Завтрашний ветер - Евтушенко Евгений Александрович (книги бесплатно полные версии .txt) 📗
— Раскрываюсь... Фрукты!— прорычал камермен.
Кактусоногнй человечек толкнул в спину одну из або-
ригенок, и она поплыла к Колумбу, профессионально
виляя задом и покачивая на голове блюдо с тропи-
ческими фруктами из папье-маше, хотя натуральных
фруктов кругом было хоть завались.
— Стоп! — сказал режиссер погребально.—Отку-
да взялась эта старуха? — И все вдруг увидели неиз-
вестно как попавшую внутрь массовки сгорбленную,
крошечную индианку в лохмотьях. Старуха блажен-
но раскачивалась в такт музыке, отхлебывая ром из
полупустой бутылки, сжатой морщинистыми иссох-
шими ручонками ребенка, состарившегося от чьего-
то злого колдовства.
И вдруг я вспомнил... На съемке дореволюцион-
ной ярмарки в Малоярославце я стоял в черной кры-
латке Циолковского у паровоза, увешанного черно-
бурками и соболями. Купеческие столы ломились от
осетров, жареных поросят, холодца, бутылок шам-
панского. (Один из осетров на второй день съемки
безвозвратно исчез. «Упал и разбился. Сактирова-
ли»,—скупо пояснил директор картины, а трудящиеся
Малоярославца дня три наслаждались дореволюци-
онной осетриной в местной столовке.) И внезапно в
кадр вошла хрупкая седенькая старушка с авоськой
в руке, в которой покачивались два плавленых сыр-
ка и бутылка кефира. Старушка тихохонько, бочком
пробиралась между гогочущими купцами в цилинд-
рах и шубах на хорьковом меху, между городовыми
с молодецки закрученными усами, пока ее не схва-
тила вездесущая рука второго режиссера.
Кактусоногий человечек бросился к старой индиан-
ке, с полицейской заботливостью выводя ее из кадра.
Индианка никак не могла понять, почему эти люди
не дают ей потанцевать с ними. Но поддельное Прош-
лое не любит, когда в него входит настоящее Настоя-
щее.
— Опять новый дубль! — страдальчески просто-
нал режиссер.
— Когда все это кончится?! — мрачно процедил
Колумб, проверяя подушечками пальцев, не отклеи-
лась ли от жары благородная седина.—Кто-нибудь,
принесите мне джина с тоником...
Вот как ты повернулась,
история!
Съемка.
Санто-Доминго.
Яхт-клуб.
И посасывает
джин с тоником
Христофор Кинофильмыч Колумб.
Между так надоевшими дублями
Он сидит
и скучает по Дублину.
Говорит он Охеде Алонсо:
а у богов голодных
сок манговый струился по усам.
Нам дали боги белые
свиную кожу Библии,
но в голод эта кожа не спасет,
и страшен бог. который
умеет острой шпорой
распарывать беременным жьвот.
Вбив крючья под лопатки,
нам жгли железом пятки,
швыряли нас на дно змеиных ям,
и, вздернув нас на рею,
дарили гонорею
несчастным нашим женам, сыновьям.
Мы — те островитяне,
кому колесованье
принес Колумб совместно с колесом.
Нас оглушали ромом,
нас убивали громом,
швыряли в муравейники лицом.
Крестом нас покоряли
и звали дикарями,
свободу нализаться нам суля.
В ком большее коварство?
Дичайшее дикарство —
цивилизация.
Колумб, ты не затем ли
явился в наши земли,
в которых и себе могилу рыл?
Ты по какому праву
ел нашу гуайяву
и по какому праву нас открыл?
Европа не дремала —
рабов ей было мало,
и Африка рыдала, как вдова,
когда, плетьми сеченное,
набило мясо черное
поруганные наши острова.
Разбив свои колодки,
рабы бросались в лодки,
но их ждала веревка на суку.
Среди людского лова
и родилось то слово,
то слово африканское: «фуку».
Фуку — не так наивно.
Фуку — табу на имя,
которое несчастья принесло.
Проронишь имя это —
беда придет, как эхо, —
у имени такое ремесло,
Как ржавчина расплаты,
«фуку» съедает латы,
и первое наложено «фуку»
здесь было наконец-то
на кости генуэзца,
истлевшего со шпагой на боку.
Любой доминиканец,
священник, оборванец,
сапожник, прибивающий каблук,
пьянчужка из таверны
не скажут суеверно
ни «Кристобаль Колон» и ни «Колумб
Детей приходом волка
не устрашит креолка
и шепчет, чтобы бог не покарал:
«Вы плакать перестаньте —
придет к вам альмиранте!»
(Что по-испански значит — адмирал.)
В музеях гиды липкие
с их масленой улыбкою
и те «Колумб» не скажут ни за что,
а лишь: «Поближе встаньте.
Здесь кости альмиранте».
По имени не выдавит никто.
Убийцы или хлюсты
убийцам ставят бюсты,
и это ясно даже дураку.
Но смысл народной хитрости —
из памяти их вытрясти —
и наложить на всех убийц — фуку.
Прославленные кости,
стучаться в двери бросьте
к заснувшему со вздохом бедняку,
а если, горделивы,
вы проскрипите — чьи вы?
То вам в ответ: «Фуку! Фуку! Фуку!»
Мы те островитяне,
кто больше христиане,
чем все убийцы с именем Христа.
Из ген обид не выскрести.
Фуку — костям антихриста,
пришедшего с подделкою креста!
Над севильскнм кафедральным собором, где — по
испанской версии — покоились кости адмирала, реял
привязанный к шпилю огромный воздушный шар, на
котором было написано: «Вива генералиссимус Фран-
ко — Колумб демократии!»
Над головами многотысячной толпы, встречавшей
генералиссимуса, прибывшего в Севилью на откры-
тие фиесты 1966 года, реяли обескуражившие меня
лозунги: «Да здравствует 1 Мая — день международ-
ной солидарности трудящихся!», «Прочь руки британ-
ских империалистов от исконной испанской террито-
рии — Гибралтара!», и на ожидавшуюся мной анти-
правительственность демонстрации не было ни намека.
Генералиссимус был хитер и обладал особым ис-
кусством прикрывать антинародную сущность режи-
ма народными лозунгами. Генералиссимуса встреча-
ла толпа, состоявшая не из народа, а из псевдонаро-
да — из государственных служащих, полысевших от
одобрительного поглаживания государства по их го-
ловам за верноподданность, из лавочников и пред-
принимателей, субсидируемых национальным бан-
ком после проверки их лояльности, из так называе-
мых простых, а иначе говоря — обманутых людей,
столько лет убеждаемых пропагандой в том, что ге-
нералиссимус их общий отец, и, наконец, из агентов
в штатском с хриплыми глотками в профессиональ-
ных горловых мозолях от приветственных выкриков.
По улице, мелодично поцокивая подковами по ста-
ринным булыжникам, медленно двигалась кавалька-
да всадников — члены королевской семьи в нацио-
нальных костюмах, аристократические амазонки в
черных шляпах с белыми развевающимися перьями,
знаменитые торерос, сверкающие позументами. Сле-
дом за ними на скорости километров пять в час полз
«мерседес» — не с пуленепробиваемыми стеклами, а
совершенно открытый. Со всех сторон летели вовсе
не пули, не бутылки с зажигательной смесью, а вет-
ки сирени, орхидеи, гвоздики, розы. В «мерседесе»,
не возвышаясь над уровнем лобового стекла, стоял
В осыпанном лепестками мундире плотненький чело-
печек с благодушным лицом провинциального удач-
ливого лавочника и отечески помахивал короткой
рукой с толстыми тяжелыми пальцами. Когда уста-
вала правая рука, помахивала левая — и наоборот.
Лицевые мускулы не утруждали себя заигрывающей
С массами улыбкой, а довольствовались выражени-
ем благожелательной государственной озабоченности.
