца от предложенной ему короны не мог заставить тюильрийское общество отказаться от задуманного плана, так как Евгения, исполненная гнева, желала отомстить немцам.
Кроме того, принц Наполеон и министр Грамон были слишком заинтересованы в делах биржи, чтобы желать войны как средства к своему обогащению.
Герцогу Грамону особенно хотелось поправить свои денежные обстоятельства, и потому он горячо представлял императрице, что отказ немецкого принца не может служить достаточным поводом к отказу от войны.
Этот благородный герцог принадлежал к тем низким натурам, которые готовы служить всякому патрону с одинаковой преданностью и верностью. В царствование Луи-Филиппа он был его горячим приверженцем, когда же вступил на престол Наполеон, он примкнул к нему, чтобы поправить свои денежные обстоятельства, в которых он вечно испытывал затруднения при его баснословно расточительной жизни.
Теперь он стал министром иностранных дел и думал воспользоваться этим местом для того, чтобы, подобно большей части наполеоновских ставленников, приобрести несчетное богатство.
Через несколько дней после большого праздника в Тюильри, на котором военный министр уверял, что войска готовы к бою, Евгения сидела в своем будуаре; она была полна веры и надежды! Она сейчас только говорила с Оливье и услышала от него, что он добился от палаты кредита на нужные миллионы и согласия на войну; она всегда смеялась над тупостью и нелепостью этого министра, но теперь должна была согласиться, что тот министр понял, однако, как провести то, что она желала; за это она его милостиво отпустила, посвятив предварительно в тайну своего плана, который особенно занимал ее в эти дни приготовлений!
Евгения хотела, чтобы император, для приобретения снова популярности и любви армии, принял командование, хотя он был так дряхл и слаб, что совершенно не мог выносить верховой езды, и поэтому должен будет объезжать поля битвы в экипаже. Но Евгения желала этого и знала, что устроит это! Люлю должен был сопровождать императора; сама же она хотела остаться регентшей; этого ей хотелось во что бы то ни стало, для чего она и склонила на свою сторону Оливье.
Воодушевленная высокомерными надеждами, Евгения писала своей матери, что наконец настало время отомстить немцам и что она возьмет бразды правления в свои руки.
Вдруг она услышала шум за портьерой, отделявшей будуар от комнаты, где была библиотека. Евгения была одна; откуда мог произойти этот шум…
Она оглянулась.
Портьера раздвинулась.
Евгения побледнела, перо выпало из ее рук.
В дверях показалась высокая, могучая фигура Олимпио, который всегда представал перед ней, подобно воплощенному голосу ее совести или всезнающему пророку.
Она боялась этого Олимпио Агуадо, дрожала перед ним; он являлся ей как невидимый дух; чего хотел он в этот час, когда она достигла высочайшей степени своего могущества, крайней цели своих желаний?
Олимпио вступил в будуар и задвинул за собой портьеру, потом приблизился к императрице, которая привстала и неподвижно смотрела на него, как будто окаменев от его взгляда.
Она опомнилась, думая, что Олимпио пришел к ней по делу Хуана, и у нее был готов ответ, которым она надеялась его удовлетворить.
Странно! Евгения боялась этого испанского дона, и однако в тихие часы питала к нему совершенно другое чувство – ей казалось тогда, что она должна привязать его к себе, что он ей необходим, что она в нем нуждается.
Олимпио молча поклонился.
– Я догадываюсь о причине вашего прихода, дон Агуадо, – обратилась к нему Евгения на испанском языке, чтобы никто из бывших в приемной не понял, о чем она говорит с этим таинственным гостем. – Я получила собственноручное письмо хедива.
Олимпио молчал, ни один мускул его серьезного, мрачного лица не дрогнул.
– Молодой офицер, которым вы интересуетесь, дон Агуадо, – продолжала Евгения, чтобы прервать молчание, производившее на нее тяжелое впечатление, – отомщен. Через одного из невольников хедива удалось поймать обоих преступников и казнить. Вице-король очень опечален этим происшествием и утешается только тем, что оба убийцы не его подданные, а греки.
– Казнь не может возвратить мне юного друга, которого я оплакиваю и который во цвете лет нашел смерть в далекой стране! Но я привык к потерям – из трех моих друзей не осталось в живых ни одного, вы это знаете! Благодарю вас за сообщение, – продолжал он после небольшой паузы. – Однако другая цель привела меня сюда – вы решили начать новый поход, новое кровопролитие.
– Император вынужден начать эту войну, дон Агуадо!
– Император в руках дурных советников. Откажитесь от этой войны, которая готовит вам гибель.
– Это невозможно, теперь все должно решиться военным успехом! Я надеюсь, что на этот раз пророчество ваше не сбудется! Мы превосходим противника войском и оружием; победа неминуема, дон Агуадо, Франция того желает!
– Франция желает и ей нужен мир. В последний раз являюсь к вам, чтобы убедить вас вернуться, в последний раз Олимпио пытается спасти вас.
– Спасти? – холодно и самоуверенно сказала Евгения. – Вы слишком мрачно смотрите!
– Вспомните о дяде императора, вспомните о проклятии несчастной Шарлотты!
– К чему… напоминания? – прошептала Евгения, опираясь на свой роскошный письменный стол.
– Слушайте меня, пока еще не поздно. Вы окружены неблагодарными, корыстными предателями, которые покинут вас, лишь только увидят первую неудачу вашего оружия, – сказал Олимпио твердым голосом.
– Я не ожидаю такой возможности, не верю в нее. Пруссия совершенно одна, остальные немецкие государства с радостью встанут за нас или, в самом неблагоприятном случае, будут нейтральны! Наши войска через четыре недели будут уже за Рейном, и дурные советники возвысятся до титула князей!
– Слепая, – прошептал Олимпио, сделав шаг назад, затем громко продолжал: – Вы вспомните мои слова, когда тщетно будете звать своих любимцев, которых одарили своим доверием! Тогда будет поздно, тогда все будет потеряно! У вас нет никого, кто был бы вам верен в несчастье.
– Ошибаетесь, – вскричала Евгения в лихорадочном возбуждении, – я полагаюсь на Оливье и Грамона!
– Они первые оставят вас!
– Затем Шевро, который верен мне, Руэр…
– Они будут заняты своим богатством, которым обязаны вам; для вас у них не будет времени!
Евгения припомнила другие имена, чтобы убедить Олимпио в невозможности его предположений.
– А герцогиня Боссано, княгиня Эслинген?
– Для несчастной императрицы их не будет! У вас нет никого, Евгения, кто был бы верен вам в беде. Для этого нужно раздавать любовь, а не золото и почетные места, для этого нужно делать добро, а не расточать ордена и знаки неблагодарным любимцам. Вы будете покинуты и несчастны!
– Наконец, – вскричала Евгения, как бы объятая сомнением, – вы будете при мне!
