Зеленый дом - Крамер Теодор (читать книги без сокращений .TXT) 📗
и катышки известки
в сетях у паука,
и клен, что крону клонит
я в мире все хвалю.
Лишь вихрь листву погонит
я - сразу во хмелю.
Я в мокром каземате
не прокляну судьбу,
га каменной кровати
и в цинковом гробу,
мне все предметы служат,
и я любой люблю
коль вихрь листву закружит,
я - сразу во хмелю.
Сухой листок на жниве,
земли комок сырой,
я только тем и вживе,
что вижу вас порой:
опять язык трепещет,
губами шевелю:
коль вихрь по листьям хлещет,
я - сразу во хмелю.
x x x
Как мне жаль, что отцветает рапс
что до слез не прошибает шнапс,
как мне жаль, что нынче лунный серп
все вернее сходит на ущерб;
как мне жаль, что старый посох мой
позаброшен летом и зимой,
что крушины белопенный цвет
не рванет мне сердца напослед.
Как мне жаль, что час настал такой,
как мне жаль, что близится покой,
как мне жаль, что скоро в тишине
не услышу я, как больно мне.
О БАРАБАНАХ
Одной обечайки, да двух лоскутов,
да палочек - хватит вполне,
чтоб был барабан немудреный готов,
а с ним - и конец тишине:
затми же рассудок и дух опали,
и пламени кровь уподобь,
раскатом глухим то вблизи, то вдали
бурли, барабанная дробь!
С восторгом, заслышав побудку твою,
выходят в атаку полки,
солдаты живей маршируют в строю,
дружней примыкают штыки.
И в джунглях гремит негритянский тамтам,
взрывая ночную жару,
за духами злыми гонясь по пятам,
сородичей клича к костру.
Так дождь барабанит впотьмах по стеклу
и листья с размаху разит,
так пальцами некто стучит по столу
и гибелью миру грозит,
гремит барабан, ежечасно знобя
того, кто в бездумном пылу
в Ничто увлекает других и себя,
твердя барабанам хвалу.
ХВАЛА ОТЧАЯНЬЮ
Отчаянье, остаток
надежды бедняка!
Миг промедленья краток,
а цель - недалека:
негоже обессилеть,
не довершив труда:
веревку взять, намылить
и прянуть в никуда.
Ты - всех недостоверней
средь образов земли:
ты носишь имя зерни,
ножа, вина, петли,
страданий вереница,
соблазнов череда
ты - сумрачный возница,
везущий в никуда.
Кто пал в твои объятья
уже не одинок.
Тебя в себе утрать я
я б дольше жить не смог.
Побудь со мной до срока,
дай добрести туда,
где встану я пред око
Последнего Суда.
КОНЕЦ ЛЕТА
По стеклам ливень барабанит,
последний флокс отцвел в саду.
Я все еще бываю занят
пишу, работаю и жду.
Пусть кровь порядком поостыла,
пусть немощей не перечесть
благодарю за все, что было,
благодарю за все, что есть.
До щепки вымокла округа;
пусты скамейки; вдалеке
под рваным тентом спит пьянчуга,
девчушка возится в песке.
Переживаю виновато
а в чем виновен я - Бог весть
и тот потоп, что был когда-то,
и тот потоп, что ныне есть.
По стеклам ливень барабанит,
внахлест, настырный и тугой;
но прежде, чем меня не станет,
я сочиню стишок-другой.
Хоть жизнь меня не обделила,
но не успела надоесть:
благодарю за все, что было,
благодарю за все, что есть.
x x x
Насущное дело: хочу, не хочу
пора показаться зубному врачу:
пускай бормашина с жужжанием грозным
пройдется по дуплам моим кариозным;
хотя пациент и в холодном поту
зато чистота и порядок во рту.
Насущное дело: хочу, не хочу
дойти до портного часок улучу:
на брюках потертых не держатся складки,
опять же и старый пиджак не в порядке:
недешево, да и с примеркой возня
зато же и будет костюм у меня.
Насущное дело: хочу, не хочу
над письмами вечер-другой проторчу;
какое - в охотку, какое - не в жилу,
однако отвечу за все через силу,
утешу, кого и насколько смогу:
приятно - нигде не остаться в долгу.
Насущное дело: хочу, не хочу
но годы загасят меня, как свечу,
порядок вещей, неуместна досада,
еще по обычаю разве что надо
поплакаться: доктор, мол, больно, беда
и сердце счастливо замрет навсегда.
О ГОРЕЧИ
Когда вино лакается беспроко,
ни горла, ни души не горяча,
и ты устал, и утро недалеко
тогда спасает склянка тирлича.
В нем горечи пронзительная злоба,
он оживляет, ибо ядовит:
пусть к сладости уже оглохло небо,
однако горечь все еще горчит.
Когда, на женщин глядя, ты не в духе,
и не настроен искушать судьбу
переночуй у распоследней шлюхи,
накрашенной, как мумия в гробу.
К утру подохнуть впору от озноба,
и от клопов - хоть зареви навзрыд:
пусть к сладости уже оглохло небо,
однако горечь все еще горчит.
Когда перед природой ты бессилен,
и путь лежит в безвестье и туман
под вечер забреди в квартал дубилен
и загляни в загаженный шалман.
Обсиженная мухами трущоба,
зловоние и нищий реквизит:
пусть к сладости уже оглохло небо,
однако горечь все еще горчит.
О ПРЕБЫВАНИИ ОДИН НА ОДИН
С каждым однажды такое случается: вдруг
вещи как вещи внезапно исчезнут вокруг.
Выпав из времени, все позабыв, как во сне,
ты застываешь, с мгновением наедине.
Наедине с перелеском, с тропинкой косой,
с житом и куколем, сеном и старой косой,
с грубой щетиной стерни, пожелтевшей в жару,
с пылью, клубящейся на придорожном ветру.
С волосом конским, что прет из обивки, шурша,
с пьяницей, что до получки засел без гроша,
с водкой в трактире, едва только шкалик почат,
с пепельницей, из которой окурки торчат.
К злу и добру в равной мере становишься глух,
ты - и волнующий шум, и внимающий слух.
Пусть через годы, но это придет из глубин:
знай же тогда - ты со мною один на один.
ТРИ ПАРЕНЬКА
Мы трое - голодные, мы - оборванцы,
конечно, почтенный судья!
Один - от папаши сбежал, от пощечин,
другой же - чахоткой измаялся очень,
а третий опух, - это я.
Конечно, конечно, еще раз подробно:
мы прятались за валуны,
девчонка по гравию шла и похожа
была бы на лань, каб не дряблая кожа,
а темя-то вши, колтуны.
Так сладко брела она сквозь забытье;
ну, тут мы, понятно, поймали ее,
смеркалось, темнело;
мы справили дело,
а слезы... ну, будто она не хотела!..
Какая-то птица затенькала тонко,
порой, как монетки, звенела щебенка,
а так - тишина,
одна тишина,
как будто и жизнь-то уже не нужна.
На рану ее мы пустили рубашки;
поймают - мы знали - не будет поблажки.
Вот весь мой рассказ...
О свет моих глаз,
о девочка, разве болит и сейчас?
Почтенный судья, все же сделай поблажку,
скорее всех нас упеки в каталажку,
там вечный мороз,
а если всерьез
так лучше не помнить ни мира, ни слез.
ВЫСЫЛКА
Б*рбара Хлум, белошвейка, с пропиской в предместье,
не регистрирована, без пальто, без чулок,
в номере ночью с приезжим застигнута, вместе
с тем, что при ней оказался пустой кошелек.
Б*рбару Хлум осмотрели в участке, где вскоре
с ней комиссар побеседовал начистоту
и, по причине отсутствия признаков хвори,
выслал виновную за городскую черту.
Мелкий чиновник ее проводил до окраин
и возвратился в управу, где ждали дела.
Б*рбару Хлум приютил деревенский хозяин,
все же для жатвы она слабовата была.
Б*рбара Хлум, невзирая на страх и усталость,
