Завтрашний ветер - Евтушенко Евгений Александрович (книги бесплатно полные версии .txt) 📗
он, человек, чьи руки привыкли к винчестерам, ман-
лихерам, спрингфилдам не меньше, чем к писатель-
скому перу. Это сказал человек, которого в конце
концов убило собственное оружие. Когда-то он сказал
оружию «прощай», но снова и снова к нему возвра-
щался. «Прощай, Хемингуэй», — сказало ему оружие
своим последним выстрелом, на этот раз в него са-
мого. Оружие думало, что победило. На самом деле
победил он, но это была пиррова победа. Ценой соб-
ственных ран, ценой попыток самоутверждения, кон-
чавшихся горьким похмельем разочарования, он по-
нял, что одно и то же оружие в тех же самых руках
может быть разным.
Все зависит, во имя чего берутся за оружие. Но
даже в случае нравственной вынужденности взяться
за оружие, «к убийству привыкнуть нельзя», ибо при-
вычка к убийству сама по себе аморальна. Одновре-
менно Хемингуэю был отвратителен пацифизм, ибо
лицом к лицу с фашизмом долготерпение и непротив-
ленчество не что иное, как трусость. А фашизм может
взойти только на почве, унавоженной чьей-то тру-
состью перед фашизмом.
Конечно, страх есть в каждом, как здоровый ин-
стинкт самозащиты. Но когда страх превращается в
трусость, заменяющую совесть, «...начинаешь понимать,
что есть вещи и хуже войны. Трусость хуже, преда-
тельство хуже, эгоизм хуже». Внутри Хемингуэя, че-
ловека, о бесстрашии которого ходили легенды, всю
жизнь жила неуверенность в собственном бесстрашии,
и он проверял свою личную смелость слишком часто,
как бы беспрерывно требуя от себя ее доказательств.
Первая мировая война, на которую он так рвался,
всадила в его тело двадцать семь осколков. Но были
и другие осколки, не извлеченные никакими хирур-
гами и бродившие по его телу всю жизнь: осколки
сомнении н необходимости мужества как такового,
Независимо от его цели. Ведь и убийцы бывают му-
жественными.
Первая мировая война была полностью лишена
моральной цели, и это потрясло Хемингуэя. Дезертир-
ство героя романа «Прощай, оружие!» выглядит более
близким к мужеству, чем участие в бессмысленной
бойне. Тема «Фиесты» — это не поддающиеся подсчету
нравственные потери войны, значительно превосходя-
щие горы аккуратно подсчитанных трупов. Физиче-
ская неполноценность героя, искалеченного войной,
становится символом духовной искалеченности. Бес-
силию перед женщиной, которую любит герой и ко-
торая любит его, в то же время изменяя ему то с
мальчиком матадором, то с комплексующим собу-
тыльником, — это бессилие перед действительностью,
изменяющей герою с кем попало. Кому нужна такая
любовь в жизни, если ты ничего не можешь дать ей,
и кому нужна такал жизнь, если она ничего не может
дать тебе? Героиня «Фиесты» Брет Эшли не то
что безнадежно больна — она безнадежно мертва.
А разве может мертвый помочь мертвому? «Шофер
резко затормозил, и от толчка Брет прижало ко
мне. — Да, — сказал я. — Этим можно утешаться,
правда?» Страшноватое утешение, ибо это всего-на-
всего прижатость двух трупов друг к другу. Где же
выход? Как стать живым, если почти все в тебе убито?
Выход для эпикурейца графа Мнппипопуло прост:
«Именно потому, что я очень много пережил, я те-
перь могу так хорошо всем наслаждаться». Хемин-
гуэй отвечает этой нехитрой, трусливенькой филосо-
фии, сначала как будто соглашаясь, но затем все
опрокидывая убийственной иронией: «Пользоваться
жизнью — не что иное, как умение получать нечто
равноценное истраченным деньгам и понимать это.
А получать полной ценой за истраченные деньги можно.
Наш мир — солидная фирма. Превосходная как будто
теория. Через пять лет, — подумал я, — она покажется
мие такой же глупой, как все остальные превосход-
ные теории».
Слоняние из кабака в кабак, самозапутываиие в
паутине компаний, полупьяное созерцание коррид,
подстреливание львов и антилоп — все это лишь
ложный ореол вокруг Хемингуэя, частично создан-
ный им самим, частично авторами бесчисленных вос-
поминаний о нем. Главной трагедией Хемингуэя было
несоответствие его жизненных идеалов и его жизнен-
ного антуража. К счастью, не на всю жизнь. Вот что
он сам писал про собственное окружение: «Но самому
себе ты говорил, что когда-нибудь напишешь про
этих людей, про самых богатых, что ты не из их
племени: ты соглядатай в их стане».
Хемингуэя ужасала возможность стать одним из
тех писателей, о которых он говорил так: «Он загу-
бил свой талант, не давая ему никакого применения,
загубил, изменяя себе и своим верованиям; загубил
пьянством, притупившим остроту его восприятия,
ленью, сибаритством, снобизмом, честолюбием и чван-
ством, всеми правдами и неправдами... Талант был,
ничего не скажешь, но вместо того чтобы применять
его, он торговал им».
Понимая опасность оказаться раз и навсегда втя-
нутым в карусель богемной жизни, Хемингуэй стал
придумывать для себя другие опасности. Он изобрел
себе вторую, охотничью, жизнь. Но, в сущности, вся
его жизнь была охотой за смыслом мужества.
Ведь одно дело охота на большую рыбу нищего
старика, для которого это вопрос жизни и смерти, и
другое дело, когда это вопрос специально организо-
ванных опасностей. Конечно, это тоже познание жиз-
ни, но самое ее глубокое познание не принадлежит
к числу организуемых. Обыкновенному человеку и в
голову не придет изобретать опасности. Они ежеднев-
но окружают его, куда более страшные, чем львиные
когти. Невозможность найти работу или страх поте-
рять работу, ощущение себя лишь ничтожным звеном
в индустриальной цепи, тоскливое однообразие бы-
та — вот джунгли, зачем ездить в Африку на их
поиски? Кстати, для проводников-профессионалов, со-
провождающих белых охотников в африканских джун-
глях, охота — это вовсе не экзотика опасностей, а
быт, из опасностей состоящий.
Есть еще одна из самых страшных опасностей,
подстерегающая человека, где бы он ни был, — это
одиночество. Для того, чтобы проверить свое муже-
ство в борьбе с этой опасностью, вовсе не обязатель-
но гоняться за ней у снегов Килиманджаро — она
всегда рядом. Грифы, ожидающие мгновения, когда
мы сдадимся, чтобы выклевать нам глаза, невидимо
восседают на всех городских светофорах, а не только
на далеких от цивилизации скалах. Трагедия Френ-
сиса Макомбера, случайно или не случайно подстре-
ленного собственной женой на охоте, не страшнее
трагедии глухого старика из рассказа «Там, где чисто,
светло», одиноко пьющего аперитив в кафе, из кото-
рого его в конце концов выгоняют. Хемингуэя тяну-
ло к раскрытию жизни человечества через обыкно-
венного человека в обыкновенных обстоятельствах,
что было свойственно, скажем, Чехову. Но то ли от
неуверенности в интересности обыкновенного, то ли от
собственной биографии, которая была коллекциони-
рованием необыкновенностей, Хемингуэй больше при-
бегал к исключительным характерам в исключитель-
ных обстоятельствах. Это приводило иногда к мучи-
тельным противоречиям. Однажды произлеся: «К
убийству привыкнуть нельзя», можно ли привыкать
к развлекательной охоте, ибо она тоже убийство?
Мужество, проявляемое в развлечениях, — это
эрзац. Настоящее мужество проявляется лишь в усло-
виях жизненной необходимости его проявления. Но
что считать жизненной необходимостью? Гарри Мор-
