Любовь-весенняя страна - Рязанов Эльдар Александрович (читаемые книги читать онлайн бесплатно полные .txt) 📗
Сентябрь 1986
МОИ ВЕЩИ
Триптих
МОИ БОТИНКИ
Нет ничего милей и проще протёртых, сношенных одежд. Теперь во мне намного больше воспоминаний, чем надежд.
Мои растоптанные туфли, мои родные башмаки!
В вас ноги никогда не пухли, вы были быстры и легки.
В вас бегал я довольно бойко, быть в ногу с веком поспевал. Сапожник обновлял набойки, и снова я бежал, бежал.
В моём круговороте прошлом вы мне служили как могли: сгорали об асфальт подошвы, крошились в лужах и в пыли.
На вас давил я тяжким весом, вы шли дорогою потерь.
И мне знакома жизнь под прессом, знакома прежде и теперь.
Потом замедлилась походка — брели мы, шаркали, плелись... Теперь нам не догнать молодку, сошла на нет вся наша жизнь.
Вы ныне жалкие ошмётки, и ваш хозяин подустал.
Он раньше на ходу подмётки, но не чужие, правда, рвал.
Вы скособочены и кривы, и безобразны, и жутки, но, как и я, покамест живы, хоть стёрлись напрочь каблуки.
Жаль, человека на колодку нельзя напялить, как башмак, сменить набойку иль подмётку, или подклеить кое-как.
Нет ничего милей и проще потёртых, сношенных вещей, и, словно старенький старьёвщик, смотрю вперёд я без затей.
МОЯ РУБАШКА
Моя бывалая рубашка всегда на пузе нараспашку — ты как сестра иль верный брат; погончики и два кармашка, была ты модною, бедняжка, лет эдак семь тому назад.
Была нарядной и парадной, премьерной, кинопанорамной, пока не сделалась расхожей, такой привычной, словно кожа.
С тобой потели не однажды, и мёрзли, мучились от жажды, и мокли, и глотали пыль, снимая вместе новый фильм.
Ты к телу ближе всех, конечно.
Но, к сожаленью, ты не вечна.
Не мыслю жизни без подружки, тебя люблю, к тебе привык.
От стирки, глажки и утюжки на ладан дышит воротник, от старости расползся крой, да и манжеты с бахромой.
С тобой веду себя ужасно: вся пища капает на грудь, теряю пуговицы часто и рву по шву... какая жуть!
Моя вторая оболочка!
Мне без тебя непросто жить, а мне велят поставить точку: лохмотья стыдно, мол, носить.
Не понимает нашей дружбы жена, что тоже мне нужна. Рубашек стильных мне не нужно, моя привязанность верна.
Женой ты сослана на дачу.
В тебе ходил я по грибы.
А вот сегодня чуть не плачу от рук безжалостной судьбы. Конец! Разорвана на тряпки! Тобою трут автомобиль.
А я снимаю в беспорядке в рубашке новой новый фильм!
МОЯ ШАПКА
Воспета мной моя рубаха, сложил я песнь про башмаки.
Готов для третьего замаха.
Чему же посвятить стихи?
Какую вещь избрать в герои: пальто ли, свитер иль пиджак? Решенье трудное, не скрою, тут не поступишь абы как.
Я не богач в экипировке, но всё ж и не из голытьбы.
А если взять трусы? Неловко...
Я опасаюсь лакировки и, грешным делом, похвальбы.
Итак, решительно отпали трусы невиданной красы.
Вдруг вспомнил я, что на развале в Венеции на Гранд Канале купил шапчонку за гроши.
Чужая голова — потёмки, но не для красочной шапчонки с помпоном красным! Сильный стиль! Кокетливая, как девчонка, родной ты стала, как сестрёнка, мелькала, словно флаг, на съёмках, когда рождался новый фильм.
Жила ты у меня в кармане, нам было вместе хорошо.
Лысели оба мы с годами, но тут тебя я обошёл.
Познала ты мои секреты, и помышленья, и обеты, что удалось — не удалось, мои вопросы и ответы, тебе известно всё насквозь.
Ты на башке сидела ловко с самосознаньем красоты.
А сколь пуста моя головка — про это знали я да ты.
Меня всегда ты покрывала в обоих смыслах. В холода, как верный друг, обогревала, со мною ты была всегда.
Себя я чувствую моложе, когда на кумполе помпон.
А мне твердят со всех сторон: такое вам носить негоже, мол, на сатира вы похожи, а умудрён да убелён.
Но мне солидность не по нраву, мне райской птицей не бывать.
В стандартную не вдеть оправу...
А может, нечего вдевать?
К свободе дух всегда стремился, повиновенья не сносил.
Ужель лишь в шапке проявился бунтарский мой, шершавый пыл?
Р. 5. Пора кончать стихи о шмутках, пора переходить к делам, забыв о худосочных шутках и баловстве не по годам.
Сентябрь 1986
ПРОЩАНИЕ
В старинном парке корпуса больницы, кирпичные, простые корпуса.
Как жаль, не научился я молиться, и горько, что не верю в чудеса.
А за окном моей палаты осень, листве погибшей скоро быть в снегу.
Я весь в разброде, не сосредоточен, принять несправедливость не могу.
Что мне теперь до участи народа, куда пойдёт и чем закончит век?
Как умирает праведно природа, как худо умирает человек.
Мне здесь дано уйти и раствориться. Прощайте, запахи и голоса, цвета и звуки, дорогие лица, кирпичные простые корпуса.
Сентябрь 1986
Вышел я из стен больницы, мне сказали доктора: надо вам угомониться, отдыхать пришла пора.
Не годится образ жизни тот, что прежде вы вели.
В вашем зрелом организме хвори разные взошли.
Мы продолжим процедуры, капли, порошки, микстуры, цикл вливаний и уколов, назначаем курс иголок, — последим амбулаторно, чтобы вам не слечь повторно.
Мы рекомендуем также, хоть морально тяжело, чтоб не поднимали тяжесть больше, чем в одно кило.
Не летайте самолётом, плыть нельзя на корабле, отгоняйте все заботы, крест поставьте на руле...
Вам не надо ездить в горы, ни на север, ни на юг, лучше не купаться в море — можно захлебнуться вдруг.
Очень бойтесь простужаться, вредно кашлять и чихать. Может кончиться ужасно, даже страшно рассказать.
Пить теперь нельзя вам кофе, не советуем и чай, ведёт кофе к катастрофе, как и чай, но невзначай.
Позабудьте про мясное, про конфеты, про мучное, про горчицу, уксус, соль — только постный пресный стол.
Исключите пол прекрасный, алкоголя ни гугу.
Вам и самому всё ясно, эти радости — врагу!
И два слова о работе: фильм придётся отложить или сразу вы умрёте.
А могли б ещё пожить.
Дело в том, что в нервотрёпке — что для вас смертельный риск — на кого-то наорёте, и немедля вдарит криз.
Значит, так: не волноваться, ерундой не раздражаться, ни за что не горячиться, а не то опять в больницу.
Пусть всё рушится и тонет, главное — хороший тонус!
И не нарушать запретов никогда, ни в чём, нигде.
Коль преступите заветы, прямо скажем, быть беде.
Интересный вышел фокус, тут, попробуй, разбежись!..
На хрена мне этот тонус и зачем такая жизнь?!
Сентябрь 1986
Есть тяжёлая болезнь, нет у ней диагноза. Протекает без болей, но, увы, заразная.
Самый главный её знак — крепкое здоровье.
Не подвержен ей слабак, тут без малокровья.
Нету сжатий головных и сердечных спазмов.
Нет и слабостей иных — слёз или маразма.
Первоклассен организм (лучшее давление!) излучает оптимизм и пищеварение.
Чем сытней набит живот, тяжелее случаи.
Этот вирус сам растёт от благополучия.
Крепок глаз, быстра нога и железны нервы...
В очереди на блага он, конечно, первый.
Тут нахрапистость важна, пусть одна извилина.
Пусть прямая! Но она невозможно сильная.
Есть ещё один симптом: локоть очень острый.
Ну, а вроде в остальном не похож на монстра.
Эпидемия страшна, для больных удобна. Называется она комплексом апломба.
Начало октября 1986 Боткинская осень
ПОХОД В ТЕАТР
Итак, стояла очаровательная осень 1972 года. Мы с Брагинским жили в Дубултах, в писательском доме творчества, и сочиняли сценарий «Невероятных приключений итальянцев в России». В это время в Ригу приехал на гастроли Псковский театр драмы. На гастрольной афише театра мы увидели название нашей пьесы «Сослуживцы». Это была приятная новость, и мы с Брагинским решили, что обязательно съездим в город, посмотрим спектакль. Почему получилось так, что мы не обратились к администрации театра, а просто купили билеты в кассе, я не помню! Несомненно, этим нашим поступком управляла рука судьбы! Неслыханно, чтобы автор покупал билеты на свою пьесу. Это просто не принято! Обычно автор приходит в дирекцию театра, называет себя, его хватают под белые ручки и усаживают на лучшее место. А после спектакля предупреждённые театральным руководством актёры начинают аплодировать, показывая на сидящего в зале сочинителя. И тот, как бы смущаясь, как бы не ожидая подобного подвоха со стороны исполнителей, выползает на сцену, жмёт руку герою, целует ручку героине, аплодирует остальному ансамблю, делая вид, что он-то, дескать, ни при чём. Мол, во всём хорошем виноваты артисты. Это в достаточной мере отработанный ритуал.
