Канцлер - Соротокина Нина Матвеевна (лучшие книги txt) 📗
Завтра с этого берега русская артиллерия из двенадцатифунтовых пушек сожжет деревню Бергердорф, в чем, к слову сказать, совсем не будет необходимости. Но пока деревушка светится огнями и ими любуется сидящий у костра Белов. Он очутился у артиллеристов совершенно случайно. Ездил в штаб по делам, там запозднился, повздорив с неким генералом Зобиным, известным в армии хамом. Ему очень не хотелось плутать в лесу ночью в поисках своего полка. Он решил заночевать на полпути.
Слово «повздорил» Александр придумал себе в утешенье, а на самом деле он стоял перед Зобиным навытяжку и кусал от злости губы, а тот костерил его то ли за неполадки с подвозом фуража, то ли за пришедшие в полную негодность солдатские сапоги, словом, за то, к чему Белов не имел никакого отношения. В армии это бывает, и снес бы Александр несправедливые обвинения, если бы не безобразный, недопустимый тон. После особо крепкого выражения (не будем приводить его здесь, но поверьте – мрак!) Белов отступил назад и совсем не по-уставному крикнул:
– А вот это, ваше сиятельство, уже лишнее! За это… – Белов хотел сказать, что, мол, можно по морде схлопотать, но подыскивал более мягкое выражение.
Он так и не кончил свою мысль. Генерал побагровел, гаркнул: «Молчать!» – и вышел, хлопнув дверью.
Радушные артиллеристы позвали Белова ужинать. Но только он успел расположиться попробовать баранину с картофелем – нового, но уже заслужившего одобрение овоща, – как появился ординарец Апраксина с приказом немедленно прибыть к фельдмаршалу.
– Как вы меня нашли? – удивился Белов.
– Искал, вот и нашел, – хмуро ответил ординарец. – И поторопитесь, ротмистр…
Белов вскочил на коня. Менее чем через полчаса он был у Апраксина. Шатер фельдмаршала был просторен, уютен, на полу ворсистые ковры, на длинном, крытом парчовой скатертью столе зажженные шандалы, прибор на одного человека и огромное блюдо с чем-то мясным, остро пахнувшим, то есть восхитительно пахнувшим!
Белов представился по форме, зачем-то сказал про артиллеристов, мол, не доскакал до своего полка. Апраксин, сидя в кресле, не перебивал его, дослушал до конца, потом как-то совсем по-домашнему, без соблюдения субординации, сказал, указывая на прибор:
– Поешь…
Белов вытянулся в струнку, ранее ничего не предвещало таких свойских отношений с фельдмаршалом. И почему на «ты»? Что за амикошонство, в самом деле? Ничего этого он, естественно, не сказал фельдмаршалу, а, строго глядя перед собой, бросил:
– Я сыт, ваше высокопревосходительство. Благодарю.
– Ну так выпей, – почти кротко сказал Апраксин и вздохнул. – На улицах-то вона какая пакость. И сеет, и сеет… Судя по моей подагре, этому дождю еще долго литься. Садись… – он поворотился вместе с креслом к столу, потом собственноручно налил Белову вина. – Венгерское, токай, из Полыни привезли. В Пруссии с вином плохо, видно, сами все выпивают.
Белов сел, придвинул стул, выпил вина, положил на тарелку изрядный кусок мяса – похоже на оленину. Дают – надо есть, приказал он себе, простив фельдмаршалу его фамильярность.
Тихо, только потрескивают угли в жаровне да стучит по ткани шатра дождь. Александр в полном молчании съел полкуска мяса и выпил бутылку вина – чего жеманиться, если за тобой сам фельдмаршал ухаживает, – как вдруг Апраксин тихо сказал:
– Поскачешь в Петербург с депешами.
Белов вскочил.
– Утром?
– Сейчас. Ты сиди пока, доедай. Одну депешу отвезешь в Иностранную коллегию, другую в Конференцию. Передашь в собственные руки Голицыну Михайле Михайловичу или Трубецкому Никите Юрьевичу. Впрочем, можно и Бутурлину Александру Борисовичу.
«Всех назвал, только Бестужева запамятовал, – подумал Александр. – Хотел бы я знать, отчего такая спешка? Может, завтра, дай Бог, наступление?»
– Ты можешь спросить у меня, отчего такая спешка? – продолжал Апраксин. – А оттого, что указаний не имею. Главная твоя задача отвезти в Петербург вот это, – он взял со стола письмо в длинном, желтом куверте. – Отвезешь его тайно и отдашь лично в руки Бестужева. Ты меня понял, Белов?
– Да уж как не понять, – быстро сказал Александр, позволив себе отступление от устава ввиду необычайности просьбы. – Какие будут дальнейшие распоряжения? Вернуться в армию?
– Дальнейшие распоряжения тебе будет давать канцлер. Алексей Петрович в свое время указал мне на тебя, как на человека верного и способного исполнить деликатное поручение. Депеши получишь от моего адъютанта, а письмо – спрячь. Да понадежнее… В сапог, или в подкладку какую, или в шляпу…
– Я спрячу, – строго сказал Александр, опять заслышав в голосе фельдмаршала оскорбительные нотки, таким тоном говорят с собственными брадобреями или поварами, но никак не с подчиненными.
– Возьми с собой пару людей из охраны. Мы пока на территории Пруссии, а враг коварен…
«Враг-то коварен, да мы идиоты!.. – подумал с раздражением Белов, пряча письмо в карман. – А может, не идиоты… Может, того хуже – отступаем, потому что измена!»
– Если что, депеши сжечь, – продолжал фельдмаршал. – Письмо это тоже сжечь, но только в самом крайнем случае.
Белов встал, Апраксин тоже неловко вылез из кресла, подошел к Александру близко, обнял его за плечи, посмотрел в глаза. От фельдмаршала пахло дорогим вином и пряной подливой.
– Будет спрашивать о чем-либо Алексей Петрович, отвечайте все без утайки, – сказал он, вдруг переходя на «вы», словно высмотрел в глубине Сашиных зрачков что-то требующее уважения. – Идите, – он слегка подтолкнул Белова к выходу.
Екатерина и Понятовский
Понятовский вернулся в Петербург в конце пятьдесят шестого года, как раз под Рождество. Радости великой княгини Екатерины не было предела. В некотором смысле появление Понятовского было неожиданностью. Может, уже и до государыни дошли слухи о связи Екатерины с красивым поляком. Во всяком случае, при дворе велась серьезная интрига, дабы избежать появления Понятовского в Петербурге. Английский посол Вильямс, который всегда все знал, передал Екатерине, что во главе интриги стоит сам Бестужев. Последнему сообщению она немало удивилась, но не успела даже осмыслить его во всех подробностях. Приехал милый друг, и слава Богу!
Зима прошла как обычно: балы, маскарады, концерты, фейерверки. Кроме того, при большом и малом дворах образовались свои маленькие компании – кружки, как называла их Екатерина. У великого князя Петра Федоровича тоже был свой кружок, и часто обе компании собирались в одном доме, только в разных его комнатах, скажем, у Кирилла Григорьевича Разумовского, веселились, пили, танцевали, играли в карты, не подозревая о присутствии в доме еще кого-то, помимо хозяев. А хозяева потирали руки – так славно, что они и с Екатериной в хороших отношениях, и с Петром их не испортили!
Несколько омрачала настроение молодежи затеянная некстати война. У каждого в армии был кто-то близкий, а сражения не обходятся без смертей. Об этом старались не думать. Все зыбко в мире, зыбко и при Дворе. Братья Шуваловы мутят воду, государыня всегда больна – то пропустила итальянскую оперу, то на балу не появилась, а ждали, заранее уведомив о ее посещении. Время грядущих перемен – тяжелое время, поэтому все как с цепи сорвались, топя в вине беспокойство и дурные предчувствия.
В начале мая Екатерину ждали две неприятности: первая – обязательный отъезд в Ораниенбаум, а там видеться с Понятовским очень затруднительно, и вторая – серьезное опасение, что она беременна.
Первенцу Павлуше два года, он живет заласканный в покоях государыни. Его забрали у матери сразу, как он появился на свет. Екатерина тяжело перенесла роды, как физически, так и морально. На всю жизнь запомнила она картину: все стоят возле ее родильной постели. Радостная Елизавета держит младенца, духовник нарекает его Павлом, суетится возбужденная Мавра Егоровна Шувалова, Петр стоит подбоченясь – он выполнил возложенную на него задачу. А потом все разом исчезли, забыв о главной виновнице торжества. Петербург ликовал по поводу рождения наследника, взвивались в осеннее небо огни фейерверков, все пили без пробуду, а Екатерина лежала в полном одиночестве, изнемогая от жажды и болей в пояснице.
