О вы, чей разум прозорлив и ясен,
душа чиста, желания скромны,
и грудь тверда, и пыл в ней неугасен,
достигнуть жаждущие той страны,
в которой средоточие желаний
и вне которой – цели не важны,
послушайтесь моих увещеваний
и приобщитесь к истине одной,
достойной неустанных познавании.
Кибела то открыла предо мной,
что заслоняют ложные личины
от слабых взоров мудрости земной;
но ум в божественные те глубины
проникнет, если верой утвержден
и не взыскует видимой причины.
И в них я пребываю испокон
и то, во что я верю без зазренья,
воочью созерцаю без препон.
Я знаю, что двоичность появленья
и низких и высоких дел земных
являлась целью божьего творенья,
я верую, что предваряло их
единосущно и треипостасно
иное благо в вечностях иных,
и что дитя – природе несогласно —
во чрево девственное снизошло, —
и племя Прометея неподвластно
Плутону стало, победивши зло;
и таково на свет дитя явилось,
что девственности вред не нанесло,
и в Иордане в свой черед крестилось,
принявши омовенье от того,
к кому всех боле сердцем обратилось,
явив начало таинства сего,
в котором, возрождаясь, мы смываем
грех первородный предка своего;
и крестник сей был мучим и терзаем
и смерть на древе тяжком восприял
за нас, и мы о том не забываем.
Я верю, что из мертвых он восстал,
Дит посрамил [228] – и в небо возвратиться
к отцу решил в венце земных похвал,
о том рекли и лев, и вол, и птица,
и тот [229], кем благовещена засим
без кривословья каждая страница,
и много прочих сообразно им
повествовали о Его державе
и кистью верной, и пером благим.
Я верую – вернется Он во славе,
и мы ему предстанем все, дабы
то получить, что присудить он вправе;
пророки – небу вознося мольбы, —
Святого Духа силой вдохновенны,
предуказали ход его судьбы,
и Дух, Отцу и Сыну равноценный,
равно от них обоих исходя,
сияет вечный, вечно совершенный.
Я верю – церковь, верных ей ведя,
их непременно выведет из мрака,
и вне ее нет правого вождя,
я подтверждаю также святость брака,
и – что причастье грешников целит,
а исповедь им помогает всяко,
и – что Церера с Бахусом [230] таит
высокий смысл причастия святого,
и этот смысл от слабых глаз сокрыт;
и быть достойным таинства такого
обязан совершающий его,
и звания он должен быть благого.
Так в проповедях звучных ничего
не утаила от меня Кибела,
уча меня для блага моего.
И если б знали суть господня дела
и Аристотель и ученики,
притом чтоб вера в их душе созрела, —
кому-кому, а им весьма легки
пути бы оказались в царство света,
коль в знанье прочем были высоки.
Как Моисей для божьего обета
приверженцев от мира отвратил,
дабы не знали ложного завета, —
вот так и я, поверив в бога сил,
устремлена душой к его пределам,
храня в груди неистощимый пыл,
и полагаю это главным делом,
и прославляю господа везде,
горда и польщена таким уделом,
и, следуя ведущей мир звезде, [231]
душой благой, уверенной и ясной
я счастья не смогу найти нигде,
как только в нем, и чистой и прекрасной
ему я вверю душу, – тем скорей
с Кибелой повстречаюсь сладкогласной,
всевечно в небесах ликуя с ней.
Покуда нимфы рассказывали, Лия молча внимала. Теперь наступил ее черед, и, любуясь ею, Амето справедливо хвалил ее повесть; но о том, что будет дальше, боялся и думать, каждый миг со страхом в груди, ожидая, услышать: «Пойдемте». Зной уже спал, и все дамы, раздумывая, что делать дальше, выжидательно смотрели на Лию, распорядится она продолжать или скажет, что время прощаться. Но тут их взгляды были привлечены другим: по небу, поднявшись, должно быть, с ближнего берега, летело семь белоснежных лебедей и столько же журавлей [232]; с великим шумом, застилая крыльями небо, они вдруг остановили полет. Вглядевшись, нимфы и Амето увидели, что птицы разделились на две стаи и жестоко бьются, сшибаясь грудью, клювами и когтистыми лапами; воздух казался полон перьев, как хлопьев снега в ту пору, когда Аполлон входит в созвездие Юпитеровой кормилицы; но после долгой битвы побежденные журавли улетели. Амето зрением не умел еще постигать божественный замысел и, удивленный, гадал, что знаменует собой эта битва, любопытствуя, куда повернут победившие лебеди; но вдруг неведомый свет излился с неба. И как пред израильским народом в пустыне, так пред ними вслед за дивным мерцанием опустился столп света, за которым остался след, видом точь-в-точь как дочь Фавманта [233]. Едва столп опустился, как Амето отвел взгляд от семи лебедей, не в силах вынести блеска, подобно Фаэтону, когда тот, явившись впервые пред очи отца, оглушенный и чуть не ослепший от грома и блеска, перепугался и прянул назад; что означал этот слепящий столп света, Амето был не в силах уразуметь. Но недолго он ждал, ибо его ушей вдруг достиг нежный голос, промолвивший:
