Запретный лес - Бакен Джон (читать книги без .TXT) 📗

Разговор все продолжался, вспоминали бытность свою в Лиге, тяготы походной жизни и полузабытые сражения, сыпали именами: Лесли, и Гамильтонов, и Керров, и Ламсденов, и еще сотни шотландских наемников…

— Ушел я в отставку после года службы у Торстенссона [41] с его шведами… случилась небольшая заварушка в Саксонии, и имел я несчастье поймать рикошетом осколок ядра в лодыжку: хромать мне отныне до скончания дней. Служил я под началом полковника Сэнди Лесли, брата Лесли из Болкхейна, того самого, что умертвил Валленштейна в Эгере [42], но был он благороднее своего родственника и хорошим протестантом. Он отправил меня домой, ибо с того дня солдат я сделался никудышный. Да я и сам это скоро смекнул, лишь увидал, как наш эскулап залатал мне ногу… По-тому-то ты и застал меня здесь, Уилл. Отсиживаюсь в сей груде камней, доставшейся мне от пращуров, хоть слухи о войне носятся над долиною, как восточные ветры. Жду твоего рассказа. Дошло до меня, что Дэйви Лесли…

— О новостях позже, Ник. С нами гость, коему болтовня о войне ни к чему. — Дэвиду показалось, что между двумя старыми солдатами мгновенно возникло понимание, особенно после того, как под столом один наступил другому на ногу.

— Я человек мирный, — сказал Дэвид, в котором проснулось любопытство, — но и до меня добрались вести о славной победе войска ковенантеров в Англии. Если вы и впрямь идете с юга, я бы с радостью узнал об этом побольше.

— То была верная победа, — начал кривоглазый кавалерист, — потому-то Ливен и отпустил нас домой. С жалованием в кошеле, что не всяк солдат в сих краях видал.

— Я слышал, — продолжил Дэвид, — что Армия ковенантеров сражалась за высокие идеи, а не за низкий барыш.

— Это за какие такие идеи?

— За чистоту веры и Венец Христа.

Кавалерист тихонько присвистнул.

— Точно. Не поспоришь. В войске Ливена то и дело Писание восхваляют. Но, добрый друг, одним Святым Словом сыт не будешь, надобно подумать и о хлебах и рыбах. Не хлебом единым жив человек, а вот как быть, коль хлеба нету, проповедями-то брюхо не набьешь. Барыш не низок, ежели честно добыт и добыт для семейства — жены да детят. Служил я во многих землях и средь странного люда, и поверьте, сэр, первое, о чем помышляет солдат, это его жалование.

— Но он не может сражаться без идеи.

— Еще как может и будет вельми хорош, коль у его сержанта рука тяжела. Видал я в Европе, как наемники вставали каменной стеной пред конем Валленштейна, ибо ведали дело свое и страшились смерти меньше, нежели языка командира. И видал я дворян, гордых, как Люцифер, благородных, как львы, с красивыми словесами на устах, но бросающихся врассыпную, стоило им заслышать первый залп. Войну решает дисциплина.

— Но если есть дисциплина, не поможет ли убежденность в собственной правоте сражаться еще достойнее?

— Истину глаголете, и ведома она еще одному человеку в Англии. Кромвелю. Его кавалерия надежна, аки железная ограда, и неистова, аки река в паводок. У них дисциплина шведов Густава, а в сердцах адский пламень. Верьте мне, ничто в сих землях не устоит пред ними.

— Я не питаю любви к еретикам, — сказал Дэвид. — Но неужели шотландцы менее стойки, неужто Ковенант не разжигает огнь в их душах?

Мужчина пожал плечами.

— Ковенант для солдата аки кислая капуста. Дэйви Лесли удалось сколотить своих людей в подобие армии, ведь он обучался военному делу у Густава. Думаете, нашей пехоте, живущей на пресных лепешках, есть дело до черных сутан Вестминстера? Человек сражается за короля, за свою страну и за свободу служить Господу на свой манер. Но пока у него имеется голова на плечах, он и пальцем не пошевелит лишь за-ради церковного правления.

Дэвиду стало не по себе. Он чувствовал, что необходимо вступиться за веру, иначе он будет повинен в грехе Мероза, чьи жители были прокляты, когда не пришли на помощь Господу. Но ему мешало ощущение, что он и сам до конца не верит в собственную правоту. Это же не богохульство сомневаться в том, насколько глубоко проник Ковенант в людские души? Разве пастор из Колдшо не высказал сегодня подобное опасение?

Николас Хокшоу не отводил от него взгляда.

— Должен же я тебя, приятель, знать, раз талдычат мне, что ты из наших краев. Да и лицо у тебя навроде знакомое, а имя припомнить не выходит.

— Зовут меня Дэвид Семпилл. Я новый пастор прихода Вудили.

— Внучок старика Уота с Рудфутской мельницы! — вскричал Николас. — Слыхал, что вы прибываете, сэр, тем паче являюсь главным собственником при приходе. Рад встрече. Дружище, знавал я вашего дедушку, никогда меня, мальца, без гостинчика не отпускал. Вы вернулись к своим людям, мистер Семпилл, да будет ваше служение в Вудили долгим и счастливым.

Но гости не разделяли благодушия хозяина. Они переглянулись, и высокий пересел, заняв место между Дэвидом и стремянным. Последний отмалчивался весь разговор, не проронив ни слова даже после ужина: просто сидел со склоненной головой, будто глубоко задумавшись. Но вот он поднял глаза на Дэвида и произнес:

— Я не менее предан Церкви Шотландии, чем вы, мистер Семпилл. Вы назначенный приходской священник, я смиренный церковный старейшина.

— Какого прихода? — тут же спросил Дэвид.

— Моего родного прихода к северу от Форта.

Дэвид посмотрел в лицо говорившему и сразу забыл о его потрепанной одежде и низком звании. В ярком свете пламени он увидел, что это лицо дворянина. Каждая черта говорила о высоком происхождении, в контурах рта читалась твердость, печальные серые глаза светились умом. Голос звучал приятно и мелодично, весь облик свидетельствовал о благородной — и властной — натуре.

Теперь, когда высокий кавалерист пересел, ничто не закрывало стремянного от взгляда Николаса Хокшоу. И произошло нечто странное. Хозяин, долго всматривавшийся в гостя, сначала с удивлением, а потом с узнаванием, привстал и собрался заговорить. В его глазах, которые он был не в силах оторвать от стремянного, Дэвид заметил почтение, смешанное с восторгом. Но опять нога хромого Уилла опустилась на ступню хозяина замка, а рука легла на предплечье. При этом Уилл произнес несколько слов на языке, не знакомом Дэвиду. Николас, с тем же удивленным и взволнованным лицом, опустился на место.

Вновь раздался голос стремянного:

— Вы ученый, вы молоды, вы горите своим призванием. Вашему приходу повезло с пастором, и желал бы я, чтобы священнослужители по всей Шотландии были такими, как вы. Но что общего в ваших и моих устремлениях? Чистые идеалы и свободная Церковь? Неужели ничего, кроме этого?

— Более всего на свете я желаю быть поводырем для паствы, дабы привести ее в Царство небесное.

— Аминь. Но дело здесь не только в спорах вокруг церковного управления. Вы тоже ратуете, если я понял вас верно, за свободу и благосостояние Отчизны, мечтаете, чтобы наша Земля обетованная жила в мире и процветала в своих границах.

— Если будет достигнуто первое, второе не заставит себя ждать.

— Без сомнения. Но только если воцарится мир… только если Церковь ограничится спасением душ и не распространит свои труды на бесплодные пустоши. Она должна подчиняться лишь Царю Иисусу. Заметьте, не царю Ковенанту.

Его слова напомнили Дэвиду горькие упреки мистера Фордайса, брошенные в лицо пасторам из Аллера и Боулда.

— Подобает ли священнику или приходскому старейшине изыскивать недостатки в делах Церкви? — спросил он, но фраза прозвучала не слишком уверенно.

Стремянный улыбнулся:

— С должным ли почтением вы, мистер Семпилл, относитесь к Королю, как приказывает Писание?

— Я предан его величеству в той мере, в какой его величество предан закону и религии.

— Вот как. Таковы и мои убеждения. Король должен знать пределы своего господства, только тогда он имеет право властвовать в свободной стране. Моя преданность Церкви зиждется на том же. Я верен ей, пока она исполняет обязанности, возложенные на нее Богом, а это, прежде всего, ее долг вести смертных к Господу. Стоит ей забыть об этом и с присущим ее служителям высокомерием влезть в дела мирские, я восстану против нее, как восстал бы против Короля в схожем случае. Ведь при подобной порочности и Церковь, и Король обратятся в тиранов, а люди, стремящиеся к свободе Христовой, не должны терпеть тирании.