Любовь-весенняя страна - Рязанов Эльдар Александрович (читаемые книги читать онлайн бесплатно полные .txt) 📗
Я удивился, так как он не был прижимистым начальником и никогда не обижал авторов.
— Почему?
— У нас в театре, тогда в эвакуации, в Свердловске, в 1942 году, во время репетиций у всех сложилось мнение, что пьесу написал не Гладков.
— Как? — воскликнул я. — А кто же?
— Понимаешь, когда надо было что-то переделать в тексте или написать несколько новых строк, он не мог. Врал что-то. Скрывался куда-то. Так Алексей Дмитриевич и не сумел из него ничего выжать, ни одной строчки, ни одной строфы. У нас никто не сомневался, что «Давным-давно» не его пьеса. Я уверен, он не напишет сценария, и нам придётся брать доработчика, который и сделает инсценировку. А доработчику надо будет заплатить.
— Откуда же могла появиться пьеса? Нет, невозможно! Тогда подлинный автор, если только это правда, объявился бы, предъявил претензии.
— Верно. Никто не предъявлял авторства на «Давным-давно».
— Сам видишь! — сказал я. — Это какие-то сплетни.
— Как сказать, — усмехнулся Шевкуненко. — В 1940 году Гладков сидел в тюрьме.
— За что? По политическому делу?
— По уголовному. Он ведь сумасшедший книжник, страстный библиофил. В научном читальном зале Библиотеки имени Ленина заметили, что стали пропадать ценные, редкие книги. Тогда в зал подсадили сыщика, и он застукал Александра Константиновича, когда тот засовывал за пазуху какую-то библиографическую редкость. Гладков получил год тюрьмы. Осенью сорокового года он, отбыв срок, вышел из заключения, а вскоре после этого и появилась пьеса «Давным-давно».
— Ты думаешь, он её вынес из тюрьмы? — спросил я.
— Ничего другого, вроде, не остаётся. Обрати внимание — ни до этой пьесы, ни после неё, он не написал ни одного стихотворения, ни одной рифмованной строфы. А человек, который так сочиняет стихи, как автор «Давным-давно», — первоклассный поэт. Без большого поэтического опыта такой вещи не написать.
— И ты полагаешь, что автор пьесы не вышел из тюрьмы?!
— Тогда многие не выходили из тюрем, не возвращались из лагерей. История тёмная...
Передаю наш разговор, конечно, не дословно, но смысл его запомнил очень хорошо. И тем не менее я не очень-то поверил в эту зловещую монтекристовскую историю и отправился знакомиться с Александром Константиновичем Гладковым. Он жил во дворике, который размещался между Гоголевским бульваром и тылом Пушкинского музея изобразительных искусств. Где-то в углу двора притулился старый двухэтажный домик. В квартиру Гладкова, на второй этаж, вела со двора деревянная лестница. Александр Константинович произвёл на меня замечательное впечатление. Добродушная застенчивая улыбка на немного одутловатом лице, добрые глаза опровергали любые нехорошие домыслы в его адрес. Полноватая фигура, сидевший мешком немодный, дешёвый костюм, пузыри от колен на брюках и неизменная трубка в руках, — во всём облике чувствовалась неторопливость, спокойствие, обстоятельность. Помню, что в квартирке было действительно очень много книг и какая-то немудрёная мебелишка.
Гладков очень обрадовался моему намерению поставить фильм. Человек он был мало пишущий, очень небогатый (чтобы не сказать бедный), и это предложение ему было выгодно со всех точек зрения. Его пригласили в студию, где с ним и был заключён договор на написание сценария. Случилось это в апреле 1961 года. Руководство объединения оговорило с автором сроки. Чтобы успеть снять зимнюю натуру, я обязан был запуститься в производство не позже сентября. Срок сдачи сценария пришёлся на середину июля. У Гладкова имелось три месяца. Учитывая, что сюжет и фабула, образы и характеры, диалоги и песни, в общем, существовали, этого времени было вполне достаточно для писателя, который, в данном случае, работал не от нуля, а делал своеобразную кинокоррекцию готового произведения. Тем более, я подробно рассказал ему о своих режиссёрских пожеланиях: какие новые сцены, о чём, в каких именно местах пьесы понадобится ввести.
Гладков всё записал себе на листочках, сказал, что ему всё ясно, что максимум через месяц сценарий будет у меня в руках. И мы расстались. Я как-то легкомысленно не спросил Александра Константиновича, где именно он будет трудиться над сценарием. Когда недели через две или три я позвонил Гладкову узнать, как движется работа, телефон не отвечал. Никто не брал трубку ни утром, ни днём, ни вечером, ни ночью. Я поехал в знакомый дворик, звонил и стучал в дверь. Напрасно. Тогда я оставил записку, чтобы Гладков мне отзвонил. Ответного звонка не последовало. Когда я через неделю снова появился у гладковских дверей, моя пожелтевшая записка оставалась на том же месте. Я начал беспокоится (честно признаюсь, не за судьбу автора, — за судьбу сценария), стал узнавать подробности его личной жизни. Выяснилось, что у Александра Константиновича был многолетний роман с одной ленинградской актрисой Большого драматического театра. Я набрался нахальства и позвонил незнакомой мне женщине. Я долго извинялся, прежде чем объяснил цель моего телефонного разговора. Однако в Ленинграде Гладкова не было.
Шевкуненко не злорадствовал. Он только грустно качал головой: я, мол, предупреждал! Потом сказал:
— Думаю, Гладков в течение нескольких месяцев не покажется. Если ты действительно хочешь ставить «Давным-давно», садись за сценарий сам.
Я предпринял ещё кое-какие поисковые мероприятия, но Гладков исчез, растворился, как сквозь землю ушёл.
И я засел за сценарий. Сначала сокращал диалоги. Это была труднейшая работа — ведь стихи, размер, рифмы. Поэтому приходилось, сокращая, дописывать отдельные строки. Пьеса, если её сыграть без купюр, шла бы на сцене пять с половиной часов, а фильм был рассчитан на час сорок. Представляете, сколько надо было убрать! Но при сокращении не хотелось поступаться ничем хорошим, эффектным, смешным, значительным. Я так углубился в пьесу, что знал её почти всю наизусть, я пропитался этим ямбом, усвоил лексику, ощутил манеру диалога, влез в шкуры главных героев и в эпоху, которую всё это время изучал. Новые сцены, которых в пьесе не существовало, я изложил прозой. Эти прозаически записанные сцены были, по сути, болванкой, своего рода подстрочником, который поэт должен был перевести в стихотворный ряд. Выступить самому в подобном поэтическом качестве я ещё не решался. Всё-таки надеялся на Гладкова, для которого я, по сути, и подготовил этот полуфабрикат.
Но автора не было: Александр Константинович исчез.
И, наконец, ура! Я узнаю, что Гладков живёт у Николая Оттена — был такой кинодраматург — в Тарусе. Я вскочил в автомобиль, положил на сидение напечатанный и переплетённый вариант сценария с прозаическими вставками и помчался в Тарусу. Вскоре я предстал перед ничего не подозревающим Гладковым. Вообще Александр Константинович был человеком скрытного или, если хотите, вялого темперамента. Эмоции не играли у него на лице. Его симпатичная физиономия отнюдь не была зеркалом, отражающим его мысли и чувства. Он приветствовал меня довольно апатично, но дружелюбно. Сказал, что вовсю работает. Тогда я попросил его, чтобы он что-нибудь прочитал мне из написанного. Но Гладков начал упираться, говорил, что не любит показывать незаконченную работу. Я, памятуя слова Ю.А. Шевкуненко, решил напирать активнее, но Гладков был непоколебим. Он заявил, что через две недели приедет в Москву с готовой инсценировкой. Я дал Александру Константиновичу свои заготовки, просил просмотреть, как я сделал сокращения, и пройтись по ним «рукой мастера». Кроме того, я объяснил, что представляют собой прозаические вставки в сценарий. Гладков горячо благодарил меня за проделанную работу, сказал, что мой вариант ему очень поможет и ещё раз подтвердил, что через две недели мы встретимся в Москве. Перед отъездом я ещё раз попробовал атаковать Гладкова. Попросил показать страницы, над которыми он трудится, просто показать физически. В ответ на моё, в общем-то, бестактное требование, он мог бы обидеться, возмутиться, накричать на меня. Но ничего подобного не произошло. Последовала невразумительная, вялая отговорка. Я понял, что больше настаивать невозможно, и уехал не солоно хлебавши.
