Стихотворения. Проза - Семёнов Леонид (читать книги бесплатно полностью без регистрации .TXT, .FB2) 📗
— Не могу же я молчать, когда так волнуюсь. Серж, вот монах идет, спроси его, надо ли на колени бухать.
Но в это время старец Леонид вышел на крылечко, остановился у лесенки и пригласил всех подняться к нему.
— Серж, Серж, что же это? У меня колени трясутся. Как же это? — вполголоса неугомонно говорила Лиз, двигаясь за другими.
Старец стоял у лесенки, благословляя каждого, проходившего мимо него, внимательно вглядываясь в лицо проходившего.
У Эвы сердце стучало, когда она проходила мимо старца, ей было страшно взглянуть на него, но неожиданно для себя она превозмогла этот страх, взглянула на старца и, увидев спокойные, тихие голубые глаза, окруженные тысячею морщинок, глядевшие на нее ласково и кротко, сразу успокоилась.
— Ничего страшного нет и не может быть, — говорили эти глаза.
За ней проходил Алексей, он тоже боялся взглянуть на старца, тяжело дышал, еле передвигал ногами. Старец его остановил. Глаза их встретились.
— И ты пришел, — сказал старец так тихо, что кроме Алексея никто, кажется, не слышал, — радуюсь приходу твоему. Ступай в горенку, отпущу всех, помолюсь с тобой.
Алексей вздрогнул и даже пошатнулся. Что-то тяжелое сдавило горло, слезы подступили к глазам, он отошел в сторону.
— Не бойся, иди в горенку, — сказал старец громко и тотчас обратился к Лиз и Сержу, подходившим последними, — по особому делу пришли, любопытства ради, — говорил он, улыбаясь доброй улыбкой, — милости просим, входите.
— О сыновьях пришла? — спросил старец, подходя к городской женщине.
— О сыновьях, батюшка, о сыновьях, — вскрикнула старуха, обливаясь слезами и падая на колени. — Три у меня их на войне, батюшка. Двое давно ушли, нет от них весточки, почитай уж полгода, а третьего как снарядила, так к тебе и пошла. Помолись за них, успокой ты меня. Сердце-то материнское, сам знаешь, как заколохнется, так и не могу больше. Те-то двое без вести пропали, мне сказал воинский, живы ли они, родимый ты мой? Хоть бы во сне их увидеть, что ли, а то не сплю, ночи все о них думаю, душа вот так и надрывается. Встану утром, дело не делаю, из рук все валится, о домашних думать забыла. О, Господи! И за что матерям наказанье такое. Помолись за них, батюшка.
Старец Леонид положил ей на голову руки и громко сказал: — Об ушедших не плачь и не тоскуй, об оставшихся думай, об них заботься. Встань, помолись Богородице нашей, заступнице алчущих и жаждущих, и иди домой с миром. Не наказует Господь, а испытывает силу любви твоей. Об ушедших плачешь, об оставшихся забываешь, нехорошо это. Господь не оставит ушедших.
— Ох, батюшка, ты мой ласковый, — говорила, поднимаясь, женщина, — верно ты говоришь, нехорошо это, все забыла, о домашних забыла.
Но старец стоял уже перед женщиной с ребенком.
— Болен, — полуспросил он.
— Болен, и не знаю, что делать. Муж-то, вишь, на войну ушедши. Как забрали его, так молоко у меня в грудях и пересохло. Ну, конечно, стали его водой поить, кашицей кормить, — да какое уж это кормление. Он и стал чахнуть и зачах совсем, опаршивел весь. Здоровенький родился, а теперь никудышний. Мы его и к знахарям, и к докторам таскали, да разве они знают что? А коли муж вернется, а его не будет, куда же я тогда? Спасибо, вот старуха Антипьевна уговорила, сходи, говорит, к старцу Леониду, к тебе то есть, он говорит, все знает, положит руки и болезнь минет. Сорок верст к тебе пехом шли. Помолись, батюшка.
— Так ты веришь мне?
— Верю, батюшка, верю, уж так верю, что даже поджилки трясутся все.
— Покажи младенца. Смотри, какой. Улыбается. Ну, ну... Будет здоров. Говорю, будет здоров, если верить будешь. Не мне верь, а Господу Богу твоему. Поди, помолись в церкви, а потом ступай к доктору, к первому, какого знаешь, и все, что он скажет тебе, то и делай, и жив будет ребенок твой и большим будет, и радоваться на него будешь.
Старец Леонид перекрестил младенца и мать и, обращаясь к Эве, сказал: — С вами потом, вот отпущу этих сначала.
Он подошел к Сержу и Лиз и молча, точно ожидая чего, остановился.
— Вот вы и не угадали, — начала, сильно волнуясь, Лиз, — то есть угадали, но не совсем... И любопытство тоже это, конечно, — особенно теперь, когда кругом электричество и аэропланы... Но у нас есть и дело... Серж, ну помоги мне, ты видишь, я ужасно волнуюсь.
Серж поправил пенсне и хотел что-то сказать, но Лиз снова перебила его.
— У нас деньги... Много денег... Серж говорит: перевести за границу, в английский банк, там, говорит, надежнее, — а я говорю: это невозможно. У нас война. Ведь мы же должны любить родину, — говорю я ему. Значит, лучше в военный заем поместить. Видите ли, я даже разводиться решилась, я так люблю родину и деревню, и мужиков, и все прочее. Тогда Петухова, вы ее знаете, она часто у вас бывает, и говорит мне: поезжайте с мужем к старцу Леониду, — он вас рассудит. Что вы посоветуете, то мы и сделаем. Вы так умно советуете, я сама убедилась в этом... Серж, что же ты молчишь? Ты видишь, я волнуюсь.
— Так, — сказал старец, — не советчик я в мирских делах. Только скажу вам, много горя от денег, в крови они все, в крови родились, в крови и кончатся. Любите друг друга, сильнее любите, — жизнь недолга. Будете думать о деньгах, для любви время не хватит. Жизнь коротка, говорю вам, — любите друг друга и всех любите, о деньгах не думайте, скоро они совсем не нужны будут. Идите с любовью и миром.
— И это все? А я думала...
Старец нахмурился.
— Идите, помолитесь, время не терпит, а жизнь коротка, — сказал он строго и потом тихо прибавил: — Грозное время настало ныне, много крови польется, а любви кругом мало. Любите друг друга.
Серж и Лиз ушли, но, спускаясь с лесенки, Лиз вдруг зарыдала:
— Мне страшно, страшно. Зачем он о крови твердит все время. Серж! Кровь! Кровь!.. Все в крови!.. Что же это?
Старец, услышав ее крик, подошел к перильцам крылечка, посмотрел на удаляющихся и, осеняя их крестным знамением, громко, чтобы они слышали, проговорил: — Мир мой даю вам. Любите друг друга. А о деньгах не думайте, как не думайте о том, что ждет вас завтра, о сегодняшнем думайте и любите друг друга.
Он постоял немного, пока не скрылись ушедшие, и обернулся к Эве.
— Ох, если бы все имели любовь, не пустую людскую, а крепкую, чистую, как легко было бы жить, — сказал он тихо и грустно. — Поклониться я должен вам, до земли поклониться, потому что нет выше той любви, что привела вас ко мне. Вы уже получили, что просите, и еще получите. Ждите и верьте. Много мне хочется сказать вам, сердце мое сжимается умильно, да словом всего не скажешь, к тому же и лживо оно, не передает того, что чувствуешь. О, если бы все так любили, как вы любите! Идите от меня с миром. Вера — ваша отрада и радость.
— Так значит, будет? — едва слышно спросила Эва.
— Вера — ваша отрада и радость, — повторил еще раз старец, благословляя Эву.
Не помня себя, сошла Эва с крылечка. — Вера — ваша отрада и радость, — звучало у нее в ушах, звучало в голове, в каждом биении сердца, каждой жилке.
— Вера — отрада и радость, — повторяла она, улыбаясь, и не замечала своей улыбки. Она подняла голову. Яркое синее небо висело над ней; солнечный трепет играл на густой листве белостволой березы, — этот трепет был трепет ее души. Она подняла руки, вытянула их к небу, потом закрыла ими лицо и прошептала: — Шура! Шура! Как хорошо! Вера — наша отрада и радость!
Страх охватил Алексея, когда он вошел в келейку старца Леонида, и, озаренная этим страхом, мгновенно вспомнилась вся его жизнь и то самое страшное в этой недолгой жизни, о чем он всегда боялся вспоминать и что теперь вдруг всплыло наружу и заполнило всю душу яркой картиной однажды пережитого. Это было давно, вскоре после смерти сестры Маши, когда он, думая, что совершает справедливость, убил начальника той тюрьмы, в которой была заключена сестра Маша, потому что начальник этой тюрьмы отличался особой жестокостью по отношению к политическим заключенным. Теперь, в тесной келье старца Леонида, он ясно сознал, что это была не справедливость и даже не месть, а просто подлое убийство из-за угла безоружного человека, захваченного обманом. Точно снова происходило все когда-то пережитое. Алексей ясно видел берег реки, сосновый бор с красными, залитыми лучами заходящего солнца стволами, овраг. Вот он притаился среди какого-то кустарника; сердце стучит так сильно, что кажется, весь бор полон этим стуком. Нет, это не стук сердца, это — шаги того, кого он, Алексей, вызвал любовным письмом на свиданье и кто доверчиво идет навстречу его ожидающей смерти. Он идет, вертя тросточкой, насвистывая какой-то пошлый мотив, оглядываясь по сторонам, в ожидании увидеть ту, от имени которой было написано любовное письмо... Вот он спустился в овраг; вот он подходит к кустарнику... Алексей выскакивает из-за своей засады, хватает его за грудь, близко, близко подносит к виску револьвер, нажимает курок... выстрел... И на минуту перед тем беспечный любовник без крика падает навзничь. Глаза у него раскрыты, непонятный ужас останавливается в них...
