Завтрашний ветер - Евтушенко Евгений Александрович (книги бесплатно полные версии .txt) 📗
надцати», начавшуюся именно в салоне Гиппиус и
Мережковского? В отличие от мировоззренчески деко-
ративных литераторов Блок свое мировоззрение «вы-
страдывал». «Боясь слов, я их произношу. Боясь сло-
весности, боясь литературщины, я жду, однако, отве-
тов словесных: есть у нас всех тайная надежда, что
не вечна пропасть между словами и делами, что есть
слово, которое переходит в дело». Когда один из
критиков обвинил Соллогуба в том, что «передонов-
щина» в нем самом, именно Блок нашел в себе му-
жество сказать: «Передонов — это каждый из нас».
Такой перенос вины с кого-то отдельного на всех, в
том числе и на себя, по формуле Достоевского — «все
виноваты во всем», был характерен для Блока. А в
самовлюбленной декадентской среде, если и кая-
лись, то чтобы выглядеть еще попрочнее — то есть по
их нравам еще привлекательней. Окончательный при-
говор декадентам Блок вынес, когда назвал их, при-
знанных мятежников против серости, частью этой се-
рости. «Из добрых и чистых нравов русской семьи
выросла необъятная серая паучиха скуки... Но сами
декаденты были заражены паучьим ядом». Блоку на-
вязывали амплуа некоего «медиума», а может быть,
всего-навсего ложно независимого спиритического
блюдца, которое будет вращаться только в ту сторону,
в какую захотят подталкивающие пальцы. «Как бы
циркулем люди стали вычерчивать какой-то механи-
ческий круг собственной жизни, в котором размести-
лись, теснясь и давя друг друга, все чувства, наклон-
ности, привязанности. Этот заранее нормально вычер-
ченный круг стал зваться жизнью». Блок такого круга
сам себе не вычерчивал. Это сделали за него другие.
Но Блок оказался шире предназначенного ему теоре-
тиками пространства. Реальность его быта умещалась
в кабаках, в безнадежных извивах, в мостах, в часов-
нях, в резкости ветра, в безлюдности низких островов.
Но реальность духовная выше реальности быта. Ду-
ховная реальность Блока во многом была определена
его провидческим даром. Не случайно Блок когда-то
проронил: «В большинстве случаев люди живут на-
стоящим, т. е. ничем не живут».
Блок умел жить будущим поверх очерченного
чужими циркулями круга. Это провидение иногда не
слишком его веселило, и если он называл имя Пуш-
кина «веселым», то имя Блока веселым никак не на-
зовешь. Пророческие видения Блока были более срод-
ни лермонтовским: «...и ты тогда увидишь и поймешь,
зачем в его руке булатный нож». Рядом с Лермон-
товым и Блоком не было ни Кюхли, ни Дельвига, ни
Пущина. Если солнечный зайчик, почти всегда мер-
цавший в Пушкине, был составлен из света лицей-
ской среды, то «угрюмство» Лермонтова и Блока во
многом объясняется их одиночеством в чуждой им
среде. Но «простим угрюмство». Дар провидения до-
рого стоил Блоку, потому что он отравлял радость
при взлете первых аэропланов, когда Блоку мерещился
«ночной летун, во мгле ненастной земле несущий ди-
намит». Блок, вряд ли знавший работы Циолковского,
воспринимал как реальность то время, «когда гра-
ницы сотрутся и родиной станет вся Земля, а потом
и не одна Земля, а вселенная», но это рождало в нем
и провидческую грусть, потому что «родине суждено
быть некогда покинутой, как матери, когда сын ее,
человек, вырастет до звезды и найдет себе невесту. Не
родина оставит человека, а человек оставит родину».
Редчайшее по раскованности стихотворение «Ко-
гда вы стоите на моем пути...», по некоторым вер-
ховой шубки» и каждого колокола, звонящего над
мировыми событиями. В «Возмездии» Блок дал точ-
ный анализ причины революции, вызревшей внутри
войны. «Того, кто побыл на войне, порой пронизыва-
ет холод — то роковое все равно, которое подготов-
ляет чреду событий мировых лишь тем одним, что
не мешает...» В дневнике без витийского пацифизма о
войне сказано страшно и уничижительно: «Сегодня
я понял.., что отличительное свойство этой войны—
невеликость. Она — просто огромная фабрика на хо-
ду...» Причина падения царского режима была оп-
ределена Блоком не менее брезгливо: «Старая русская
власть делилась на безответственную и ответствен-
ную. Вторая несла ответственность только перед пер-
вой, а не перед народом. Верхи мельчали, развращая
низы...»
Статьи Блока — это философский эпос. Разбирая
стихи Н. Минского и задавая себе вопрос, почему
его стихи оставляют читателей холодными, Блок от-
вечал так: «Мне приходится остановиться на един-
ственной догадке, которую я считаю близкой к истине:
на неполной искренности поэта. Я думаю, мы более
уже не вправе сомневаться в том, что великие произ-
ведения искусства выбираются историей лишь из чис-
ла произведений «исповеднического» характера». Та-
кой исповедью была вся жизнь Блока. От исповеди
личной он перешел к исповеди других своими устами,
хотя в этом не все успел. Он знал, что исповедальность
стоит недешево и что общественный ореол жжет. Но
все-таки говорил о необходимости этого ореола, при-
дающего словам значение дел: «Нельзя приучать пуб-
лику любоваться на писателей, у которых нет ореола
общественного, которые еще не имеют права назы-
ваться потомками священной русской литературы».
Образ Куликова поля возникал в Блоке вновь и
вновь, при потрясениях интимных и общественных,
как образ становления личностного и национального.
Блок верил в возможность бесконечного становления
и поэтому так восхищался мудростью Лао Цзы, не-
когда написавшего об этом так: «Слабость велика.
Сила ничтожна. Когда человек родится, он слаб и ги-
бок; когда он умирает, он крепок и черств. Черствость
и сила — спутники смерти. Гибкость и слабость вы-
ражают свежесть бытия, поэтому то, что отвердело,
398
го не победит». Все жизненные и литературные сла-
бости Блока — это признак того, что он был далек
от черствости, от конца становления. Когда перечиты-
ваешь все оставленное нам Блоком, возникает ощу-
щение незавершенности, неполной воплощенности. Но,
может быть, это один из признаков его силы? Неда-
ром Блок отозвался о «завершенности» Метерлинка
как о неполноценности: «Претерпел маленькие гоне-
ния; прославился и почил на лаврах, использовав свой
пафос тонкого, умного и не очень гениального лирика».
Блок не был завершен, как не была завершена
судьба России. О Родине он сказал так: «Родина по-
добна своему сыну — человеку... Органы ее чувств
многообразны, диапазон их очень велик. Кто же иг-
рает роль органов чувств этого подобного и милого
нам существа? Роль этих органов должны играть все
люди. Мы же, писатели, свободные ото всех обязан-
ностей, кроме человеческих, должны играть роль тон-
чайших и главнейших органов ее чувств. Мы — не
слепые ее инстинкты, но ее сердечные боли, ее думы
и мысли, ее волевые импульсы».
Поэтому блоковские заветные слова «поэт — есть
величина неизменная» должны пробуждать в нас на-
дежду на то, что музыка, доставшаяся нам в наслед-
ство, есть воля Родины, человечества, истории.
СТИХИ НЕ МОГУТ БЫТЬ БЕЗДОМНЫМИ...
Когда кончается материнская беременность нами,
начинается беременность нами — дома. Мы еще не
совсем родились, пока барахтаемся в его деревян-
ном или каменном чреве, протягивая свои еще бес-
помощные, но уже яростные ручонки к выходу — из
дома. Вместе с чувством крыши над головой возни-
кает тяга — к двери. Что там, за ней? Пока мы
