Держась за воздух - Валерина Ирина (читать книги .txt) 📗
всколыхнула честно нажитый вес.
Нацарапать «FUCK!!!» поперёк капота,
непременно ржавым кривым гвоздём —
милый мальчик, сказочник гарри поттер,
хлещет в тёмном пабе свой горький портер
и не знает, лапочка, ни о чём.
И бежать, походу мурлыча что-то,
через мрак аллейный, чтоб каблуки
разбивали стуком покой болота,
в этом состоянии сумасбродном
с ночью приходящей вперегонки.
Но когда укутает кошка-полночь
полусонный город своим хвостом,
вдруг подкатит к горлу обиды щёлочь,
выжигая болью «...какая сволочь!»,
но себе прошепчешь: «...потом, потом...»
И мобильный модный — его подарок,
придушив на сотом уже звонке,
запулишь подальше — путь будет ярок,
но финал полёта, понятно, жалок — как у всех,
не вышедших из пике.
А потом внезапно случится утро —
через вечность малую в три часа.
Город станет хлопотным и маршрутным,
суетливым, дёрганым, непопутным,
поминутно жмущим на тормоза.
Ты войдёшь в потоки и станешь частью,
растворившись в смоге его забот.
Там, где каждый встреченный безучастен,
будешь строить — может, дорогу к счастью,
впрочем, может статься, наоборот...
НЕОЖИДАННОЕ
Мужчины являлись из ниоткуда, но не с пустыми руками,
дарили звёзды в цветочных обёртках, воображали себя волхвами.
Топтались в жизни её основательно, их прайсы пестрили посулами,
отдельные были бедны, но нежны, все прочие — толстосумами.
Губы её обжигали чили — они твердили, что это сахар.
Она носила такие духи, что каждый встреченный глупо ахал.
Они мечтали срастись настолько, чтоб спать на одной подушке,
а в ней соседство с чужой головой рождало приступ удушья.
Она любила всех, но недолго — иначе у них исчезали тени,
тогда она плакала по ночам, смиренно каясь в атлас коленей,
наутро втирала крем анти-эйдж, сбивая со следа хищное время,
и выводила в ничейный мир эпоху вольного водолея.
А он не ждал её так давно, что позабыл обо всех приметах.
Она явилась из ниоткуда, из сумки жёлтой достала лето.
Ему хватило одной улыбки, чтоб снять пароли и стать доступным.
Он перевёз к себе в прошлый вторник два чемодана, кота и ступу.
КИЗИЛОВОЕ
Ты любишь осень?
Пусть будет осень.
Кизил созреет и листья сбросит —
и загорится в октябрьский вечер.
Как всё большое, миг быстротечен.
Я буду терпкой, я буду сладкой,
корми с ладони, ищи украдкой
во мне эскизы грядущих будней —
я изменяюсь ежеминутно.
И мы не станем искать причину
для этих поздних холодных ягод —
здесь царство женщины и мужчины.
Ты ищешь боли — я стану ядом,
ты жаждешь страсти — я стану жаждой,
но лишь покоя не жди.
Однажды,
привычно, быстро и милосердно
уложит вечность с глазами нерпы
весь мир в шкатулку из перламутра —
и всё, что дальше, я помню смутно...
Наверно, данность возьмёт пучина...
Растает сказка, а с ней мужчина,
кормивший вечность с глазами нерпы
плодом горящим печали терпкой...
Пока же осень... Мы примем осень —
у нас так много грядущих вёсен.
В лучах закатных сгорает вечер —
как всё большое, миг бесконечен...
СМОТРЮ ИЗ ТЕМНОТЫ НА СВЕТ
РЕФЛЕКСИВНОЕ
Сезон рефлексий накроет резко —
по осени сходят с ума внезапно.
И всё, что недавно казалось веским,
вдруг станет ватным.
Но ты, с упорствием печенега,
пока склоняешься к истукану,
а мир отходит к эпохе снега.
Отнюдь не странно:
созрели клёны для голой правды,
и откровенны плоды рябины.
Вот-вот навалятся брудершафты
с осенним сплином.
С полудня время несёт неспешно
в неприкасании суверенном,
и день с тобою пока что смежен.
Но пахнет тленом.
Сезон рефлексий накроет резко —
да, в осень сходят с ума, как в пропасть.
И мир рассыплется на отрезки,
попав под лопасть.
СНЫ АЗРАИЛА
Ничейны слова мои, неприкаянны, не у дел,
как сны Азраила, висящие на гвозде,
что вбит в пустоту, но является осью мира.
Слова эти, колки, как клинопись юкагиров,
зовут меня: «Ир-р-аа...».
Зачем-то зовут, но приходят опять незвано,
и речь их резка, и отрывиста, и гортанна,
и мне бы не слышать, но снова шуршат страницы,
и мне бы не видеть, да вечность уже не спится.
А мир кружится,
и время спешит,
только гвоздь, пробивающий пустоту,
пока ещё держит,
и сны Азраила ждут,
когда проведёт последнего преданный серафим
сквозь жаркие воды,
сквозь стынь бесконечных зим,
туда, где всё сущее станет единым Словом —
умрёт, а потом воскреснет, сложившись снова
в те звуки, которых не вымолвит мой язык.
Пока же, всегда неждан, навсегда безлик,
ведёт по непрочным льдам, по горящим рекам
дрожащую душу прозревшего смерть человека
уставший донельзя, измученный серафим
и ждёт, когда сны сойдут и возлягут с ним.
ТЁМНОЕ ВРЕМЯ
трижды отрёкся но был прощён
поцеловавший однажды проклят
листья осины дрожат и мокнут
дождь зарядил до конца времён
всякий кто в силе себе ковчег
прочим велели не волноваться
мир победившего потреблядства
что в тебе истинно человек?
тёмное время чужие сны
в смайлах убитые алфавиты
речь возвращённая к неолиту
просит почтительной тишины
ночь загоняет стада машин
в душных загонах теснятся агнцы
всхлипнув уснуло за стенкой чадце
выплакал страхи Мариин сын
ПОСЛЕДНИЙ БАСТИОН
Вот-вот падёт последний бастион,
оплот, стена, et cetera по смыслу,
и в тёмный мой немой иллюзион
ворвётся свет, слепя кротов и слизней,
разъевшихся на пиршестве души,
потерянной над пропастью во лжи.
Да будет так.
Взметнутся пыль и мусор —
но всё вернётся на круги своя,
поскольку притягательна Земля
до костного несдержанного хруста.
Я слышу, как долбит извне таран,
я чувствую, как мечется тиран,
хтонический мой мелкий повелитель,
смешное доморощенное зло,
но я пока не вижу ничего
в своём нерукотворном мегалите.
Ведь что слепому свет?
Всё та же тьма,
которой вкруг очерчена тюрьма.
