Лирика - Рубальская Лариса Алексеевна (книги хорошего качества TXT) 📗
И каждый вечер, только Кларка на кухне появлялась, тут же к ней выходил кто-нибудь и на остальных домочадцев жаловался.
Дед Борька новую невестку полюбил, потому что однажды она дала ему своим одеколоном подушиться, ну дед и отпил из флакона глоточек, а невестка не ругалась совсем, только засмеялась. Всех своих детей и жену тетю Любу он называл своими врагами и оккупантами – заняли они, мол, его, Борькину, территорию, житья от них нет. А сам он, Борька-то, не хухры-мухры, бухгалтером раньше работал. Он гордился своими бухгалтерскими открытиями – например, Борька подсчитал, сколько можно сэкономить денег, если по улице ходить не в обуви, а прямо в одних носках, когда не холодно, конечно. Дед умножал носки на рубли, рубли на дни, вычитал ботинки и экономия получалась очень приличная.
Однажды Кларка вынула из почтового ящика открытку-повестку – состоявшему на учете Жаркову Б.М. явиться в венерологический диспансер для сдачи анализов по поводу застарелого сифилиса.
Она даже не сразу поняла, кто этот Б.М. А дед, взяв из рук невестки повестку, смутился и произнес: – Тихиус! Это означало – тихий ужас. Просто он так чудно говорил.
Жена Борьки – тетя Люба прожила с ним к тому времени почти сорок лет. Она родила ему пятерых детей, четверо жили до сих пор с ними в одной квартире, а один, старший, Сашка, женился на балерине, поднялся и с родственниками никаких отношений не водил – жена-балерина запретила. Она, балерина, часто по заграницам моталась и боялась, что, если с родней дружбу водить, всем подарки привозить надо будет. А она этого не любила. А семья не любила такую невестку, а через нее и самого Сашку.
Все сорок лет Люба мучилась с этим старым сифилитиком Борькой. Он всю жизнь пил да гулял с бабами из своей бухгалтерии. А с ней, тихой и кроткой Любой, спал ровно столько раз, сколько у них родилось детей. Это учитывая, что две девчонки-близняшки. Итого – четыре ночи любви. За сорок почти лет. Видно, Борька и в этом деле что-то подсчитал и наводил экономию.
Тетя Люба Кларку тоже полюбила – жалела за незаживающий шов от аппендицита. Она называла ее Клара-милая. Правда, и бывшую Надежду жалела, и прятала в кошельке фотку маленького мальчонки – Серегиного брошенного сыночка.
А еще тетя Люба очень любила свою работу и не бросала ее, хоть и давно была на пенсии. Профессия у нее была редкая – закладчица копирки. Дело в том, что работала она в инвалидной артели. Там слепые люди печатали на машинках, а безрукие им диктовали. А копирку между листочками закладывала как раз тетя Люба. Она, когда приходила к Кларке на кухню, всегда что-нибудь рассказывала о своих сотрудниках. Например, как слепая Катя пальто купила и примеряла. А зрячие все ей рассказывали – какого пальто цвета и какая Катя в нем красавица. Или как у безрукого Славы попугайка в куклу влюбился. Кукла-голыш сидела напротив клетки с попугайкой, на диване. И однажды ее кому-то отдали. И попугайка чахнуть стал. Сначала ничего понять не могли, отчего попугайка чахнет. А потом кто-то догадался – он по кукле-голышу скучает. И правда, принесли куклу обратно, посадили напротив клетки, и ожил попугайка, хохолок опять распрямил.
Кларка всегда тети Любины рассказы слушала, испытывая при этом не только сочувствие, но и страх: – Тихиус!
Шурка-Нюрка хоть были близняшками, но совсем не походили друг на друга.
Шурка работала в типографии, была там парторгом, имела почетные грамоты и однажды даже ее премировали поездкой в Чехословакию. И она там побывала, ущемив при этом достоинство завидовавшей ей Нюрки. Партийные дела занимали много времени, и замуж Шурка вышла поздно. К ее тридцати шести годам всех хороших парней уже по хорошим девкам разобрали, и ей достался Вова. И при этом не один, а с маманей – тоже сектанткой, Акулькой. Акулька невестку-парторга возненавидела за то, что в секту их ходить не хочет, и подбрасывала ей ржавые ножи и вилки.
Однажды Акулька притащила к Шурке осыпавшуюся елку, на которой было завязано множество черных тряпочек. Шурка очень боялась черного колдовства Акульки, и боялась не зря. В 37 лет Шурка пошла рожать своего первенца, ей сделали кесарево сечение и мальчишка родился с очень большой головой. Шурка плакала и проклинала колдунью Акульку.
Пацаненка назвали Гришкой, но из-за его способа появления на свет тетя Люба прозвала внучонка Кесариком. Постепенно Шурка привыкла к большеголовому уродцу и полюбила его всем сердцем.
Сектант Вова ходил в свою секту, что-то шептал по ночам, а вообще был тихий и безмолвный. Иногда Кларке казалось, что Вовы вообще не существует.
Дальше, в очередном ситцевом отсеке, проживал Жарков Женька – самый младший тетин Любин сын. Вернее, не проживал, а заходил переночевать. Он недавно вернулся из армии, голодный до плотских удовольствий. Фабрика, куда Женька поступил работать, находилась около трех вокзалов, и, возвращаясь после вечерней смены домой, Женька прихватывал с собой какую-нибудь вокзальную пьяную девку и скрипел с ней до утра на своей кровати. Причем каждый раз с разной. Все семейство остерегалось, что когда-нибудь одна из них дом обворует. Правда, воровать там было нечего.
Когда Женькина кровать скрипела особенно сильно, Кларка затыкала уши, чтоб не слышать.
Теперь снова перейдем в маленькую комнату, потому что об ее обитателях тоже есть что рассказать.
Нюрка жила со своим Васей вполне счастливо, не работала – Гоша и Паша часто болели, и Нюрка сидела с ними дома.
Вася работал водителем троллейбуса, зарабатывал неплохо и все деньги приносил в дом.
Вставал Вася раньше всех в квартире, умывался. Брился, тихонько напевая всегда одну и ту же песенку. Кларка даже слова запомнила:
Кларка была бы одиннадцатой и бросила бы Васю, если бы он попался ей на жизненном пути.
Перед тем как выйти из дома и отправиться в свой троллейбусный парк, Вася брал газетку, расстилал ее на полу и переворачивал туда помойное ведро. Затем он изготавливал из всего этого аккуратненький сверточек, перевязывал его веревкой и ехал на работу. Там он клал «подарок» на сиденье в своем троллейбусе, и потом в зеркало наблюдал – кто сверток возьмет, да как посмотрит, будет ли озираться – не видит ли кто его с находкой, как воровато выскочит из троллейбуса на ближайшей остановке. А потом Вася радовался, представляя, как этот «счастливчик» придет домой, сверточек развернет – а там помойка.
Нюрка вечерами мужа с работы ждала, жадно слушала его ежедневный один и тот же рассказ.
Была у Нюрки и своя тайная слабость – чернокожее население столицы. Нюрка погуливала от Васи именно с этим населением. Как-то она попросила у Кларки напрокат белую кофточку. Кларка кофточку дала, но обратно брать не стала – она представляла себе Нюркины объятья с очередным черным кавалером и обладать белой кофточкой расхотела. Нюрка была Кларке за это благодарна и доверяла ей свои тайны. Однажды она попросила Кларку найти какого-нибудь знакомого врача и узнать – если ребенок родился со светлой кожей, не может ли он потом почернеть? Кларка даже не сразу поняла – о чем это она? А Нюрка объяснила: – О чем, о чем? О том – она же встречалась с Васей и Джоником одновременно, и сама не знает, от кого родила. А может, вообще – Гошка от Васи, а Пашка от Джоника. Или наоборот – говорят, так бывает…
…Я слушала ежедневные Кларкины рассказы и не могла себе представить – как эта умненькая, ни на кого не похожая Кларка, так весело и образно рассказывавшая мне удивительные истории обступившего ее семейства, может жить в этом паноптикуме.
Как-то я спросила Кларку, почему она совсем не рассказывает о своем муже – Сергее. Кларка ничего не ответила, и однажды я все поняла сама.
