Том 6. Письма 1860-1873 - Тютчев Федор Иванович (серия книг TXT) 📗
Сегодня Kitty отправляется в Москву, проживши все время своего здешнего пребывания исключительно в Царском. Я с нею мало виделся… Проводя ее, я пойду пить чай к Анне Д<митриевне> . — Когда-то у вас? Бедная жизнь моя разорвана на куски — но лучший, уцелевший лоскут хотел бы вам отдать на память… Господь с вами.
Георгиевской М. А., 27 ноября 1865
Петербург. Суббота. 27 ноября
От души благодарю вас, милая Marie, за ваше милое, грустное, тревожное письмо, которое я исправно получил в самый день 23-го ноября , — этот пустой, выморочный день, совершенно утративший sa raison d’être, [17] и все-таки благодарю вас, что вы вспомнили о нем… Вижу и по содержанию и по тону вашего письма, что вам нелегко живется, и это еще усилило во мне потребность видеться с вами, что, надеюсь, теперь и не замедлит осуществиться. Человек так глупо создан, что вопреки своему сто раз познанному, испробованному бессилию и собственной беспомощности он все-таки воображает, что своим присутствием ему удастся оградить и как бы застраховать от беды тех, кого он любит. — То, что вы говорите мне в письме вашем о здоровье Александра Ив<аныча>, меня сильно беспокоит — особливо при мысли о всех тех условиях, необходимых для улучшения его здоровья и которые для него недоступны. Ему бы нужен был отдых — вполне обеспеченный отдых и другой климат, а где их взять? Страшно подумать об этом роковом всемогущем влиянии среды на человека, и как редко бывает ему возможно даже при очевидной необходимости изменить ее.
А что такое случилось с Володей, что вас так сильно напугало? и как вы могли не досказать мне этого. — Разве их здоровье — не ваше?.. Обнимите их от меня и позаботьтесь о том, чтобы они меня не совершенно забыли до моего возвращения в Москву… Я на днях проводил туда Аксакова, который пробыл здесь с неделю. Я вам писал, кажется, что свадьба его с Анной должна состояться в первой половине будущего января, но я положительно приеду раньше… Поводов к этому ускорению отъезда у меня очень много, но и одного слишком довольно…
Скажите, что сделалось с нашею добрейшею А. М. Ларме и отчего она меня так упорно игнорирует? — Не случилось ли что с нею или с ее дочерью? И в той, и в другой я, как и всегда, принимаю самое живое участие и всегда готов, где возможно, доказать им это на деле.
Ну а Галлы вашего мужа — когда же они, триумфальным маршем, вступят в Петерб<ург>? и что наконец они завоюют для вас? Есть ли теперь полная уверенность, что вы получите кафедру в Москве? Вот что меня в высшей степени интересует. — Не ленитесь, ради Бога, писать обстоятельно обо всем этом — я не считаюсь с вами письмами, но считаю ваши…
Господь с вами.
Ф. Тчв
Георгиевскому А. И., 3 декабря 1865
С.-Петербург. 3-го декабря
Друг мой Александр Иваныч, извините меня, что я так поздно передаю вам мою благодарность за ваш прекрасный подарок. Экземпляр, назначенный И. Д. Делянову, я ему доставил , и вы можете быть уверены, что он употребит все от него зависящее, чтобы выполнить ваше желание. За чтение самой книги я еще не успел приняться. Но уже содержание ее меня сильно заинтересовало, и наружное дородство книги меня радует…
Жду с нетерпением известия о ходе и исходе вашего ученого турнира — и жалею очень, что не могу на оном присутствовать с безмолвным участием. Заранее убежден, что вы выйдете из него победителем. Но вследствие этой победы есть ли положительные шансы на получение кафедры?
О внешней политике я на сей раз не имею ничего вам сообщить, ничего такого, по кр<айней> мере, чего бы не было в газетах. События зреют, но еще не цветут. И мы в данную минуту находимся уже в тени приближающихся Судеб…
Что нам именно принесут они — на первых порах — это определить трудно… В окончательном же успешном исходе я — по всем историческим аналогиям — нисколько не сомневаюсь. Возрождение Восточ<ной> Европы остановить или устранить невозможно, и возрождение это — вне России или против нее — также совершиться не может…
Здесь, как вам известно, очень заняты приисканием решительных и действительных мер по вопросу Западного края — и направление правительства по этому вопросу высказывается все положительнее… Между тем как смежный и соприкосновенный с ним вопрос остзейский — все еще влечется — и вот почему некие от нас очень досадуют на назойливость ваших статей и некоторых других по этому вопросу . Только досада эта не знает, как ей проявиться, — и хочется и колется.
Вообще правительст<венный> взгляд на бесцензурную печать далеко еще не установился. Можно сказать, что это косой взгляд. Все это полнее и подробнее передам вам при свидании, т. е. в конце этого месяца. Пока, друг мой Александр Иваныч, дайте вам от души пожать руку и прошу вас обнять за меня детей. Милой Marie усердно кланяюсь.
Господь с вами.
Аксакову И. С., 8 декабря 1865
С.-Петер<бург>. 8 декабря 1865
Много благодарны, почтеннейший Иван Сергеевич, за вашу послед<нюю> передовую статью. Это настоящее argumentum ad hominem, [18] или, по-русски, она угодила нам не в бровь, а прямо в глаз. — Надеюсь, что в следующем № вы оговоритесь и положительно объявите, что при невыполненном условии вы отказываетесь от всякой полемики .
Но все это, увы, — пока ни к чему не поведет. Недоразумение, непонимание вопроса — не в одних правительств<енных> лицах, но в самой общественной среде. Я третьего дня обедал у князя Горчакова. Нас было человек девять — людей, считающихся весьма образованными и либеральными. И что же? Из них изо всех один только понимал как следует значение так верно вами поставленного вопроса, а именно, что всякое вмешательство власти в дело мысли не разрешает, а затягивает узел, что будто бы пораженное ею ложное учение — тотчас же, под ее ударами — изменяет, т<ак> с<казать>, свою сущность и вместо своего специфического содержания приобретает вес, силу и достоинство угнетенной мысли. — Но еще раз — этого им не скоро понять, так как даже и их учители в Западной Европе не могли еще этого совершенно в толк взять…
Нас опять и по этому вопросу привела к абсурду наша нелепая бестолковая подражательность. — Я тогда еще им старался выяснить, что пересадка на нашу почву франц<узской> системы предостережений составит колоссальную нелепость . — Во Франц<ии> это мера чисто полицейск<ая>, выработанная обстоятельствами для прикрытия личности теперь господствующей партии от слишком рьяного напора соперничествующих партий. Тут есть смысл и толк, как во всяком деле необходимости, — и вот почему франц<узское> avertissement [19] заключило себя в определенной, довольно тесной сфере, оставляя вне оной все, что собственно может назваться доктриной, ученьем… Между тем как у нас, с первых же пор, эта система предостережений присвоила себе безграничную юрисдикцию по всем вопросам — и решает, как ей угодно, все познаваемое и изглаголанное… И все эти нравственные чудовищности и вопиющие нелепости проявляются у нас с таким милым, детским простодушием. — И вот почему, дорогой Ив<ан> Серг<еевич>, ваш «День», во что бы то ни стало, не должен ни на минуту сходить с нашего горизонта. Значение ваше не в рати, а в знамени. — Знамя это создаст себе рать, лишь бы оно не сходило с поля битвы. — Не бросайте и не передавайте его . — Это мое задушевное убеждение.
