Медный всадник - Пушкин Александр Сергеевич (лучшие книги txt) 📗

Я наскоро собрал некоторые черты, поразившие меня наиболее в картине гнева рассвирепевшей природы и гибели человеков. Тут не было места ни краскам витийственности, от рассуждений я также воздерживался: дать им волю, значило бы поставить собственную личность на место великого события. Другие могут добавить несовершенство моего сказания тем, что сами знают; г<оспо>да Греч и Булгарин берутся его дополнить тем, что окажется истинно замечательным, при втором издании этой тетрадки, если первое скоро разойдется и меня здесь уже не будет.

Теперь прошло несколько времени со дня грозного происшествия. Река возвратилась в предписанные ей пределы; душевные силы не так скоро могут прийти в спокойное равновесие. Но бедствия народа уже получают возможное уврачевание; впечатления ужаса мало-помалу ослабевают, и я на сем останавливаюсь. В общественных скорбях утешен мыслию, что посредством сих листков друзья мои в отдаленной Грузии узнают о моем сохранении в минувшей опасности, и где ныне нахожусь и чему был очевидцем.

Извлечение из письма Софьи Михайловны Салтыковой (1806-1888), вскоре (30 октября 1825 г.) ставшей женою А. А. Дельвига, печатается по тексту публикации в сборнике статей Б. Л. Модзалевского, изданном посмертно: Модзалевский Б. Л. Пушкин. — В кн.: Труды Пушкинского Дома АН СССР. Л., 1929, c. 136-139. Письмо это вошло в статью «Пушкин, Дельвиг и их петербургские друзья в письмах С. М. Дельвиг». [356] Отец ее, М. А. Салтыков (1767-1851), был высокопросвещенным человеком, близким еще в 1810-х годах к кругу передовых литераторов, составивших общество «Арзамас». Письма его дочери обращены к ее пансионской подруге А. Н. Семеновой, жившей в Оренбурге и вскоре вышедшей за известного впоследствии натуралиста и путешественника Г. С. Карелина. Подлинники писем С. М. Салтыковой-Дельвиг (числом 127, за 1824-1837 гг.) находятся в Пушкинском Доме. Все они, в том числе и публикуемое нами, написаны по-французски. Мы приводим его в переводе Б. Л. Модзалевского.

Рассказ С. М. Салтыковой о наводнении интересен своей непосредственностью, как впечатления очевидца. Приведенное в письме число погибших — 14 тысяч человек — конечно, преувеличено, но, быть может, ближе к истине, чем официальная цифра (у Аллера и др.) — 480-505. Рассказ о моряке Луковкине, жившем на Гутуевском острове и по возвращении домой со службы после наводнения не нашедшем «ни жены, ни детей, ни крова, ни единого следа своего жилища», мог стать известным Пушкину в годы его постоянного общения с Дельвигом и его женой (1827-1830) и дать материал к сюжету «Медного Всадника».

16 ноября 1824 г. Петербург.

Прошло восемь дней с тех пор, как я получила твое письмо от 18 октября за № 11. Перед тем как отвечать тебе, необходимо сообщить тебе грустную новость, которая в скором времени станет известна и всей России. 7-го ноября, в тот самый день, как я получила твое письмо, в городе и в окрестностях было страшное наводнение. Еще в течение ночи слышны были пушечные выстрелы, которые извещали население о необходимости принять меры против воды, которую сильный морской ветер заставлял выступать из берегов; но это не было еще так серьезно и угрожало только лицам, живущим близ Невы или Фонтанки и в первом этаже. Однако к утру ветер так усилился, что люди не могли больше выходить, боясь потерять шляпы; он еще усилился к 10-ти часам, и наконец три четверти города было залито водой; люди, ехавшие на дрожках, принуждены были вставать, чтобы не слишком промокнуть. На улицах было видно множество народа, бегущего и кричащего. Сначала это забавляло, но так длилось недолго: с каждой секундой опасность становилась все сильнее, наконец, в три часа дня появились волны почти на всех улицах; барки очутились на Невском, лавки, магазины были залиты водой; воцарился ужаснейший хаос, мосты были снесены, сломаны; были несчастные, которые тонули, не успевши спастись или не могши это сделать, так как невозможно было войти ни в один дом: вода достигала до 2-го этажа, в особенности у Фонтанки и у Невы. Но самая ужасная картина была на Васильевском острове, в Коломне и в Галерной гавани, где дома были снесены в Кронштадт; говорят, что их осталось очень мало. Даже на Моховой была вода, я ее видела собственными глазами; приходилось ездить на лодках. Конные караульные отряды потеряли множество лучших лошадей; ты, может быть, слышала про Королева, богатого купца, имевшего чудную лавку под английским магазином; он потерял на 100 000 руб. товару, а многие другие так и всё потеряли <…>

Некоторые из наших знакомых потеряли людей, вещи, лошадей, коров, а бедный Норов, со своей деревянной ногой, которому было так трудно спастись, потерял более чем на две тысячи рублей; для него это много, так как он имеет всего 4 или 5 тысяч в год. Нужно было видеть город на следующий день: сколько опустошения, сколько несчастных! Насчитывают 14 000 человек погибших и гораздо большее число совершенно разорившихся и не имеющих даже крова. Каменный остров и вообще все острова в жалком положении. Екатерингоф, который стоил столько денег и про который говорили, что он так хорошо устроен, никуда теперь не годится. Казна понесла много потерь лошадьми, лесом и т. д. На другой и на третий день видны были барки, оставшиеся на улицах, у Зимнего дворца, на Царицыном лугу и пр. Парапеты испорчены, мосты сломаны; одним словом, Петербург представляет собой грустное зрелище, повсюду видны лишь похороны. Со Смоленского кладбища нанесло множество крестов к Летнему саду — на улицах лежали мертвые тела на другой день.

Государь дал миллион на несчастных, но сказал, что прибавит еще через некоторое время; и в самом деле, этого нехватит, так как потери ужасные; он много плакал над этим бедствием и хорошо наградил генерала Бенкендорфа, рисковавшего жизнью для спасения 9 несчастных, готовых погибнуть, что ему и удалось; один моряк 16-ти лет тоже отличился блистательным подвигом, за что получил Владимирский крест. Государь был тронут, увидав его поступок, и не замедлил тут же дать ему крест, который он взял у одного из своих флигель-адъютантов, находившегося тогда около него. Рассказывают много раздирающих сцен; между прочим, про некоего Луковкина, моряка, имевшего дом на Гутуевском острове — совсем близко от залива и, следовательно, на очень опасном месте. Была у него жена и трое детей, за которых он очень беспокоился в этот день, так как был дежурным и не мог вернуться до вечера. Наконец, когда он пришел домой, то не нашел ни жены, ни детей, ни крова, ни единого следа своего жилища — каково его состояние!

Граф Шереметев дал 50 000 руб. бедным пострадавшим; графиня Орлова — 150 000, великая княгиня Мария, которая теперь здесь, 15 000, но всего этого мало; нужно, чтобы вся Россия оказала помощь несчастным жителям Петербурга. Несомненно, что наводнение хуже всякого пожара; говорят, никогда не было ничего подобного, это будет целая эпоха в нашей истории, это вроде землетрясения, против которого нельзя принять никаких мер <…> Спектакли закрыты на месяц по приказу государя, который сказал: «Теперь не время веселиться». Всюду говорят только о наводнении; все это уже навязло в ушах, так в конце концов надоедает слушать все одно и то же. Нужна была бы целая тетрадь, чтобы описать тебе все, что случилось в этот ужасный день <…>

«Записки. (Семейная хроника)» Аркадия Васильевича Кочубея (1790-1873 или 1878), участника походов 1813-1815 гг., затем чиновника, орловского губернатора и впоследствии сенатора, были написаны им в 1860-х или даже в начале 1870-х годов. Однако их педантическая точность в изложении служебных или семейных событий позволяет думать, что он вел и более ранние памятные записи, к числу которых, возможно, принадлежат и введенные в настоящее издание «анекдоты» о петербургском наводнении. Первый из них — о сенаторе гр. Толстом — известен и в записи П. А. Вяземского; [358] он вошел в первую черновую рукопись «Медного Всадника», а также в Болдинскую беловую (БА). В последней он зачеркнут и в Цензурный автограф (ЦА) уже не вошел. Форма его, очень близкая в обеих записях (Вяземского и Кочубея) и в тексте Пушкина, показывает, что анекдот был широко известен и бытовал уже в устоявшейся стилистической обработке.