Стихотворения. Проза - Семёнов Леонид (читать книги бесплатно полностью без регистрации .TXT, .FB2) 📗

ст. Козлова Засека

Ясная Поляна

Льву Николаевичу Толстому.

15

28 декабря 1909. Урусово, Рязанской губ.

Мир тебе, дорогой брат Лев Николаевич, получил твои книги и благодарю тебя за них, они пригодятся дому одного брата здесь — православного священника. Хочу только и из любви к тебе и к Богу — сказать, нельзя ли, чтобы эти книжки печатались вовсе без видимых изображений. Что-то такое тяжелое в этом есть, что я, — посылая их в дом священника — ради того чтобы сблизить его с тобой и веря, что это возможно, — оборвал все обложки. Богу так чуждо все рекламное — а я знаю, как чуждо оно тебе, но эти изображения могут ввести других людей — особенно таких, в которых хочется победить предубеждение существующее у них против тебя, — в соблазн приписать эту рекламность или самомнение тебе... вообще всего не могу сказать, что в этом есть, — но думаю ты поверишь мне...

Еще хочу рассказать тебе о том, что произошло между мною и приходившими ко мне братьями Львом Томиловым и его молодым спутником, — т.к. одной части этого, т.е. моего письма к ним ты стал свидетелем. Произошло то, что я дал совет им уйти отсюда. Я от одной части этого не отказываюсь и теперь, т.е. от того, что считаю всякое хождение с такими мыслями и целями, т.е. очень неясными, какие были у них ко мне или к брату Александру Добр<олюбову> или и вообще к кому бы то ни было, совершенно не нужным и праздным. — Точно также не вижу никакого истинного Божьего дела в том, чтобы, странствуя, — работать, где попало, или вовсе не работать и тогда голодать, попадать за беспаспортность в тюрьмы, там говорить громкие слова, раздавать народу где придется книжки и твои портреты (!) и т.п. Но все-таки я не мог не почувствовать в них искания и истинного страдающего и жаждущего света — духа любви — и поэтому эти мои строгие слова не отношу к братьям — а только к их заблуждениям, которыми и они сами томятся. — Так что все силы мне хотелось положить и хочется еще — на то, чтобы им помочь, и верю, что теперь, когда они вторично были у меня, — они не напрасно были со мной и м.б. тоже почувствовали урок из соприкосновения со мной и со всеми нами, как почувствовал это и я из соприкосновения с ними, — и да поможет им Бог найти то, что ищут и что так мне радостно, и чем жив я...

Но в мой совет удалиться им отсюда — вкралась такая ужасная моя нечистота, что я не мог не просить у них об этом прощения — как и вообще даже считаю это теперь полезным рассказать подробно и тебе. Она-то и вызвала со стороны брата Льва упрек мне, что он видит во мне начала сектантства и нетерпимости. В самом деле, как легко и незаметно — потому что из любви к людям и к Богу — но от недостатка истинной веры в Него впадаешь в начало этих ужасов земли — ведущих даже к инквизиции, к цензуре и т.п., но начало которых меньше самой меньшей доли горчичного зерна. Дело в том, что приход их и пребывание тут вызвало во мне опасение — что они внесут еще большую путаницу [здесь] в умы людей. А живут здесь сейчас все действительно в ужасной путанице — из которой с трудом выбиваются. Каждое же новое явление — и особенно такое, как приход кого-либо со стороны ко мне, — вызывает множество толков и пересудов — нужно быть в великом страхе Божием, нужно действительно полагать каждое слово — каждый твой шаг даже каждое твое движение перед взором всевидящего, чтобы служить тому делу, которому хочешь служить, т.е. делу любви — и освобождения себя и других — в свободу славы сынов Божиих. И я так радуюсь — так благодарю Бога, что Он указал мне место тут — ибо только тут, живя и трудясь на одном месте, — начинаю видеть — как действительно каждое твое малейшее своевольное дело связано со всем злом всего мира и ведет к неисчислимым вредным последствиям, которые потом искупаешь [с таким трудом] большими скорбями, — и как действительно — единственное твое дело на земле ничего самому не делать, не предпринимать — по отношению к другим людям, но все предоставить Божьей Воле, а самому только очищать себя от всякого делания — приучая себя к смирению, к молчанию и к самому незаметному труду — ибо только тогда будешь пребывать всегда во всей чистоте любви — и будешь чувствовать себя в живой воле Божьей — которая без тебя творит твое дело — и которой мы постоянно оставляем слишком мало места в себе — своими — хотя бы и самыми высокими желаниями и даже подвигами. Не нужно уходить из мира — но нужно быть в нем и быть как бы вне его, т.е. как бы не замечать его — или видеть все твое дело внутри тебя — в постоянном искании Бога и очищении Ему места в себе — и тогда Он будет даже и через тебя творить сам все, что Ему нужно. И вот от этой великой науки отступил я, когда пришли ко мне братья, допустив размышление, что пришли братья — очень путанные — многоговорящие — новые и здесь невиданные и что здесь народ живет еще в ужасной тьме — и только начинает видеть Свет — и они могут повредить всему этому, и вообразив, что я из любви к братьям здешним должен посоветовать пришельцам уйти, тогда как единственно какой совет я могу допустить со стороны одного человека к другому, это такой, который относится к тому лично, — т.е. имеет целью помочь ему в чем-нибудь разобраться, а не такой, в котором есть опасение — что этот человек может иметь вредное влияние на других — это должны мы предоставить воле Божьей. М.б. это все и азбучные истины, но прости меня, брат Лев Николаевич, — я сознаюсь, что я против них погрешил, и мне было ужасно это мучительно. Могу только — не в оправдание себе, а в смягчение вины сказать — что действительно есть здесь обращение на меня — и моих близких как бы слишком большого внимания. Вроде начинается какое-то гонение или как бы борьба с нами. Священник ближнего села начал собирать сходы против [меня] нас и говорить проповеди в церкви. Это заставляет нас быть особенно осторожными в [деле] словах ради любви — и потому приход неопытных братьев вызвал такие опасения. Но когда они ушли, я ясно почувствовал, как эти опасения грешны, ибо все недостатки и немощи братьев и все последствия ошибок других должны мы сносить терпением, заботясь только об одном главном и все остальное предоставляя воле Божьей. И я рад, что после моего письма братья опять вернулись ко мне, — и мы простились теперь уже в полной любви и в мире, и в надежде на еще лучшее свидание. Мир им.

Еще хочу сказать тебе, дорогой брат Лев Николаевич, только ты не прими мои слова как гордость мою или как осуждение тебе — а просто ради чистоты наших отношений и искренности между мной и тобой — должен тебе сказать то, что меня мучает. Мне не нужны твои писания — и когда я получил их, я не знаю, что с ними делать. Я знаю, что много найдется охотников на них, но я никому не могу предложить их — потому что знаю, что для каждого есть гораздо более прямой путь к жизни, чем через них, и что они могут только отвлечь человека от того, что ему нужно и что их читают и утешаются ими именно те, которые того, что нужно и не делают, а те, что делают, ими не нуждаются — я говорю, конечно, про тех, кого знаю — и про себя. Я посылаю их священнику, потому что он слишком много говорит о тебе, а сам того, что ты пишешь, не знает — и зачем давать твои книжки тем, кто о тебе не знает, когда они могут — я считаю лучше, чем через тебя и твои книги, узнать то, что им нужно, — и узнают это и без тебя и всегда узнавали — я считаю это с моей стороны своеволием, т.е. тем ненужным деланием, от которого мы должны отказываться, т.е. раздавание книжек. Да вообще просто я считаю, что не только книга, но м.б. и грамотность не нужна всем. Я не говорю это, конечно, к тому, чтобы быть против распространения твоих и других книжек, но потому, что сам не могу быть участником этого, для себя вижу другое дело — и потому меня как-то смущает, когда получаю много твоих книг, сам же в них вовсе не нуждаюсь. Если же говорил о библии, то только потому, что народ уже живет с этой книгой помимо меня, — и вот для беседы, когда слышишь ссылки на нее, — она необходима, и тогда невозможно то ужасное — употребляю прямо это слово — ужасное по легкомыслию отношение к ней, какое выразилось в брошюрах о ней, которую, к сожалению, раздают в твоем доме. Ничего такого — что ты заподозриваешь в нас, т.е. вера в чудеса, хотя бы иносказательно толкуемая, — при этом нет в нас. А просто мы считаем, что в библии или в толковании ее еще легче разобраться, чем в толковании некоторых мест Евангелия, — и там находим все, что нужно — и против мяса и против жертв и против видимого храма и против войны — находим, когда с любовью и с доверием, а не с предубеждением приступаем к тем людям, которые названы там пророками и у которых учился сам Иисус. Конечно мы откидываем все, что противоречит им, т.е. больше двух третей этой книги. Но все-таки приписывать какой бы то ни было книге значение, что она может помочь нам возвыситься к Тому, кто выше всего, я никак не могу; она только нужна тем, кто еще не разобрался в своих мыслях, ощущениях и наблюдениях и может помочь им разобраться в этом — может и каждому из нас помочь в этом при таких падениях. Но истинное возвышение духа достигается только молчанием, трудами в молчании, выдержкой плоти — постом и бодрствованием, молчанием в долгом уединении — и молчанием среди близких братьев, когда все согреты одним чувством, — и теми неизбежными делами любви и хотя бы малейшего самоотречения даже в наружном, которые постоянно и постоянно предлагает нам в жизни щедрый Господин ее. Когда я думал иначе, я обманывал себя. Это лучше всякого чтения книг. Мир тебе, дорогой брат Лев Николаевич, — я чувствую, что огорчил тебя, но написал и хочу послать. Не было бы у меня большей радости, чем если бы ты побывал с нами — и тогда бы наверное без всех этих слов понял то главное, что хочу сказать. Но да будет не моя и не твоя, а во всем Его великая воля, а мы Ее немощные рабы каждый на своей пашне. В противность всему моему письму в конце — прошу прислать мне еще одну книжку учения Христа — для детей — и жизнь Дамиана де Вестера^[246] — эти книжки, чувствую, — будут большим утешением одному тут неизлечимо больному мальчику. Живу я по наружному — благодарение Богу — в чистоте — в трудах, и в бедности; теперь буду — и уже начал работать — в каменоломнях — а по вечерам хочу учиться ведерному ремеслу — и так хорошо, так хорошо мне тут — в этом забвении от всего, в пещерах, в этом страхе и трепете Божием, который не покидает меня. А Бог — неизреченный, невидимейший и неслышный Сам творит кругом Свое дело — и когда взглянешь, как увидишь ненароком это, то так сожмется все сердце от сознания своего ничтожества перед Ним, от боязни своим словом, своим делом и даже своею тайною мыслью загрязнить Его великое дело — что не знаешь, как укрыться, чтобы исчезнуть в Его великом Свете. И в этом блаженство. Господи прости нас и помоги нам — целую тебя крепким лобзанием — и приветствую твоих ближних и домашних и в особенности брата Душана, а еще больше сестру Марию Александровну Шмидт^[247].