И на земле и над землей - Паль Роберт Васильевич (книги онлайн полностью txt) 📗

Однако политика эта так въелась в людские умы, что без нее они уже никак не могли. Даже такому затворнику, как Александр Иванович Сулакадзев, стало интересно. Вот дошли известия, что возмутитель европейского спокойствия Наполеон Бонапарт, вернувшись из похода в Египет, совершил переворот — ликвидировал республику и восстановил монархию. Поскольку казненного Людовика вернуть уже было невозможно, утвердил королем и императором себя самого.

Одних это обрадовало: с революционной якобинской заразой в Европе покончено, с конституцией и республикой тоже, монархия восстановлена. Правда, монарх-то, прости господи, самозванец и политический шулер. Это все равно как если бы в России в царское кресло Екатерины уселся подлый казак Пугач. И в то же время какой ни есть, а все-таки монарх. Значит, теперь другим европейским монархам волноваться нет причины? В самом деле?

Другие, располагая какими-то источниками, утверждали, что именно теперь химерические поползновения Наполеона стали еще более опасными. И к завоеванию своей вселенной он уже приступил. С Египтом не получилось, — начал с Европы. Да-да, милостивые государи, это лишь начало.

Третьи почти как о решенном вопросе толковали о готовящемся совместном франко-русском походе в английскую Индию, чтобы якобы лишить ее главной колонии. Даже называли точное количество казачьих полков, которые уже подготовлены к выступлению. Или уже выступили из Оренбурга с направлением на Бухару и далее на юг…

Сулакадзеву это было интересно, но с возвращением в Петербург Дубровского все это ему быстро наскучило. Петр Петрович опять получил место, ходил радостно взволнованный, приглашал старых друзей на чай.

Не замедлил явиться к нему и Александр Иванович. Они вместе, вооружившись увеличительными стеклами, подолгу рассматривали каждый из античных или египетских свитков, каждую страничку рукописной или старопечатной книги, качали головами, прищелкивали языками, многозначительно переглядывались: каково, а?!

— А что ты, милостивый государь, прячешь в этой коробке? — спросил Александр Иванович в одно из таких посещений. — Что-то совсем необыкновенное, раз прячешь? Похвастай.

Петр Петрович помялся, помялся и наконец смилостивился:

— Кому другому — поостерегся бы, а уж тебе, как большому знатоку и другу… — И смущенно развел руками: — Да и похвастать страсть как охота.

— Ну-ну, что там?

— То, что сохранилось от библиотеки Анны Ярославны, королевы французской, сударь!

Александр Иванович недоверчиво глянул на хозяина и скептически усмехнулся:

— А была ли такая библиотека?

— Была, извольте знать. Когда выходила замуж за Генриха Первого Французского, с приданым увезла. А потом пополняла. В семье князя Ярослава Мудрого очень почитали книги. Это, поди, известно и тебе?

— Известно, дорогой мой дипломат. Даже очень хорошо известно. И об Анне Ярославне, и о библиотеке Ярослава Мудрого… А вот то, что книги Анны во Франции сохранились, читать не доводилось.

— Сохранились, к счастью. И вот почти через восемьсот лет вернулись на родину. Каково?

Чувствовалось, что Дубровскому очень хотелось, чтобы его похвалили. Да и было за что.

Расчувствовался и Сулакадзев. Они молча обнялись, растроганно помолчали и отправились в столовую вылить за этот гражданский подвиг одного из них бокальчик-другой шипучего французского винца.

Несколько дней они неспешно, почти умилительно разбирали содержимое этой немалой коробки.

Пока только разобрали, изучать будут потом. Это дело не одного года.

— Однако, извольте знать, это еще не все. Есть еще одна… скажем так, вещь. В эту коробку не вместилась, пришлось уложить в две дополнительные, — снова похвастал хозяин. — Заранее уверен, это поразит тебя.

— Даже так? Столь велика?

— Не в величине дело, хотя и не мала, друг мой!

— На пергаменте? Папирусе? Бумаге?

Дубровский не спешил раскрывать свою интригу и только лукаво покачивал головой.

— На славянском? Русском? Латыни? Ведь во времена Анны ученая Европа пользовалась именно латынью.

— По-моему, все же на русском. Только на очень-очень древнем. Еще дохристианских времен. Я почти ничего не понял.

— Русская? Языческая?! — вскричал бывалый археограф и антиквар. — Не верю! И никогда не поверю!

Пока Петр Петрович развязывал шнуры на одной из коробок, Александр Иванович возмущенно бегал по комнате, шарахался об шкафы и стулья, оскорбленно поблескивал очками и все причитал:

— Не верю, не верю и не поверю ни-ког-да!

Устав бегать, сжалился над хозяином, — приобнял за плечи, усадил обратно за стол.

— Не надо, уважаемый дипломат, многоопытный политик и не очень опытный антиквар. Весьма сочувствую тебе и сожалею. Эти канальи французы на сей раз крепко тебя, говоря по-русски, облапошили. Но, как не раз сказывалось, и поп — не без греха. Успокойся и смирись. Тем более что ты и без того совершил великое для России дело. Она этого не забудет.

Между тем Дубровский молча продолжал свое дело. Пошуршав с минуту чистейшей оберточной бумагой, он достал наконец что-то плоское, прямоугольное и, снисходительно, превкушая свою победу, усмехаясь, протянул это плоское другу.

— Изволь взглянуть сам. Увеличительное стекло подать?

Александр Иванович язвительно усмехнулся:

— Это что? Дерево?

— В те времена папирус в России не рос. А шкуры животных нужны были на шубы: климат у нас, извольте знать, очень уж не средиземноморский… Вот и… на дереве. Вот так…

Это действительно была деревянная, легонькая от сухости пластина, а проще дощечка. По виду и в самом деле весьма и весьма стародавняя, даже тронутая жучком. Размером не велика, но и не мала: ладони в три в длину и ладони две — в ширину. С отверстием вверху, посередине. С не очень ровными горизонтальными линиями, как в школьной тетрадке. А под этими довольно хорошо различимыми линиями смутно угадывались какие-то знаки.

Сулакадзев достал чистый платок, бережно провел им по первой строке, легонько подул, сдувая невидимую пыль веков, и обессиленный опустился в кресло.

— Я, кажется, угадываю тут одно слово. И это слово «Влес»… Бог Велес…

Глава седьмая

Месяц травич [11] подходил к концу, а горечь на сердце Ягилы не проходила. Мало, мало русичей оставалось на отчих землях. Хуже того — покидая род, огнищане за малую мзду продавали свое подворье и поля эллинам и уезжали куда глаза глядят: кто к северянам, кто к киевским полянам, кто даже не зная куда.

Те, кто был на празднике Ярилина дня, еще держатся. Но пройдут житнич и венич [12], соберут с полей урожай, засуетятся и они. Как остановить народ? И главное, что стало мучить его, — надо ли? Может, действительно прав старый Орлан из рода Тавра, что прежде всем русичам следует сбиться в одну силу, чтобы успешно начать освобождать свои исконные земли? А сила потребуется немалая. Каганат хазар сейчас в завидном могуществе, вон как лихо побил болгар и мадьяр. Угорские и финские народы по Pa-реке и до гор Орала платят им дань пушниной и рабами (из своих же родовичей!); из недавних союзников, вынесших на своих плечах главную тяжесть войны с арабами, стали данниками и гордые северяне, а что уж говорить об иных?

Киевляне платили им дань мечами, ибо мастера сего дела известные. Теперь слышно, там варяги уселись — германы, что погубили Русколань нашу и Буса, князя антского с сынами его. А уличи и тиверцы добровольно стали союзниками Каганата, чтобы успешно противостоять разбойникам мадьярам.

Каково, а? Союзников ищем не среди своих, а меж тех, кто давно враг всем русичам! Почему? Не потому ли, что в сей день это надежнее? А на своих надежды нет оттого, что или не могут помочь, или не хотят, грызясь между собой. И ни Сварог, ни Перун не вразумят их.

Однако — только на сей день. А что будет с нами завтра, через десяток лет? Где тут истина, где искать правду, не идя по пути Прави?