Неслучайная сопричастность - Лаврентьева Светлана "Кот Басё" (мир бесплатных книг .txt) 📗
Вот рассвет уже касается горных склонов, положивших острый локоть на перешеек...
Засмотревшийся на волны – уронит слово.
Не хочу. И нежелание – совершенно.
Вода. июль 2012
– Мама, кругом вода!
– Да, мой хороший, да, там, под водой, беда, под водой искрят оголенные провода.
– Мама, она все выше!
– Смотри, смотри, лампа в воде горит, светится изнутри. Вода прибывает. Бог с тобой говорит.
– Мама, воды все больше, все льет и льет!
– Спи, мой хороший, земля свои слезы пьет.
Утром настанет другой високосный год.
Не наш високосный год.
На безымянном правой...
На безымянном правой я носила его кольцо.
На безымянном левой – ее колечко.
Когда мы с тобой расстанемся, будет нечего
Отдать тебе, назвав тебя подлецом.
На память останется сущая ерунда:
Рисунки в моем блокноте, цветок бумажный…
Мне нечем тебя запомнить, и это важно.
Поэтому мы не расстанемся. Никогда.
Я пропустила жизнь сквозь этот год
Я пропустила жизнь сквозь этот год, прошедший под знаком борьбы за твое решенье. Сопротивляясь источнику напряженья, преодолев мучительный перегон, остановившись под августом, где в тени столбик термометра выше своей границы, я собираюсь просто освободиться. Как говорится, пора перерезать нить. Пока ты учил меня верить и выживать, пока в моем сердце сжималась твоя пружина, любимые девочки стали совсем большими и научились, как я, приручать слова. Пока я гадала, когда ты изменишь курс, искала фарватер, ловила попутный ветер, пока я искала ответ и была в ответе, мой Бог растворял нас и пробовал соль на вкус. Мы были едины и думали об одном, но это единство наполнило нас едва ли. …И если ты помнишь, мы даже не целовались с тех пор, как отправились в плаванье за руном.
Дорога обратно похожа на долгий сон – портовые улочки, кассы, перрон вокзала. Я буду молчать, поскольку я все сказала. Я все отдала тебе, как ты просил, Ясон. Я выйду под августом, там где в садах среди прохлады и зелени зреют земные соки. Я буду послушным стеблем, лозой высокой…
Устанешь скитаться в сумерках – приходи.
Причисляясь к поэтам, не быть поэтом
Причисляясь к поэтам, не быть поэтом –
Парадокс, освоенный мной вполне.
Да, я сплю со стихами, но я при этом
Просыпаюсь верной /куда ж верней/
Прозе жизни, которая, как ни ахай,
Ни ямбись хореем через стопу,
Обжигает холодом, бьет с размаха,
Оставляет в текстах следы от пуль.
Зашиваю, латаю, скрепляю нитью,
По канве петляя привычным швом.
А канва – всегда череда событий,
Заставляющих помнить, что ты живой.
Попроси отречься – не дрогнет мускул,
Не качнется в рифму небесный свод.
Для меня поэзия – это мускус,
Феромон, животное вещество.
У меня ни тюрьмы, ни сумы, ни крова,
Не ищу ни омута, ни огня.
А стихи – религия полукровок,
Выходящих побуквенно из меня.
Наступило время ноябрьских бабочек на траве
Наступило время ноябрьских бабочек на траве. Луна звучала как гонг, хотя не являлась гонгом. Я учился видеть истинный смысл вещей, находить ответ. Учитель вел меня так, как ведут ребенка. Учитель вел меня по саду монастыря. «Вот это камень», – говорил он. Я видел камень. «Камень сказал». Но камни не говорят. Чтобы постичь, я касался его руками. Он отзывался под пальцами влажным мхом, под ним проступали трещины и уступы. Эхо, живущее в камне, искало ход. Я касался камня, оно отвечало стуком. Я понимал, что в камне сокрыта суть глубинного эха, гудящего в недрах гулко. Я слушал камень, держал его на весу, пытаясь найти в породе источник звука…
Наступило время ноябрьских бабочек на траве.
Учитель замедлил шаг, наклонился к камню.
«Это просто камень и он абсолютно нем. До тех пор, пока ты не коснулся его руками».
Это август, его понимают сады и птицы
Это август, его понимают сады и птицы,
понимает берег, поднимающий выше реку.
Земля отдает плоды, стараясь освободиться
от всего, что было связано с человеком.
Я бы хотела носить в себе часть тебя
Я бы хотела носить в себе часть тебя. Носить в себе часть тебя. Знаешь, как происходит счастье: однажды утром ты понимаешь: мир – это просто утварь, усталые книжки спят, и игрушки спят, и город, и небо… Не спится тебе одной, поскольку внутри становится жизнью больше. И гладишь рукой живот, и твердишь до дрожи, до мокрых ресниц: «Родной, – говоришь, – родной, вот я состою из тебя, растворив в себе мирское, неверное, нервное, неживое. Ты сердце мое, ты острое, ножевое движение жизни, новый ее побег. Когда ты родишься, я дам тебе имя, в нём великая сила будет, земная жалость. Ты создан из капли, чтоб все на тебе держалось: огонь и земля, терзаемая огнем. Когда ты родишься, за каждый твой робкий шаг я буду платить отчаяньем и печалью, я буду платить бессонницей и молчаньем отточенного ночами карандаша. Но все это будет призрачно и легко в сравнении с тем, что явственно ощутимо – вот жизнь, рожденная нами, и мы едины, и мы создаем вселенную и закон».
Я бы хотела носить в себе часть тебя, носить в себе часть тебя. На свет отпускать сквозь боль, разрывая кожу. Но нам суждено вынашивать невозможность
крыльев, которые больше не полетят.
Игрушки устали, пора завершить игру. И книжки уснули, и даже герои книжек.
Вот так, моя радость, я тебя не увижу.
Ты не родишься.
Я в тебе не умру.
Все, что есть в обозримом будущем...
Все, что есть в обозримом будущем – снято нашим настоящим в режиме нервного напряженья. Я плохой сценарист, и я знаю, что будет дальше. И от этого тяжелей принимать решенье. Остается следить, в иллюзию объектива погружая детали, которые станут тканью наших чувств, что теряют резкость и перспективу, – остается следить за взглядами и руками, сохранять названия улиц, припевы песен, попытаться запомнить запах, утратить запах… Очень сложно держаться вместе, держаться, если нас давно разделили с тобой на восток и запад. Нас с тобой нанесли на карту и стерли с карты – на одной параллели два города-побратима. Я опять начинаю работать архивом кадров. Верный признак того, что осень необратима.
Я опять наклоняю земную ось
Я опять наклоняю земную ось, начинаю в мелочи видеть знак. Как мне раньше легко без тебя спалось, пока ты об этом совсем не знал, пока ты стоял за чертой меня, был подобен бликам в стекле витрин. А теперь нельзя ничего менять. Потому что ты глубоко внутри.
