У королев не бывает ног - Нефф Владимир (электронная книга TXT) 📗
Министр финансов, банкир Тремадзи, маленький сухонький человечек, страдающий желудком, застонал.
— Не следует пугаться этих расходов, — продолжал Петр, — они во сто крат окупят себя; в финансовом отношении наш университет будет весьма благополучен, потому что дух, который воцарится в нем, и высокий научный уровень, — а за этим я буду следить лично, — без сомнения, привлечет поток богатых платежеспособных студентов. Ничего не поделаешь, господа, вопросами просвещения и школьного образования мои предшественники занимались преступно мало, и сейчас настало время наверстать упущенное; если Страмба должна сделаться оплотом справедливости, разума, правды и прогресса, ей не обойтись без своего научного центра.
Следующий пункт. Я отменяю запрет продавать и употреблять и пищу мясо по пятницам, считая это мракобесием, недостойным современного человека. Разумеется, я понимаю, что беднейшие слои граждан, рыбаки Пиньи и Финале в результате этой отмены понесут определенные убытки; посему я отнюдь не возражаю против того, чтобы они, как и прежде, приходили в столицу по пятницам продавать свой улов, потому что тот, кто любит рыбу, пусть себе потребляет ее сколько влезет, более того, я отменяю налог, который торговцы рыбой должны платить, входя в город.
Банкир Тремадзи снова издал стон.
— С другой стороны, я распускаю до смешного отвратительный отряд контролеров, единственной обязанностью которых было по пятницам следить и вынюхивать под окнами страмбских кухонь, не готовят ли там мясную пищу, так что ущерб, который государственная казна потерпит из-за отмены налогов, взимаемых с рыбаков, таким образом будет в значительной степени возмещен.
Следующий пункт. Я ликвидирую желтую гвардию, личную стражу недоброй памяти capitano di giustizia, поскольку с тех пор в глазах граждан Страмбы она является символом жестокости и притеснений; повелеваю ее распустить и перевести в регулярные войска — я лично прослежу за тем, как эта перестройка будет проведена.
Петр работал лихорадочно, ибо задачи, которые он поставил перед собой ради спасения и блага своей Страмбы, были необозримы, но еще и ради того, чтобы заглушить вполне обоснованное чувство мучительного одиночества, ибо вокруг не было никого, кто бы произнес «mon petit», как его обычно называл капитан д'Оберэ, или «carissimo», как к нему обращалась когда-то несчастная Финетта, или просто «Петр», как его окликал Джованни в те поры, когда они еще дружили. Теперь все почтительно склонялись перед ним и величали «Высочеством», и только «Высочеством», и Петр, чтобы ускользнуть от этого возвеличивания, которое действовало ему на нервы, приказывал шить себе все новые и новые костюмы — не из тщеславия, а только ради того, чтобы представился удобный случай поболтать с добрым мастером Шютце, который по-прежнему невозмутимо называл его герр фон Кукан и был далек от того, чтобы ему льстить. От этого замечательного и правдивого человека Петр, помимо прочего, узнал, что при дворе все в ужасе от его реформ, запретов и приказов и совершенно убеждены, что Петр не в своем уме. Все порицают его за то, что он легкомысленно отнесся к грозному протесту, полученному из Перуджи, и придерживаются того мнения, что за этим еще последуют большие и кровавые события. Простой народ, который безоговорочно верил Петру, тоже в тревоге. Рыбаки прямо-таки бунтуют, поскольку население столицы боится покупать у них рыбу, чтобы не подпасть под подозрение, что они, как и прежде, соблюдают пятничный пост, отмененный Петром, а поэтому то обстоятельство, что Петр снял с рыбаков основной налог, не имеет для них никакого значения.
— А что вы об этом думаете? — спросил Петр.
— Что я думаю? Я не говорю ни так, ни этак, я только шью костюмы, — ответил мастер Шютце. — Но окажись я на вашем месте, герр фон Кукан, я бы воздержался от всяких новшеств, пока действительно прочно не уселся бы на герцогском троне.
Петр удивился:
— Вы полагаете, я сижу все еще непрочно?
— До этого вам ох как далеко, герр фон Кукан. Положение ваше упрочится только после того, когда к вам привыкнут настолько, чтобы считать вас неизбежным злом. Да еще когда вы женитесь на принцессе и у вас от нее пойдут дети. До тех пор ни о какой прочности вашего положения и говорить нечего. Герцогиня Диана это прекрасно сознает и потому выжидает, что будет дальше, а пока что отмежевывается.
— Герцогиня в трауре, — возразил Петр. Господин Шютце иронически засмеялся:
— Хорош траур. Каждый вечер в герцогских апартаментах — музыкальные вечера и разные посиделки. Приглашала она вас хоть на одну такую вечеринку? Не приглашала, не так ли?
— Вот вернется принцесса Изотта, — сказал Петр, — и все пойдет по-другому.
— Hoffentlich, надо полагать, — сказал мастер Шютце. — Костюмчик завтра будет готов, хотя я не знаю, к чему он вам.
Когда у Петра оставалось время, он брал свою превосходную пищаль Броккардо, которую, возвратясь, с радостью и умилением обнаружил скромно висящей на крюке в Рыцарском зале, и один, в сопровождении только гончей по кличке Перотино, шел на лоно природы поохотиться, а главное, и разобраться в своих чувствах к Изотте и любит ли он ее и радуется ли ее возвращению из Рима, даже не понимал, что, задавая себе этот вопрос, он уже отвечал на него отрицательно; однажды он установил не без испуга, что не может как следует припомнить лицо Изотты. Конечно, он знал, что Изотта хрупкая, что у нее профиль с милой детской седловинкой и карие глаза, но ее облик не представал перед его взором так же ясно и выразительно, как до сих пор ему рисовалось — когда бы он с грустью ни вспомнил о ней — лицо Финетты, живое, таким, как он увидел его в первый раз, склонившееся над рукодельем, или мертвое и страшное, с прогнившими впадинами вместо глаз.
Недели через три после отъезда кардинала Тиначчо в Рим в Страмбу примчался гонец со срочным известием, что в следующий вторник, то есть через два дня, кардинал с принцессой Изоттой покинет Вечный город и отправится в путь по направлению к Страмбе. Принимая во внимание хрупкое здоровье принцессы, ехать они будут медленно, часто останавливаясь, поэтому можно ожидать, что их поездка продлится около двух недель. Петр немедля созвал Большой магистрат, где предложил, породив приступ болезненного испуга у министра финансов, выделить на празднества по поводу приезда невесты и свадьбу сумму в размере десяти тысяч скудо. В конце концов, закладывались основы новой династии, а поэтому праздники должны быть невиданно торжественными. Приказав не подавать воду к фонтану на пьяцца Санта-Кроче, Петр в одном из ближайших домов велел установить гигантскую бочку таким образом, чтобы из фонтана во время пиршества вытекало вино. Церемониймейстер с беличьими зубами составил обширную программу балов, банкетов, турниров и боя быков. Придворный поэт Эванжелист Варка, по прозвищу Бомбикс, — поскольку в своем известнейшем стихотворении он воспел бомбикса — тутового шелкопряда, — создал за одну ночь «una bella e doice ed amorevole commedia» — «прекрасную, весьма приятную и нежную комедию», а придворный художник Ринальдо Аргетто нарисовал очаровательные декорации. Петр самолично следил за постановкой этого бурлеска, содержание которого было увлекательно и необыкновенно: двое молодых людей влюбляются в девушку по имени Альвиджия и из ревности ссорятся. Их общий друг пробует примирить соперников и призывает Альвиджию сказать, кого из них двоих она предпочитает. Но Альвиджия не хочет отказаться ни от одного из них и уверяет, что в состоянии утолить любовные страсти того и другого. Пьеса заканчивается танцем и веселой песенкой в честь любвеобильного сердца Альвиджии.
То странное обстоятельство, что герцог, ожидающий невесту, — чужеземец, в то время как невеста, возвращавшаяся из дальних краев, родилась и выросла в Страмбе, воодушевило еще одного придворного поэта, француза Виктора Бенжамена, о котором из-за его огромной фигуры и необыкновенного уродства в шутку говорилось, что он — сын Полифема и козы, на написание премилого стихотворения, начинавшегося так:
