Христос приземлился в Гродно. Евангелие от Иуды - Короткевич Владимир Семенович (книги бесплатно полные версии txt) 📗

— А затем, чтоб не сидеть с ним. И чтоб мысль таки была. И чтоб спасти или поехать всем вместе в милую компанию к праотцу Аврааму, и обниматься там со степенной бабушкой Рахилью, и до скончания дней есть без выпивки одного только жареного левиафана, аж пока не начнёт тошнить... Также до скончания веков.

Он был совсем другим, и все остальные изумлённо смотрели на него.

— Пошли... Дорогой поговорим.

Они шли и рассуждали о том, что им делать, уже довольно долго, когда Иуда заметил в мельтешении лесной листвы какую-то тень. Человек сидел спиной к дороге, и Иуде показалось, что он узнал сидевшего. Остальные ничего не заметили.

— Идите, — сказал он остальным. — Я догоню.

Подождал, пока друзья не скрылись за поворотом, и осторожно пошёл к человеку. Мягкая трава заглушала шаги. Какая-то птичка, названия которой он не знал, свиристела в листве. Так ему удалось встать почти за спиною сидящего.

Иуда не ошибся. Беглец, предавшая падла Матфей, сидел и пересчитывал деньги. И тогда Раввуни громко сказал:

— Во дни царя Соломона был в Иерусалиме некто, кто трахнул в храме, ибо динарий обещали ему.

При первых звуках голоса Матфей вскинулся. Глаза его были белыми от страха.

— Ты?!

— И явился к ним, явился в Эмавее, и многие не верили, что он... Н-ну?!!

Матфей успокоился. Нахально высыпал деньги в кошель и спрятал его:

— Пасть закрой... И знаешь, вали ты отсюда, агнец. Выбрался, так веселись. А то как дам и... Чудес не бывает. Голову сложишь.

Иуда видел, что Матфею не по себе. Миловать его, однако, не собирался. В общем предательстве была и его лепта.

Он рыкнул так, что Матфей растерялся:

— Ты что?.. Ты что?

Белые, как у собаки, зубы Иуды хищно оскалились.

— Кто-то сказал: Иуде Евангелие не положено. Кто-то у меня Евангелие спёр и испохабил.

— И не положено. По Писанию.

Иуда надвинулся на него:

— А по жизни? По моей? И по твоей, смердящий хорь?

— Писание.

Иуда был божественно ироничен:

— А тридцать сребреников? Они же, согласно Писанию, мне принадлежат, а не тебе.

— Иди получи. Кто мешает?

— По Писанию, слышишь? — Лик Иуды был страшен. — Дав-вай цену предательства!

И он сделал то, чего в обычном состоянии не смог бы сделать: взял Матфея за грудки и поднял. Мытарь закинул кошель в мох. Челюсти его дрожали. Иуда с силой швырнул его на кучу хвороста. Подобрал калиту, положил в карман.

Вытирая мхом руки, сказал:

— Ну вот, теперь всё по Писанию. Евангелие — у Матфея, деньги — у Иуды. Вставай, а то я что-то не понимаю, где у тебя задница, а где лицо. Так, молодчина. Отныне можешь, между прочим, говорить, что не ради денег предал, а по убеждению. А теперь — вали. Люди тебя убьют. Жаль, у меня нет времени. Дурные, как дорога, разумного судят.

Иуда догонял своих и бурчал сам себе под нос:

— Вот теперь я понимаю, почему один печатник вместо «бессмертия души» ошибочно набрал да и тиснул три тысячи раз «бессмертие дупы» [140]. Это он такую вот неистребимую паскуду имел в виду.

Глава 53

ЗВЕЗДА ПОЛЫНЬ

В ту ночь убили не всех. Схваченных убивали постепенно, на основе твёрдой законности, но с надлежащей неуклонностью и жёсткой добротой. Ибо лучше отсечь гангренозный член, чем позволить умереть больному.

Днём и ночью ревели в подземельях меха и лязгали клещи. Граждан, захворавших антоновым огнём вольнолюбия и чистой веры, после допроса выводили и карали смертью на Воздыхальном холме, на скрещениях улиц или на Лидской дороге. На смерть каждого аккуратно составлялась бумага. Акт.

Мещане и мужики в пыточных обречённо молчали. Жизнь потеряла для них ценность в тот самый момент, когда они утратили привычный простор, смолистый аромат пуши и пашню, золотящуюся рожью и ячменём.

Целыми днями стража ходила по домам, вынюхивая крамолу, хватала людей и тащила в большой судебный зал. Пытали по одному, но приговоры выносили пачками, не слишком разбираясь, что к чему. Узники молчали, и оговоров не было, зато лютовали, подавая лживые доносы, шпионы и стукачи. И оттого по городу катилась лавина арестов. Забирали отцов у детей и детей у отцов, мужа — от жены, парня — от любимой. Весь Гродно не спал по ночам. Люди лежали и смотрели бессонными глазами во тьму. Пружина лживого доноса могла ударить каждого в каждую минуту.

Не спали и заточенные в подземелья под восточным нефом замка. У этих всё было определено, и они могли бы спать, но над ними всю ночь горланила песни пьяная стража: срывала на пленных свой недавний смертельный перепуг. Временами, отворив двери в подземелье, где после пыток лежали пластом, не в состоянии шевельнуться, ломаные люди, стражники измывались над ними, ревя что-то наподобие «Песни о хаме»:

Многие лежащие во тьме втихомолку плакали. Не потому, что должны были умереть, а от унижения.

И потому все молчали, даже умирая на дыбе. Так велико было их общее мужество, что ужасались и люди святой службы.

Босяцкий понимал, что главное сейчас — добиться отречения от Христа. Пусть под пыткой вспомнит о действительной, истинной догме, тогда остальные запросто хрустнут в хребте. А это значит: Братчика надо пытать изобретательней, страшней и дольше, нежели всех.

Долго препирались, кто должен судить. И решили, что хоть подсудимый и мирянин, судить его будет духовный суд, поскольку он преступил установления Церкви.

Босяцкий подсказал и то, как снять с Церкви большую часть вины за наказание смертью. Во Франции в подобных случаях Церковь отдаёт преступника в руки прево. Братчика после осуждения также следовало передать для исполнения приговора городскому совету, сиречь бургомистру Устану. Пусть пачкается он.

Когда капеллан келейно решал этот вопрос с Лотром, тот даже пожалел, что член ордена, коему поручено дело веры, с таким лёгким сердцем собирается бросить свое братство. Иронизировал:

— Ну какой ты будешь рыцарь Иисуса? Неизвестно ещё какой. А тут же ты на своём месте. И не возлюбят же тебя твои теперешние братья. Предатель, скажут. Увидел, что первенство теперь не за нами да и переметнулся.

— Наплевать. Я живу для будущего. — И вдруг Лотр увидел, как помрачнели всегда спокойные и даже доброжелательные глаза Босяцкого, был в них теперь какой-то обречённый, безразличный холод, словно человек восстал из могилы. — Живу... А в конце концов, живу ли? Что-то говорит мне, что могу умереть. И нужно ли что-то делать, когда тут случилось такое? Этот лже-Христос — предупреждение. Не может быть будущего, если по миру шляется такая сволочь, как Братчик.